Одиночество

Я дал родственнику патроны, и мы подошли ко второму медведю. Он уже дошёл. Он был вообще огромный! Просто огромный! Приподнять голову от земли было невозможно, так он был здоров.

Родственник рассказал, что сначала по тропе прибежал первый медведь, в которого он стрелял семь раз, всё не мог попасть по месту. Потом, когда уже позвал меня, по той же тропе, тоже бегом, прибежал ещё один медведь.

– Когда я по нему выстрелил, он, собака, на меня кинулся. Последние два патрона выстрелил уже в упор. Совсем рядом. Даже чуть-чуть испугался. Так что оглядывайся, может ещё прибегут.

До глубокой ночи мы обдирали этих медведей. Да что там до ночи, когда закончили, уже начало светать. Мясо медведей пришлось бросить, всё было нашпиговано червями. Забрали только шкуры, да лапы. Ну, и желчь, конечно.

Видимо, этот родственник был чуть-чуть безбашенный. Но зато везучий, просто до неприличия везучий. Охотясь на соболя, а он каждую осень брал длинный отпуск, специально на охоту, он всегда, в начале сезона добывал мясо. Или лося добудет, или изюбря. Каждый год охотился с мясом.

Расскажу ещё один случай. Соболевал он, капканил соболя. По капканам ходил без собак. Вспугнул глухаря, тот отлетел куда-то в сопку и, как показалось, где-то недалеко сел. Решил подойти, бывает, что и подпускает, если не стреляный, или молодой, не пуганый.

От путика отошёл метров двести и наткнулся на берлогу. Про глухаря сразу забыл. Если человек везучий, то он и на дороге самородок найдёт. Сразу понял, что это берлога, хотя и была она сделана не по правилам. Не было там никакого углубления, лаза, и прочих премудростей, просто большая куча веток, оставшаяся после лесозаготовок, засыпанная снегом. Вот под этой кучей хвороста и устроил себе спальню хозяин тайги.

Как уже отмечалось, родственник мой был чуть с прибамбасом, не то, чтобы уж совсем, но что-то слегка странное было. Иначе как объяснить его дальнейшие действия. Явно присутствовала какая-то лёгкая странность, если не назвать это большой глупостью, а то и просто дуростью.

Ходил он по капканам с тозовкой. Кто не в теме, поясню, что из этого ружья можно белку стрельнуть, соболя, рябчика. Даже глухаря можно, если ловко попадёшь. Ну, уж никак не медведя, даже и думать об этом не стоит. Медведю та пулька, что слону дробина, но разозлить, раззадорить может. Да не пойдёт никто с тозовкой на медведя, – глупости это.

Родственник полез наверх, на кучу. Залез. Потоптался там, ветки пружинили, снег начал осыпаться, проваливаться внутрь. Коль ветки пружинили, он давай прыгать. Медведь стал проявлять себя, стал ворчать, потом начал ухать. Охотник чуть раскидал снег, раздвинул немного ветки, и выстрелил из тозовки прямо между своих ног, прямо вниз.

Куча хвороста буквально взорвалась, охотник отлетел в сторону, метров на пять, потеряв где-то в снегу своё ружьё. Это здоровенная медведица выскочила прямо через верх берлоги и убежала в сопку. Убежала быстро, не оглядываясь. Охотник видел, какая она здоровая, какая толстая. Нашёл ружьё, продул от снега ствол, перезарядился, стал рассматривать берлогу.

Почти сразу обнаружил ещё одного медведя. Пестуна. Медведь был мертвый. Это когда охотник сверху стрелял между ног, он угодил пулькой точно в голову пестуну. Везучий.

Долгие годы охотился этот мой родственник, и очень удачливо охотился, порой так удачливо, что многие становились завистниками, зная его успехи в этой области.

Мы уже не были родственниками, когда ему пришлось закончить, забросить таёжную охоту. Однажды, выходя из зимовья к машине, он упал, – прихватило сердце, и пролежал на тропе весь остаток дня и целую ночь. Следующий день он мерял тремя шагами: сделает три шага, отдыхает. Снова три шага, опять отдых. И так весь день. С великими трудами добрался до машины и приехал домой.

Живой. И по сей день живой, но охоту забросил. А может это она забросила слишком фартового, удачливого охотника.

Зимовье на Ужире

Зимовьё стояло на высоком берегу, радостно смотрело большим окном навстречу причаливающей лодке и, будто улыбалось, будто радовалось, встречая хозяев. Радовалось решительной их поступи по натоптанной тропинке, радовалось их бодрым, хозяйским взглядам, радовалось их звонким, молодым голосам, так ловко, так умело вплетающимся в лесные звуки, в птичьи трели, в журчание ближнего речного переката.

Зимовьё словно вышагивало из ельника, выдвигалось ближе к берегу, стремилось на простор, навстречу солнцу. Ах, славное получилось зимовьё.

Парни были молоды, азартны до рыбалки и охоты, азартны до самой жизни, до лесных приключений. Это они, вместе, все трое тянули лодку по каменистым перекатам, по обмелевшему в том году Ужиру, затаскивались в самую вершину и здесь нашли, выбрали это замечательное место, где и построили улыбчивое, радостное зимовьё.

Чуть ниже зимовья, Ужир в весенние половодья, за многие и многие годы соорудил большой залом, куда натолкал, да и теперь ещё, каждую весну затрамбовывает огромные стволы, вырванных где-то с корнями деревьев. А сразу напротив залома образовалась большая речная яма, с тихим, обратным течением. Такие бездонные ямы, с тихим течением и тёмной, хоть и прозрачной водой, называют омутами, часто связывая их с русалками, водяными и другой нечистой силой. С берегов в омут, чуть склонившись, смотрелись вековые ели, ещё больше заслоняя свет, ещё больше делая воду тёмной и загадочной. Пена, взбитая временем, медленно, как-то заговорщицки, кружилась и кружилась по омуту.

Яма та была удивительно полна рыбы, хоть летом, хоть зимой. Пожалуй, что зимой рыбы там было ещё больше, ведь ленок и хариус, скатывающийся со всех многочисленных вершинок Ужира, в основном оставался зимовать здесь, в этой яме. Какая-то часть уходила под залом и пережидала зиму там, в тёмных, глубоких катакомбах, между стволами затопленных деревьев, другая же часть оставалась в самой яме, в спокойном и медленном круговороте стылой воды.

Зимовьё строили мужики с умыслом, уже тогда они знали об этой благодатной яме, уже тогда, ещё ночуя у костров, мечтали иметь здесь добрую, тёплую жилуху. И вот, выбрали время, затащились, с трудом затащились по мелкой воде, привезли пилу, бензин, рубероид для крыши, печку, раму со стеклом, и прочую приблуду, необходимую при таёжном строительстве и жизни там. Долго валили дубоватые ели, выкладывали лежнёвки и трелевали баланы к месту строительства.

Вообще, стройка получилась растянутой не на один год, но уже хорошо то, что в эту поездку получилось поставить сруб и хоть как-то накидать потолок, да навести крышу. Печку приладили с трубой, выведенной в стену, – в спешке забыли железную разделку, вот и мучились теперь.

А ещё, когда только стены клали, Валька, – это один из троих друзей, совсем занемог. Кашель его душил просто страшный, видимо застудился где-то. Да он вообще был самым слабым, но парни его жалели, всегда старались поставить под вершинку, под комель сами вставали. А как стал заходиться в кашле, вообще к костру отправили, – кашеварить, ноги греть. Он очень добрый, спокойный, глаза его всегда влажно поблескивают и улыбаются, как у ласковой собаки. Жалко его становится, когда он старается сдержать свой кашель, старается не показывать свою боль.

А вдвоем, какая стройка. Совсем застопорилась работа, – ни бревно поднять, ни стропилу подвинуть. Так и получилось, что осталось недостроенное зимовьё, остались работы на другое лето.

Прямо по берегу Ужира был проложен путик. Хороший путик, уловистый, ловушек меньше, чем по хребту, а соболей брал больше, почти вдвое. Очень удобно, очень ловко будет бегать по этому путику, когда зимовье заработает, когда в нём можно будет ночевать, отдыхать в зимние морозные ночи.

Правда, Юрка, это самый крепкий, самый здоровый из всей троицы, и в первую зиму иногда ночевал в новом зимовье, пренебрегая всеми неудобствами, недоделками. Говорил: – чтобы жилым духом пахло. Чтобы зимовьё не думало, что мы его не достроили и бросили. – Чудак, он ко многим вещам относился как к живым, как к одухотворённым. Мог разговаривать с топором, втыкая его в чурку, говорил: «Посиди тут пока, только не оставайся, как я соберусь уходить, ты скажи, чтобы я тебя не забыл». Так же и с ножом разговаривал, и с деревьями, наверное, ему так легче было, считал, что так правильнее. С любым зимовьём здоровался обязательно, как с живым, косяки руками оглаживал, словно ласкал. Чудной человек. Руки у него большие, сильные. При самом первом взгляде на такие руки становилось понятно, что этот человек может и умеет многое. Так и хочется сказать, что это настоящий, крепкий таёжник.