Пообещайте мне любовь

— Хель… ты убила своего мальчика? — ужаснулась пожилая женщина, уже по пути сюда предчувствовавшая неладное.

Причина была понятна — красивый экзотический наложник, от которого ее девочка была без ума, лежал сейчас без сознания, пугая обеих женщин видом своей спины.

В их доме никогда жестокость по отношению к мужчинам не поощрялась, тетя этого не любила, и Хельга контролировала себя очень хорошо. Почти всегда контролировала…

— Нет, он жив…

— Что ты хочешь с ним сделать? — хладнокровно поинтересовалась Старшая.

— Тетя Лиз, ты что? — с ужасом посмотрела на нее Хельга. — Даже если бы его никто не ждал и не искал, я этого не сделаю! Позови лекаря, побыстрее! А потом я скажу его матери…

— Хорошо, я тогда лекаря вызову, он просто слишком чувствительный у тебя, на самом деле ничего страшного. Подлечится.

— Тетя, я верну его матери. Я ведь себя почти не помнила, хорошо, что остановилась. Он не простит. Я сама себе не прощу, я боюсь следующего раза.

— Хель, все это было давно…

— Но было же, тетя. Я думала, что никогда больше, и вот… Теперь выслушаю, что мне его мать скажет, и все. Больше никаких мужей, любимых наложников. Рожу когда-нибудь наследницу, и все…

— Я потерял сознание? — изумился Эрик. Он попытался повернуться и встать, и только успел закусить губу, чтобы не заорать от неожиданной боли.

— Лежи спокойно, у тебя вся спина в лоскуты. Ты от боли потерял сознание, — Хельга, сидящая рядом с постелью, осторожно дотронулась до его волос, словно боясь даже погладить.

И тут Эрик вспомнил: веселую девушку, танцы, Хельгу, с которой он собирался поговорить…

— Ну глупо же было ревновать, — он попытался сесть, поморщился, зашипел от боли, но все равно упрямо пытался принять сидячее положение.

— Упрямый, тебе сидеть нельзя! — Хельга поддержала его, стараясь не дотрагиваться до спины. Эрик и сам сейчас почувствовал слабый запах лекарств и что-то лишнее на спине — то ли мазь, то ли повязки.

— Лекарь намазал спину, но все равно будет сильно болеть. Скорее всего, шрамы останутся, потом придется сводить. Я постаралась в это раз, — Хельга говорила без выражения, просто перечисляла сухие факты, словно ее удостоила приема госпожа Первого Дома, которая эмоции вообще не показывала и не признавала.

— Почему? — только и спросил он.

— Потому, что я не сдержалась. Я позвоню твоей маме, или, если хочешь, сама тебя отвезу. Все равно она мне многое скажет, и будет права…

— Не надо, сейчас ничего ей не говорите! — внезапно ожил Эрик. — Не хочу, чтобы она волновалась, и не хочу, чтобы вы ссорились из-за меня, — он все еще пытался найти какой-нибудь компромисс.

— Женщина должна отвечать за свои поступки, слышал об этом? — Хельга все-таки взъерошила темные волосы, понимая, что дотрагивается до него в последний раз. Как она будет теперь от него отвыкать?

— А сейчас ложись, ты сидя спину нагружаешь, больно же!

Эрик, который не хотел признаваться, что терпит из последних сил, облегченно опустился на кровать.

— Может… — снова попытался он сказать.

— Нет, малыш, ничего уже не может быть. — Ей так хотелось поверить, что это случайность, что больше никогда не повторится. Эрик не будет жаловаться, спина у него заживет… Что поражало, так это то, что Эрик ее ни в чем не обвинял. Понятно, когда молчат наложники, только благодарят за то, что время на их воспитание потратили; да даже большинство мужей молча терпят; но у них у всех другое воспитание, и идти им некуда.

Эрик у нее всегда был на особом положении, и она честно отпустила бы его домой сразу же, как только попросил бы. А вот ведь… терпит, и молчит, и ее пытается оправдать, кажется. С земными мужчинами такой, как он, никогда не сравнится. Как жаль отпускать, но, может, все-таки на Земле ему надо жить? Не видела она будущего для него ни с одной уроженкой Венги. Конечно, может найтись девчонка какая-нибудь из прогрессивных, следующих новым модным веяниям, что мужчины тоже люди, имеют право голоса… Вот только при мысли об этой гипотетической девчонке, с которой ему было бы хорошо, захотелось или разбить что-нибудь, или заплакать. Кажется, она столько не плакала последние лет десять…

На следующее утро к Эрику заглянул Эйс.

— Все-таки возвращаешься, да? — расстроенно уточнил он.

— Ну, как видишь. Жаль, я привык к вашему дому, и даже к гарему. Но, видно, какой-то я неправильный.

— Мне тоже жаль. Я вначале думал, что новенький будет моим личным кошмаром, а теперь тоже привык к тебе. От кого я еще такие истории услышу! Наверное, и я виноват — чему-то не научил, не предупредил.

— Вот ты точно ни в чем не виноват! Больше, чем ты, со мной только отец и второй мамин муж возились.

Хельга никому не признавалась, но ей было страшно увидеться с матерью Эрика. А самым страшным было то, что все, что бы ни сказала Анита, было ею заслужено. Она всегда гордилась своим хладнокровием, но в нужный момент никто не остановил — и теперь любая мать могла бы обвинить ее в жестокости, даже та, которая просто продавала сына и умывала на этом руки. Что уж говорить о той, которая сына обожала не меньше, чем дочь!

Но мальчишка… хотя ей уже не хотелось называть его мальчишкой, незаметно он стал взрослым мужчиной. Сильный, с характером, который проявлялся все отчетливее. Вот это сочетание привычной венговской уступчивости и какого-то стального стержня ее сразу и привлекло, и отпускать не собиралось.

Она собиралась с духом, чтобы рассказать хозяйке дома все, как было, и пообещать любое искупление — и деньги, и извинения, когда Эрик вышел вперед, распахнул двери в покои своей матери, и вошел первым, придерживая дверь перед Хельгой.

На его счастье, Анита была одна, хотя вряд ли его бы сейчас такие мелочи остановили.

— Мама, я вернулся. Много разного у нас случилось, но ничего страшного. Давай, ты меня потом выслушаешь… а госпожа Хельга, что бы она ни говорила, ни в чем не виновата.

Анита обняла своего старшего, удивленно проговорив:

— Если ты всегда так себя вел, то у вас было весело.

— Весело — не то слово, — непочтительно хмыкнул сын. — Я провожу госпожу Хельгу, хорошо? А потом все объясню.

Они уже вышли из дома, и наконец гостья не выдержала:

— Ты не дал мне ни слова сказать! — Хельга не знала, смеяться ей или возмущаться.

— Да, чтобы вы ничего лишнего не сказали. Простите, но… давайте, с мамой вы поговорите потом, когда успокоитесь?

— Нахальный мальчишка, — он снова умудрился рассмешить ее, даже в такой ситуации.

— Кажется, неисправимый, — улыбнулся он, подводя ее к аэрошке. — Потом, может быть, вы прилетите? Или я?

— Странный ты у меня мальчик, — Анита гладила по волосам сына, положившего голову ей на колени, и довольно подставлявшегося под ласковые руки. — Что у вас случилось, а? Я не знаю теперь, пугаться мне или гордиться, что ребенок так защищает женщину, в которую все еще влюблен. Понятно одно — талант собирать на свою задницу приключения у тебя явно от отца.

— Ты же не привык вдруг к боли, не полюбил такие отношения? — вдруг озабоченно спросила она.

— Нет, мама, этого точно нет.

Глава 20

Глава 20

Эрик даже не ставил своей целью забыть Хельгу. Если, погостив у госпожи Стейфайнии, он постарался выбросить из памяти все, что там было, то сейчас понимал, что хотел бы увидеться снова. Было больно и страшно в прошлый раз, но она не садистка… он на это надеялся, по крайней мере. Он верил ее раскаянию, испугу, извинениям, и очень надеялся, что не попал в ловушку жертвы, которая все равно обожает свою мучительницу. Один раз, все пошло не так только один раз, и он не успокоится, пока не поймет что-то важное для себя. Либо он принимает ее характер, как она старалась принять его непохожесть на других, либо придется забыть навсегда. А забыть не получится, надо хотя бы один раз еще увидеться. Он только сомневался, не будет ли слишком большой наглостью, если он позвонит ей сам.