Страница 59 из 157
— Товарища Тельмана? Ну и как же?..
— Дали им по зубам. Коричневые едва унесли ноги. После мы подобрали два пистолета и девять кастетов… Вот в эту дверь, Даниэль.
Мы вошли в небольшую комнату, и на меня, словно буря, налетела какая-то девчонка:
— Сервус, сервус! Мы рады твоему приезду. Как устроился? Что это у тебя вышло в «Уютном уголке»? Видел ли ты в Москве Беккера? Хорст, нечего таращить глаза. Марш по своим делам!
Хорст ухмыльнулся, подмигнул мне, — мол, теперь держись, — и вышел.
— Ты ел что-нибудь сегодня?
— Постой минутку… Я всё-таки хотел бы знать, с кем разговариваю.
— О, церемония представления! Я — Вильде, политический секретарь Берлин-Бранденбургской организации. Имя — Грета. Довольно с тебя? — Она протянула маленькую загорелую руку, и я ощутил крепкое, почти мужское пожатие.
— Садись сюда. Рассказывай. — Она подтолкнула меня к стулу, а сама легко взлетела на край стола и азартно заболтала ногами. Не девчонка, а какой-то черный вихрь!
В Москве мне много рассказывали о Грете Вильде. С уважением, гордостью и чуть насмешливо.
В германском комсомоле она пользовалась не меньшей популярностью, нежели Ольга Бенарио[26]. Страстная, упорная, отказавшаяся от девичьих радостей и удовольствий, она была родной сестрой наших комсомолок эпохи гражданской войны.
Собираясь отвечать на град вопросов, обрушенных на меня Гретой, я исподволь ее разглядывал.
Миниатюрная, с коротко стриженными густыми иссиня-черными волосами и черными, как угли, глазами, сверкающими за толстыми стеклами круглых очков, она скорее напоминала подростка. У Греты были резкие, угловатые жесты и низкий, с хрипотцой, этакий «цыганский» голос. Выцветшая русская косоворотка с расстегнутым воротом заправлена в синюю юбчонку, и совершенно открытые сандалии на голых ногах… Ничего не скажешь, забавная дивчина!
— Ты что меня так рассматриваешь? Не нравлюсь? — без тени кокетства спросила Грета и лихо тряхнула головой.
Мне показалось, что черные ее кудряшки зазвенели, как бубенцы.
— Я о тебе много слышал.
— Представляю, — Грета насмешливо фыркнула. — Авангардистка, загибщица, нетерпимый характер, упрямая как осел… Что еще?
— Мне говорили, что ты хорошо поёшь и аккомпанируешь себе на гитаре.
И вдруг Грета Вильде покраснела, и, если бы не профессорские очки, ей же ей, передо мной сидела прехорошенькая девчонка.
— Глупости! — сказала она и схватила со стола пачку с сигаретами. — Ты куришь?
— Ага. Вот французские. Хочешь попробовать?
— Нет. Я курю только эти. — Она жадно, всей грудью затянулась и выпустила из ноздрей струйки дыма. — Теперь давай рассказывай.
Я коротко рассказал Грете о цели моего приезда.
— Важный товарищ инструктор на поверку оказался юным пионером. Не хмурься, пожалуйста. Убеждена, что тебе очень пойдет красный галстук. Курсы руководителей детских групп мы проведем в Тюрингии. Есть там одно очаровательное местечко в долине реки Веттеры… Впрочем, в курс всех детских дел тебя введет Бруно Кюн. Он жаждет с тобой встретиться.
— Но у меня есть и другое поручение: попытаться выяснить, почему вы так медлите с организационной перестройкой ячеек.
Она задумчиво кивнула головой:
— Да, да… С этой перестройкой у нас далеко не так гладко, как бы хотелось. В теории всё правильно: где же и защищать интересы рабочей молодежи, как не на производстве? Но вот на практике… Ты с Аккерманом не разговаривал?
— А кто такой Аккерман?
— Наш парень. Был политическим секретарем райкома в Тальгейме. Такой небольшой город в округе Эрцгебирге — Фохтлянд. Ну, знаешь, в Саксонии. Сейчас Аккерман тоже в Москве. Учится. — Она закурила новую сигарету и продолжала, торопливо и небрежно расставляя слова: — Так вот — Антон, ну этот самый Аккерман, жаловался. В Тальгейме двадцать четыре чулочные фабрики. Это тебе не «Фарбениндустри»! Словом, карликовые предприятия. А комсомольская организация крепкая. С боевыми традициями. Когда в двадцать третьем году подготовлялось восстание, то у Аккермана, в отделе «фау-фау», было двести пятьдесят юношей и девушек боевиков. Это против одного жандарма и четырех полицейских. Представляешь, сильнейшая территориальная организация. Ну, это между прочим. Так вот, стали проводить перестройку. На одной чулочной фабрике — два комсомольца, на другой — пять. Вот и попробуй создать ячейки по производственному принципу. А вы там, в исполкоме, совершенно не считаетесь с местными условиями. Давай перестройку, и никаких гвоздей. — И после короткой, выжидательной паузы спросила в упор: — Ну, что ты на это скажешь, товарищ инструктор?
— То, что, не изучив как следует вопрос, нельзя правильно на него ответить. Я всего четвертый день в Берлине и еще ничего не знаю.
Подвижное лицо девушки приняло лукаво-заговорщическое выражение.
— Положим, кое-что ты уже знаешь… То, что в пивной, где собираются рабочие, не очень-то любят франтоватых молодых людей, проявляющих подозрительное любопытство.
— И охотно играют в кегли с полицейскими, — в тон Грете ответил я.
Она расхохоталась, соскочила со стола, подошла ко мне совсем близко. Ну такая маленькая! Я сидел, а она стояла рядом, и голова ее была почти на одном уровне с моей.
— Ладно, товарищ инструктор умеет парировать удары! И мне нравится, что ты не строишь из себя политического всезнайку… Ну, давай займемся твоим бытом. Завтра у тебя будет новое место жительства. Мы устроим тебя у «Киндербюро».
— Вот тебе и раз! Значит, я буду жить здесь, в ЦК. А удобно ли это?
Грета смотрела на меня расширившимися от изумления глазами:
— Ничего не понимаю… Почему в ЦК? У нас нет общежития и, кроме того…
— Да, но ведь Киндербюро, вероятно, помещается здесь?
— Ах, вот что… Киндербюро… И ты решил… — Она вновь расхохоталась. — «Киндербюро» — это прозвище одного хорошего товарища. Руди Шталя. Он так влюблен в своих пионеров, что, наверное, не расстанется с красным галстуком до самой смерти. А ты ведь тоже старый пионерлейтер, товарищ Даниэль!
Грета сказала это утвердительно, и я понял, что она знает не только Даниэля Дегрена, но и Дмитрия Муромцева.
— Мой пионерский отряд был одним из первых, — не без гордости сообщил я, но тут же поправился: — Но я довольно давно ушел с пионерской работы.
— И остался членом Международного детского бюро. Не хитри, товарищ инструктор. Мы просили прислать к нам человека, имеющего большой опыт пионерской работы. Так что держись! Ну, а жить ты будешь у Руди.
— У Руди так у Руди, — сказал я, — Когда же переезжать? Сегодня?
— Завтра вечером ты его увидишь и обо всем договоришься. Пожил несколько дней как буржуй, ну и довольно.
— Да, «Бавария» мне, пожалуй, не по карману, — улыбнулся я.
Вильде отошла от меня и на этот раз села уже за стол, так что черненькая растрепанная ее головка возвышалась над кипами бумаг, газет и журналов.
— А в общем-то у вас в Берлине тишь да гладь, — неосторожно сказал я.
Она тотчас же взорвалась, как ручная граната:
— Тебе так кажется, товарищ инструктор? Ах, какой ты наблюдательный! Потолкался по центру, посидел в пивной, затеял драку с безработными, и, пожалуйста, картина готова… А тебе известно, что в прошлогодней забастовке рурских металлистов участвовало сорок тысяч молодежи?
— Но это же было в ноябре прошлого года!
Грета из всех сил трахнула своим смуглым кулачком по столу:
— Тогда ты ничего не понимаешь!.. Знаешь, что сказал Тедди на шестом конгрессе? Я выучила наизусть. Вот… — И она проскандировала, сердито поблескивая в мою сторону толстыми стеклами очков: — «Благодаря своей энергии, своему воодушевлению, самопожертвованию и инициативе молодежь является одним из важнейших революционных факторов, при помощи которых коммунистическая партия должна проводить работу против империалистической войны и за превращение империалистической войны в гражданскую». Что ты на это скажешь?
26
Ольга Бена́рио — героическая дочь германского пролетариата, комсомольская активистка. Впоследствии погибла в фашистском лагере смерти.