Страница 60 из 157
— Я был на конгрессе и слышал выступление товарища Тельмана.
— Услышать — еще не значит понять!
— Да что ты на меня набрасываешься? Я же знаю, что вы тут здо́рово работаете.
— Хуже, чем должны бы, — тотчас же возразила она. — Нас очень мало, Даниэль; каждому приходится работать за десятерых, и всё равно остается уйма несделанного.
Теперь я видел перед собой не мальчишку-заводилу, а утомленную, забывшую, что такое отдых, женщину. Тонкие морщинки бежали от уголков ее бледного рта к круглому упрямому подбородку. Она зажгла очередную сигарету и стала сжато и очень толково рассказывать о положении в германском комсомоле.
— Что́ такое двадцать тысяч комсомольцев, если право голосовать получило почти три миллиона немецкой молодежи? Что́ такое двадцать тысяч, если буржуазные юношеские организации объединяют в своих рядах миллионы? И всё же, если эти двадцать тысяч сомкнуты в единый крепкий кулак, — и опять смуглый маленький кулачок девушки мелькнул над столом, — это много, Даниэль, очень много. Но, к великому нашему сожалению, мы никак не можем справиться с текучкой. В Берлин-Бранденбургской организации ребят, состоящих в союзе три года, меньше четырех процентов! Приходят и уходят, будто союз — танцевальная площадка. А «старики», за самым редким исключением, вступив в партию, забывают о своем комсомольском долге.
— А чем ты сама объясняешь такую текучесть?
Вильде обеими руками вцепилась в свои непокорные черные кудри.
— Ах, если бы я это знала! — с отчаянием воскликнула она. — Мы неустанно мобилизуем членов союза на решение самых острых политических задач дня. Мы говорим им, что пролетарская революция уже не за горами, еще одно усилие, еще один могучий порыв… Мы взываем к их революционной сознательности, а они, знаешь ли, хотят танцевать танго, целоваться и вообще заниматься всякими глупостями. Как будто бы на это есть время!
Я чуть не спросил Грету, неужели она никогда в жизни не танцевала и не целовалась с парнями, но решил, что это слишком легкомысленная тема для разговора инструктора ИК КИМа с политическим секретарем крупнейшей окружной организации.
— А как вы работаете среди противников?
— Разоблачаем социал-предателей. Есть уже ощутимые успехи. Их союз молодежи трещит по швам. СИМ переживает сейчас глубочайший кризис.
Это я знал. И на конгрессе, и на пленумах, и на всех комиссиях наши руководители твердили, что Социалистический Интернационал Молодежи не по дням, а по часам теряет влияние, что из его организации юноши и девушки бегут, как крысы с тонущего корабля. Но вот куда они бегут? К кому? К нам или…
И, вспомнив, что говорил Хитаров о наци, я спросил:
— Ну, а «Гитлер-югенд»?[27]
Вильде на секунду задумалась.
— Коричневые? Видишь ли, они очень активны в Баварии. К нам поступают тревожные сигналы из Мюнхена. Но здесь они притаились и не высовывают носа из своего логова. Ты же знаешь — на прошлогодних выборах они собрали только два с половиной процента голосов. Потеряли влияние. Но вот в Баварии…
Она нахмурилась и покачала головой, будто не согласилась с собственными своими мыслями.
— А «Штальгельм»? — спросил я.
— Ну, это посерьезнее. Крепко сколоченная военизированная организация с прочными традициями трех К.
— Kirche, Küche, Kinder?[28] — улыбнулся я.
— Kaiser, Krieg, Kanonen[29], — отпарировала Грета. — Но кому сейчас нужен Гогенцоллерн? Разве что прусскому юнкерству… А с войной и пушками социал-демократические бонзы управляются не хуже штальгельмовцев. Так что, товарищ Даниэль, залп по мишени номер один. Понимаешь?
И тут Грета спохватилась:
— Вот так хозяйка! Битых два часа угощаю тебя политикой. Ты, должно быть, ужасно проголодался? Хочешь кофе?
Я отказался.
Она схватила телефонную трубку и вызвала Хорста. Когда он пришел, предложила:
— Завтра ты отведешь товарища Даниэля к Руди. Где и когда вы встретитесь?
— Ну, скажем, в шесть вечера, у главного входа в Силезский вокзал, — предложил Хорст. — Найдешь?
— Нет ничего проще.
— Значит, договорились!
— Сверьте ваши часы, — деловито предложила Грета. — И не вздумай пускаться в разные авантюры, а то доставишь кучу хлопот нашим ребятам.
— А если без охраны? — сказал я.
— Это уж не твоя забота, товарищ инструктор! Проводи его, Хорст.
Я пожал ее маленькую крепкую руку.
— До встречи, Даниэль, и Рот Фронт!
— Рот Фронт, Грета.
РУДИ «КИНДЕРБЮРО»
Я ужинал у «Францисканера». Мне там нравилось. Уютно, недорого и сытно. И хотя в тот вечер ресторан был переполнен, за моим столиком, поставленным как раз возле окна, второе место было свободно.
Дожидаясь заказанного блюда, я потягивал холодное пиво и старался расставить по полочкам памяти впечатления от встречи с Гретой Вильде. В том, что она, как говорится, огонь-девка и в случае нужды первой пойдет с винтовкой в руках на баррикаду, я нимало не сомневался. И все же разговор с ней меня как-то не удовлетворил. Всё шуточки да шуточки, а мне хотелось понять, какую ощутимую пользу революции могу принести я, находясь в Германии, и как берлинские товарищи представляют мое «вживание» в местные условия. Поступить куда-нибудь на работу? Но у меня же нет никакой другой профессии, кроме «комсомольской»… Скоро ли появится Конрад? Когда я познакомился с ним в Москве, Бленкле произвел на меня большое впечатление. Серьезный, умный, очень подкованный; недаром же в прошлом году его избрали депутатом рейхстага! Что-то он мне скажет?
В окно смотрела огромная луна, желтая, как этикетка на пивной бутылке. Смотрела этак снисходительно-равнодушно с высоты восьмиэтажного дома, над крышей которого она изволила задержаться. «Луна, как тебе не стыдно подмигивать так хитро», — мысленно продекламировал я невесть откуда пришедшую на память строку наивной песенки. Чертова луна, очевидно, догадывалась, что я думал сейчас о Маргарет и даже слышал ее голос: «Митья… Это место свободно?»
— Место рядом с вами свободно? — спросил высокий мужской голос.
Я невольно вздрогнул.
Передо мной стоял высокий молодой человек в черном костюме, с легким светлым пальто, перекинутым через руку.
— Прошу вас.
Он вежливо поблагодарил, повесил пальто на вешалку и, сев напротив, протянул руку к меню. Рука была узкая, выхоленная, с длинными пальцами.
Танцующей походкой, точно балансируя на проволоке, подошел обер-кельнер и, перегнувшись почти пополам, застыл в ожидании заказа.
— Есть «Мартель»?
— О, конечно!
— Тогда двойной «Мартель» и бутылку «Мозельвейна». Пусть только ее хорошенько заморозят. Полдюжины устриц и не чересчур прожаренное филе с шампиньонами.
Плешь кельнера подобострастно склонилась. Ведь это вам не бутылка пива со шницелем по-венски!
Ничего не скажешь, мой сосед — красивый парень! Удлиненное лицо, высокий чистый лоб, очень светлые, до прозрачности, серые глаза, опушённые длинными золотистыми ресницами, голубая жилка на левом виске. Видно, какой-то «фон»… И всё-таки в этом породистом лицо с прямым носом было что-то странное. Что же именно? Ага, крошечный, словно обрубленный, подбородок, и чуть кривившийся тонкогубый рот. Да, красивое, но неприятное лицо!
— Изрядная берлога, а кухня отличная, — сказал он, тщательно засовывая копчик салфетки за жесткий воротник рубашки.
И тут я увидел на лацкане его пиджака свастику. Черный зловещий паук мелькнул и скрылся за белой салфеткой. Ошибиться я не мог, и, следовательно, за столиком против меня сидел настоящий наци, первый наци, которого я видел в своей жизни. Мысли одна другой нелепее затолкались в мозгу. Встать и уйти? Или резануть «правду-матку» в эти холодные прозрачные глаза, высказать всё, что я думаю о фашизме и фашистах?.. Выдать себя?.. Фу ты черт, какая ерунда! Я же Даниэль Дегрен из Льежа, и мне наплевать на «грязную политику». Ну что ж, вести себя с ним, как Даниэль Дегрен?..
27
«Гитлер-югенд» — фашистская юношеская организация в Германии.
28
Церковь, кухня, дети (нем.).
29
Император, война, пушки (нем.).