Остаточная деформация [СИ]

— Да нормально, — угадал его мысли Ник. — Привыкнуть только надо. И стоит ещё чуток сутулиться для правдоподобия. Ты ходишь, будто крылья ещё при тебе, плечи в разворот.

Берт честно попробовал. Не понравилось. Дышать неприятно. Ник поморщился и опустил взгляд.

— Ладно, прижмёт — научишься. А моя работа закончена, Берт. К моему сожалению. Я к тебе попривык, если честно.

— Ну да, столько времени провозиться.

— Не только, Берт, не только.

Берт хотел уточнить, но Ник нырнул в лабиринт подсобок раньше, чем был сформулирован вопрос. Ник очень быстрый. Пети как-то обмолвился, что он таким был и до улучшений. Может, почти таким.

*

Габриэль никак не выразил своего отношения новой внешности подчинённого. Просто положил руку на плечо покровительственным жестом (Берт значительно потерял в росте после трансформации, и покровительственно класть руку ему на плечо стало очень легко) и повлёк к Зданию.

— Инструктор ждёт, — сказал Габи своим противным голосом. — Тебе многому предстоит научиться, Берт.

Берт предпочёл бы общество Пети, рядом с которым не чувствовал себя калекой. Но ему не предложили выбора. А Повелитель мух, между прочим, заметно нервничал. Рука на плече подрагивала не в такт шагам.

— Что-то случилось? — спросил Берт осторожно. — Плохое?

— С чего ты взял? — ответ прозвучал излишне агрессивно, особенно в сочетании с рассеянной улыбочкой.

— Снизу хорошо видно, как у тебя перья дыбом стоят, — Берт добавил в голос максимум серьёзности, но не выдержал, хихикнул.

Габи остановился, секунду переваривал, а потом засмеялся. Смех был такой, что Берт немедленно пожалел о решении пошутить.

— Ты знаешь, Берти, — сказал глава разведки, утерев сухие глаза, — впервые с начала моей службы я верю, что Большую войну можно закончить.

Дальше они шли молча, а Берт напряжённо пытался сообразить, что не так в последних словах Габриэля. Слова как слова, на каждом Совете такие пачками выдают, но… не покидало странная уверенность, что впервые за время их знакомства Габи сказал правду.

От этого становилось не по себе.

*

Инструктор монументален, как памятник Становителю Джонасу. Глаза у инструктора маленькие, цвета болотной тины. Глубоко посаженные, будто затаившиеся в засаде. Широченные плечи и пальцы-клещи. Оперение — со стальным отливом, и Берт далеко не сразу поймёт, что отлив — не просто так. Каждое перо имеет острейшую зазубренную кромку, точнее, состоит из сотен тончайших лезвий, плотно подогнанных в привычный абрис. «Когда эти твари прут с семи сторон света, делаешь так», — скажет инструктор через пару дней, на первой тренировке, и резко взмахнёт мощными крыльями. Воздух закричит от боли, вспоротый псевдосталью, а Берту будет стоить большого труда не закричать за компанию.

Нудный Ник потрудился на славу: символ жизни превратился в саму смерть. Для йорнов, конечно, ну и что?

Инструктор был лучшим солдатом армии Михеля. Ну, Пети так сказал, а Берт решил не спорить и не переспрашивать. Лучший так лучший. Других лучших армейцев Берт всё равно не знал. И буквально через пять минут общения уверился, что лучше бы не знал совсем.

— Опять дохляка привели, — буркнул инструктор, обходя Берта против солнца.

Берт равнодушно пожал плечами.

— Так я пойду? — спросил брюзгливо.

— Десять отжиманий, дохляк.

— А катись ты к ёжикам, — зевнул Берт и… сам покатился от грандиозной затрещины. Прямо по газону. До ёжиков, правда, не долетел, но решил не вставать, растянулся на мягкой траве. В голове звенело, руки-ноги казались чужими. О Древо, они и были чужими…

Единственное преимущество человеческого облика: удобно лежать на спине и смотреть в небо.

— Вставай, — коротко рыкнул инструктор.

— Не раньше, чем мы определимся с правами и обязанностями. — Так его научил Пети, всю здешнюю компанию прекрасно знавший. — Я не служу у Михеля.

Снизу инструктор казался ещё грандиознее.

— Ты, отход жизнедеятельности…

— Кусок дерьма, — любезно поправил Берт. — Надо говорить — кусок дерьма.

Левая скула наливалась огнём, огонь мешал видеть левым глазом. Проклятое хрупкое тело. Хрупкий, непослушный и болючий мешок с костями.

— Вставай уже, — голос неуловимо изменился. Точно, стал гораздо ближе. Инструктор наклонился к нему, лежащему. — Кажись, я недопонял, насколько ты дохляк. С блажными работал, а такого чучела ещё не видел.

Болотные глазки смотрели теперь в упор, а из жёсткой расщелины рта…

— Любишь чеснок? — поинтересовался Берт, наивно полагая, что вторая затрещина на фоне первой пройдёт незаметно.

Но дублёная рожа вопреки всем ожиданиям расплылась простоватой улыбкой.

— Ага, — признался инструктор. — С ним любая баланда вкусная. За то я вас, дохляков блажных, и люблю. Понимаете!

*

Они совсем другие — солдаты Михеля. У них свой жаргон: обычный гел понял бы мало. Берт может поддерживать беседу с ними только благодаря недавнему гипнокурсу и общению с Пети. Да, армейцы на своих рубежах нахватались человеческих словечек и охотно используют по делу и не очень. У них свои шутки, и понять их цивилу в принципе невозможно.

Они едят: завтрак, обед и ужин. Боевые качества оперения сильно скрадывают эффективность фотопреобразователей, а энергорасход у парней Михеля ой-ёй какой. И они не просто едят, они любят пожрать. С чесночком, укропом, перчиком и горчицей. Берт, конечно, знал о движении жрецов, но это совсем другое.

Пахнут армейцы не как гелы, а едой, металлом и потом.

Грубоватые и шумные, иногда смешные. У них живые, часто некрасивые лица. Каждый из них убивал. Йорнов, конечно, но какая разница?

Берту оказалось с ними неожиданно просто.

— Смотри, Берт. Это человеческие детишки из Е-25. Беспризорники. Ранняя индустриализация, начало двадцатого, если по их счёту. Они поймали крысу, смотри, Берт.

Берта почти тошнит. Перед крысой была гусеница на прутике над огнём. Съеденное утром ворочается в желудке.

— Чего от иферов ждать? — выталкивает из себя Берт, чтобы оправдать непроизвольное дёрганье кадыка.

— Ты это, — инструктор отводит глаза, — про иферов забудь. Люди и люди. Не дай ёжик болтнёшь — проблем не оберёшься.

— Иферы не знают, что они иферы, — заученно кивает Берт, но инструктор по-прежнему хмурится.

— Ну да, — бурчит он. — И если скажешь — всё равно не поверят. Так что даже не пытайся, Берт.

Берт не слишком-то верит, что встретит живых на Паоле. Но вдруг становится зябко. Вот, допустим, живёт он, такой себе обычный гел, служит в отделе аналитической статистики, мечтает об отпуске, дубовой роще и благосклонности рыженькой Сарры. И однажды приходит к нему некто — знающий, могущий, в общем, высший, и заявляет, что ты не обычный себе гел, а тень, копия кого-то, кто живёт по-настоящему. А твоя жизнь — мара, игрушка, прихоть хозяина времени, которого ты и представить не в состоянии. Сгинешь — и ничегошеньки в мире не изменится, потому что тебя нет, и никогда не было. Что этому высшему сказать? Орать: «Я есть»? Головой об стенку колотиться, чтобы вмятины остались? Так и стены тоже нет, одно фальшивое отражение.

— Ладно, — говорит инструктор почти сочувственно, — хватит на сегодня хроник. Василь под твою хилую тушку подкрутил пару тренажёров — хоть позанимаешься нормально.

Берт машинально раздвигает губы в улыбке. Он благодарен. Хорошие ребята. Заботятся о нём, как умеют. Берт ни за что не признается, что ненавидит тренажёры. Пусть думают, что любит.

*

— Возьмите меня на операцию, — повторил Берт. — Обещаю не путаться под ногами. Вы же берёте ифе… людей на Последние битвы, я теперь тоже почти человек.

Бригада из двенадцати парней Михеля таращилась на дохляка во все двадцать четыре глаза. На Последние битвы армейцы ходят по трое, семёрками, девятками или дюжинами — суеверие у них такое. Йорны — двойками, а также группами из четырёх, восьми или тринадцати бойцов. Тоже что-то значит, наверное.