Не буди лихо

Глава 3 Староста

С того момента, как в Карнове установилась германская власть, прошло несколько дней. Начались аресты членов местной партийной ячейки и лиц еврейской национальности (под раздачу попали и те, кто просто внешне был похож на еврея). На окраине посёлка то и дело слышались выстрелы.

Выполнять такую работу пришлось и Эрику с его товарищами. У него засосало под ложечкой, когда он сразу после своей фамилии услышал фамилии друзей: Гюнтер Нойманн, Ульрих фон Швацкорпф. Наконец-то им выпала честь исполнить свой священный долг перед Германией, перед фюрером.

Ульрих волновался сильнее всех. Их эшелон был в тылу, далеко от линии фронта. До сих пор ему не приходилось совершать такое. Старшие товарищи всячески его поддерживали, когда они шли на место казни.

— Не строй из себя неженку. Эти свиньи не заслужили твоего сострадания, — сказал Гюнтер.

— Да, — кивнул Эрик. — Они сами виноваты в том, что сидят на нужной для нас земле. Не беспокойся, думай о том, что приносишь пользу стране.

Ульриха такие слова не утешали, он только натянуто улыбнулся. Когда Гюнтер и Эрик ушли чуть вперёд по тропе, его нагнал Вернер, который шёл справляться с другим делом. Их пути пересеклись. Он наклонился к низкорослому другу и шепнул:

— Закрывай глаза, когда спускаешь курок. Уже не так страшно.

Младший товарищ одарил его изумлённым взглядом. Вернер в ответ только улыбнулся. А тропа к назначенному месту всё не кончалась. Ниже от неё тёк ручей. Над ним ивы свесили свои тонкие ветви. В природном безмолвии для Ульриха было что-то гнетущее.

Карновцы стояли на краю оврага. Ульрих должен был стрелять в женщину интеллигентной наружности. Это была Александра Ивановна, местная учительница. Пока все остальные стояли с отчаявшимися лицами, она смотрела прямо в глаза своего юного палача с полным решимости выражением лица. Хоть она и смирилась со своей участью, но готовилась встретить смерть с гордо поднятой головой.

Руки Ульриха заметно дрожали и унять их никак не удавалось. Ещё несколько секунд и юноша бы не выдержал. Но командир отдал приказ готовиться. Ульрих взял свою жертву на мушку. Учительница стояла и улыбалась, как ни в чём не бывало.

— Огонь!

Юноша зажмурился и спустил курок. Раздалась череда выстрелов. Тела расстрелянных покатились вниз по рассыпчатому склону оврага. Когда Ульрих открыл глаза, перед ним уже никого не оказалось. Как бы он не противился себе, а всё же заглянул в овраг и увидел большое скопление мёртвых тел.

На душе стало паршиво. Кислый привкус засел во рту. По дороге обратно Ульрих ощутил тошноту. Он изо всех сил старался не думать о тех мёртвых людях. Ему хотелось видеть, что плохо не только ему, что он тут не один такой, но Гюнтер с Эриком вели повседневные разговоры и тихо посмеивались. Тогда Ульрих не выдержал. Отбежав с тропы, он встал у дерева, глубоко дыша. Стало вдруг невыносимо жарко. Недоумевающие товарищи бросились к нему. Как только Гюнтер смог их нагнать, он увидел как побледнел Ульрих. Его стошнило.

Понемногу Маша стала привыкать к новой жизни. Потемнение на её ногтях не проходило. В школу с Дашей они ходить перестали. На пище пришлось экономить - ещё в первые дни пришли немцы и забрали большую часть еды. Оставалось совсем немного картошки.

Теперь Дашенька всё чаще капризничала из-за однообразной еды. Маше каждый раз приходилось ей напоминать, что сейчас как раньше не будет и надо быть сильными. А там глядишь Красная армия выбьет врага, и папа с мамой вернуться домой. В очередной раз на ужин была печёная картошка, которую удалось вырастить за лето сорок второго, лебеда и крапива.

— Опять? — вздохнула Даша. — У меня уже живот болит.

— Больше нечего… — сказала Маша.

Она понимала, что в любой момент еда может закончиться. Ломова решила сходить в магазин. Вдруг советские рубли ещё действовали. Маша подобрала одежду как можно более непримечательную: поношенная кофта матери, длинная юбка. Завершал образ платок на голове. Она собрала немного денег, оставшихся от родителей. Уходя, Маша велела сестрёнке запереться изнутри.

— А как я тебя потом впущу? — спросила Даша.

— Песенку тебе спою, — шутя, ответила ей старшая сестра.

— Как Мама-коза из сказки? — на лице девочки появилась улыбка. — Домового слушайся.

Чмокнув сестрёнку в лоб, Маша вышла из дома. Дул холодный ветер. С утра было пасмурно, небо сулило дождь. Шумел ветер и качались голые ветви деревьев. По улицам теперь ходило много немцев. Маша старалась не привлекать внимание. Она шла быстрым шагом и смотрела в землю. Платком всё время пыталась закрыть лицо. Голова была чугунной от тяжёлых мыслей.

Если б она так и продолжила идти, угодила бы под колёса грузовика., но Маша во время подняла голову и отпрыгнула в сторону. Грузовик проехала мимо неё, оставляя клубы пыли. Маша посмотрела грузовику вслед. Она увидела, что в кузове сидели местные женщины и девушки с багажом на коленях. В двух из них Маша узнала матерей Яны и Любы с табличками на шеях.

Тут же её охватило волнение. Ломова сорвалась с места и побежала по улице, позабыв про магазин. Теперь мысли занимали только подруги, не случилось ли чего с ними. Добравшись до конца улицы, она завернула налево. Там уже было видно Любин дом.

Она открыла калитку и забежала во двор, через сени забежала в дом. И сразу с порога обратилась к подруге:

— Люба! Ты видела? Там вашу маму куда-то увезли, — она тяжело дышала после долгого бега.

Люба вилась у лавки, на которой сидели и плакали её младшие братья. Девушка безуспешно пыталась их успокоить. Она повернулась в сторону подруги. Её глаза были опухшими от слёз.

— Маму в Германию увезли. Сказали, что на работу, — мрачно ответила Люба.

— Она вернётся обратно?

— Не знаю… — с явной тяжестью ответила Соловьёва.

Ненадолго девушки замолкли. Только мальчики громко шмыгали носами. Люба сама еле сдерживалась, вспоминая, как её саму выволокли на улицу и собирались саму отправить в Германию. С одной стороны её тянул на улицу смеющийся немец, с другой — рыдающая мать, умоляющая оставить дочь. Она громко причитала, когда на Любе на шею повесили табличку. В этот момент появился молодой человек — ещё один немец. Он окинул взглядом аморфную Любу, сказал что-то первому. Тогда с неё сняли табличку и повесили на мать.

По коже пробежались мурашки, когда Соловьёва дотронулась до синяка на запястье. Тот второй солдат крепко держал её, когда она вырывалась, чтобы проститься с матерью, а сам смеялся. Сказать об этом подруге она постеснялась.

— А как же Яна? Они и её маму увезли, — опомнилась Маша.

Ломова поспешила к выходу.

— Куда ты? — бросила её вдогонку Люба.

— Яну проверить.

Убедившись, что с одной подругой всё хорошо, Маша побежала проверять вторую. Выпрыгнув со двора, она снова помчалась по улице. Каждый раз, видя идущих навстречу немцев, она прятала лицо и пыталась где-то скрыться за кустами сирени или за калитками.

С трудом удалось добраться обходными путями к многоквартирным домам. Ломова пересекла двор, пробежав мимо качелей и карусели, и добежала до подъезда. В подъезде она сбавила шаг. Те эхом отражались от крашенных зелёных стен. На подоконниках как обычно стояли комнатные цветы. Наконец-то Маша дошла до нужной двери.

Она позвонила в звонок. Никто не ответил. Позвонила ещё раз. Снова тишина. Тогда Ломова постучала и попробовала позвать их старосту. Но ответа снова не было. Тогда Маша в отчаянии дёрнула за ручку. Дверь, на удивление, поддалась.