Маска и душа

— Какъ хотите, господа, а это не хуже Пушкина.

Изъ этого замѣчанiя видно, правда, что Пушкинъ для Беднаго образецъ значительный, но когда поэтъ самъ умѣетъ писать не хуже Пушкина, зачѣмъ же ему присваивать пушкинскiя произведенiя?..

Бедный — псевдонимъ Демьяна. Псевдонимъ, долженъ я сказать, нисколько ему не идущiй ни въ какомъ смысле. Беднаго въ Демьяне очень мало, и прежде всего въ его вкусахъ и нраве. Онъ любить посидѣть съ прiятелями за столомъ, хорошо покушать, выпить вина — не осуждаю, я самъ таковъ, — и поэтому носитъ на костяхъ своихъ достаточное количество твердой плоти. Въ критическiе зимнiе дни онъ разухабисто бросаетъ въ свой каминъ первосортныя березовыя дрова. А когда я, живущiй дома въ 6-ти градусахъ тепла, не безъ зависти ему говорю, чего это ты такъ расточаешь драгоцѣнный матерiалъ, у тебя и безъ того жарко, мой милый поэтъ отвѣчалъ:

— Люблю, весело пылаетъ.

Бѣдный искренне считаетъ себя стопроцентнымъ коммунистомъ. Но по натуре это одинъ изъ тѣх русскихъ, нѣсколько «бекреневыхъ» людей, который въ самую серьезную и рѣшительную минуту какого нибудь огромной важности дѣла мальчишески будетъ придумывать способъ, какъ достать ключи отъ кремлевскаго погреба съ виномъ у злой, сухой, коммунистической бабы-яги, Стасовой…

Этотъ, несомненно, даровитый въ своемъ жанре писатель былъ мнѣ симпатиченъ. Я имею много основанiй быть ему признательнымъ. Не разъ пригодилась мнѣ его протекцiя, и не разъ меня трогала его предупредительность.

Квартира Беднаго въ Кремле являлась для правящихъ верховъ чѣмъ то вроде клуба, куда важные, очень занятые и озабоченные сановники забегали на четверть часа не то поболтать, не то посовещаться, не то съ кѣмъ нибудь встретиться.

Прiѣзжая въ Москву, я часто заглядывалъ къ Бедному, и это было единственное мѣсто, гдѣ я сталкивался съ совѣтскими вельможами не въ качестве просителя. Эти люди, долженъ я сказать, относились ко мнѣ весьма любезно и внимательно. Я уже какъ то упоминалъ, что у Беднаго я встретилъ въ первый разъ Ленина (не считая не замѣченной мною встрѣчи съ нимъ у Горькаго въ 1905 году). У Беднаго же я встретился съ преемникомъ Ленина, Сталинымъ. Въ политическiя беседы гостей моего прiятеля я не вмешивался и даже не очень къ нимъ прислушивался. Ихъ разговоры я мало понималъ, и они меня не интересовали. Но впечатлѣнiе отъ людей я всетаки получалъ.

Когда я впервые увиделъ Сталина, я не подозревалъ, конечно, что это — будущiй правитель Россiи, «обожаемый» своимъ окруженiемъ. Но и тогда я почувствовалъ, что этотъ человѣкъ въ нѣкоторомъ смысле особенный. Онъ говорилъ мало, съ довольно сильнымъ кавказскимъ акцентомъ. Но все, что онъ говорилъ, звучало очень веско — можетъ быть, потому, что это было коротко.

— «Нужно, чтобъ они бросили ломать дурака, а здэлали то, о чѣмъ было уже говорэно много разъ»…

Изъ его неясныхъ для меня по смыслу, но энергичныхъ по тону фразъ, я выносилъ впечатлѣнiе, что этотъ человѣкъ шутить не будетъ. Если нужно, онъ такъ же мягко, какъ мягка его беззвучная поступь лезгина въ мягкихъ сапогахъ, и станцуетъ, и взорветъ Храмъ Христа Спасителя, почту или телеграфъ — что угодно. Въ жестѣ, движенiяхъ, звукѣ, глазахъ — это въ немъ было. Не то, что злодѣй — такой онъ родился.

Вождей армiи я встрѣтилъ не въ квартирѣ Д.Бѣднаго, но все же благодаря ему. Однажды Бедный мнѣ сказалъ, что было бы хорошо запросто съѣздить къ Буденному, въ его поѣздъ, стоящiй подъ Москвой на запасномъ пути Кiево-Воронежской железной дороги. Онъ мнѣ при этомъ намекнулъ, что поѣздка можетъ доставить мнѣ лишнiй пудъ муки, что въ то время было огромной вѣщью. Любопытно мнѣ было познакомиться съ человѣкомъ, о которомъ такъ много говорили тогда, а тутъ еще пудъ муки!

Въ Буденномъ, знаменитомъ каваллерiйскомъ генералѣ, приковали мое вниманiе сосредоточенные этакiе усы, какъ будто вылитые, скованные изъ желѣза, и совсѣмъ простое со скулами солдатское лицо. Видно было, что это какъ разъ тотъ самый россiйскiй вояка, котораго не устрашаетъ ничто и никто, который, если и думаеть о смерти, то всегда о чужой, но никогда о своей собственной.

Яркимъ контрастомъ Буденному служилъ присутствовавшiй въ вагонѣ Климъ Ворошиловъ, главнокомандующiй армiей: добродушный, какъ будто слепленный изъ тѣста, рыхловатый. Если онъ бывшiй рабочiй, то это былъ рабочiй незаурядный, передовой и интеллигентный. Меня въ его пользу подкупило крѣпкое, сердечное пожатiе руки при встрѣче и затѣмъ прiятное напоминанiе, что до революцiи онъ приходилъ ко мнѣ по порученiю рабочихъ просить моего участiя въ концертѣ въ пользу ихъ больничныхъ кассъ. Заявивъ себя моимъ поклонникомъ, Ворошиловъ съ улыбкой признался, что онъ также выпрашивалъ у меня контрамарки.

Я зналъ, что у Буденнаго я встрѣчу еще одного военачальника, Фрунзе, про котораго мнѣ разсказывали, что при царскомъ режимѣ онъ, во время одной рабочей забастовки, гдѣ то въ Харьковѣ, съ колена разстръливалъ полицейскихъ. Этимъ Фрунзе былъ въ партiи знаменитъ. Полемизируя съ нимъ однажды по какому то военному вопросу, Троцкiй на партiйномъ съъздѣ иронически замѣтилъ, что «военный опытъ тов. Фрунзе исчерпывается тѣмъ, что онъ застрѣлилъ одного полицейскаго пристава»… Я думалъ, что встрѣчу человѣка съ низкимъ лбомъ, взъерошенными волосами, сросшимися бровями и съ узко поставленными глазами. Такъ рисовался мнѣ человѣкъ, съ колена стрѣляющiй въ городовыхъ. А встрѣтилъ я въ лицѣ Фрунзе человѣка съ мягкой русой бородкой и весьма романтическимъ лицомъ, горячо вступающаго въ споръ, но въ корнѣ очень добродушнаго.

Такова была «головка» армiи, которую я нашелъ въ поѣздѣ Буденнаго.

Вагонъ II класса, превращенный въ комнату, былъ простъ, какъ жилище простого фельдфебеля. Была, конечно, «собрана» водка и закуска, но и это было чрезвычайно просто, опять таки какъ за столомъ какого нибудь фельдфебеля. Какая то женщина, одѣтая по деревенски, — кажется, это была супруга Буденнаго — приносила на столъ что-то такое: можетъ быть, селедку съ картошкой, а можетъ быть, курицу жареную — не помню, такъ это было все равно. И простой нашъ фельдфебельскiй пиръ начался. Пили водку, закусывали и пѣли пѣсни — всѣ вмѣстѣ. Меня просили запевать, а затѣмъ и спѣть. Была спѣта мною «Дубинушка», которой подпѣвала вся «русская армiя». Затѣмъ я пѣлъ старыя русскiя пѣсни: «Лучинушку», «Какъ по ельничку да по березничку», «Снѣги бѣлые пушисты». Меня слушали, но особенныхъ переживанiй я не замѣтилъ. Это было не такъ, какъ когда то, въ ранней молодости моей, въ Баку. Я пѣлъ эти самыя пѣсни въ подвальномъ трактирѣ, и слушали меня тогда какiе то бѣглые каторжники — тѣ подпѣвали и плакали…

Особенныхъ разговоровъ при мнѣ военачальники не вели. Помню только, что одинъ изъ нихъ сказалъ о томъ, какъ подъ Ростовомъ стояла замерзшая конница. Красная или бѣлая, я не зналъ, но помню, что мнѣ было эпически страшно представить себѣ ее передъ глазами: плечо къ плечу окаменелые солдаты на коняхъ… Какая то сѣверо-ледовитая жуткая сказка. И мысль моя перенеслась назадъ, въ Саконтянскiй лѣсъ къ деревянному кресту неизвѣстнаго солдата съ ухарски надѣтой на него пустой шапкой…

Вспомнилась солдатская книжка въ крови и короткая въ ней запись:

— «За отлично-усердную службу»…

Тѣ же, тѣ же русскiе солдаты! Подъ Варшавой противъ нѣмцевъ и подъ Ростовомъ противъ русскихъ — тѣ же…

А на другой день я получилъ нѣкоторое количестве муки и сахару. «Подарокъ отъ донского казака».

Такова жизнь…

Ворошиловъ заявилъ себя моимъ «поклонникомъ». Вообще же я мало встрѣчалъ такъ называемыхъ поклонниковъ моего таланта среди правителей. Можетъ быть, они и были, но я ихъ не ощущалъ. За исключенiемъ одного случая, о которомъ хочу разсказать потому, что этотъ случай раздвоилъ, мое представленiе о томъ, что такое чекистъ. Однажды мнѣ въ уборную принесли кѣмъ то присланную корзину съ виномъ и фруктами, а потомъ пришелъ въ уборную и самъ авторъ любезнаго подношенiя. Одетый въ черную блузу, человѣкъ этотъ былъ темноволосый, худой съ впалой грудью. Цвѣтъ лица у него былъ и темный, и бледноватый, и зелено-землистый. Глаза-маслины были явно воспалены. А голосъ у него быль прiятный, мягкiй; въ движенiяхъ всей фигуры было нѣчто добродушно-довѣрчивое. Я сразу понялъ, что мой посѣтитель туберкулезный. Съ нимъ была маленькая дѣвочка, его дочка. Онъ нѣзвалъ себя. Это былъ Бокiй, извѣстный начальникъ петерѣургскаго Чека, о которомъ не слышалъ ничего, что вязалось бы съ внѣшностью и манерами этого человѣка.