Маска и душа

— Русскомъ или нѣмецкомъ?

Читатель, вѣроятно, замѣтилъ, что мои отрывочныя встрѣчи съ вождями революцiи — министрами, градоправителями, начальниками Чека — носили почти исключительно «деловой» характеръ. Вѣрнѣе, я всегда являлся къ нимъ въ качествѣ просителя и ходатая, то за себя, то за другихъ. Эта необходимость «просить» была одной изъ самыхъ характерныхъ и самыхъ обидныхъ чертъ совѣтскаго быта. Читатель, конечно, замѣтилъ и то, что никакими серьезными привиллегiями я не пользовался. У меня, какъ и у другихъ горемычныхъ русскихъ «гражданъ», отняли все, что отнять можно было и чего такъ или иначе нельзя было припрятать. Отняли домъ, вклады въ банкѣ, автомобиль. И меня, сколько могли, грабили по мандатамъ и безъ мандатовъ, обыскивали и третировали «буржуемъ». А, вѣдь, я все же былъ въ нѣкоторомъ смыслѣ лицо привиллегированное, благодаря особенной моей популярности, какъ пѣвца. Для меня были открыты многiя двери, который для другихъ были крѣпко и безнадежно закрыты. И на что же мнѣ приходилось тратить силу престижа? Большею частью, на огражденiе себя отъ совершенно безсмысленныхъ придирокъ и покушенiй. Въ концѣ концовъ все это было такъ ничтожно. Нѣсколько неурочныхъ обысковъ, нѣсколько бутылокъ вина, немного серебра, Hѣсколько старыхъ пистолетовъ, нѣсколько повѣстокъ о «контрибуцiяхъ». Если я объ этомъ разсказываю, то только потому, что эти мелочи лучше крупныхъ событiй характеризуютъ атмосферу русской жизни подъ большевиками. Если мнѣ, Шаляпину, приходилось это переносить, что же переносилъ русскiй обыватель безъ связей, безъ протекцiи, безъ личнаго престижа — мой старый знакомый обыватель съ флюсомъ и съ подвязанной щекой?.. А кто тогда въ Россiи ходилъ безъ флюса? Имъ обзавелись буквально всѣ люди, у которыхъ у самихъ еще недавно были очень крѣпкiе зубы…

Шелъ я однажды лѣтомъ съ моего Новинскаго Бульвара въ Кремль, къ поэту Демьяну Бѣдному. Онъ былъ ко мнѣ дружески расположенъ, и такъ какъ имѣлъ въ Кремлѣ большой вѣсъ, то часто оказывалъ мнѣ содѣйствiе то въ томъ, то въ другомъ. И на этотъ разъ надо было мнѣ о чѣмъ то его просить. Около театра «Парадизъ», на Никитской улицъ, ко мнѣ приблизился человѣкъ съ окладистой сѣдой бородой въ широкой мягкой шляпѣ, въ крылаткѣ и въ поношенномъ платьѣ. Подошелъ и бухнулся на колѣни мнѣ въ ноги. Я остановился пораженный, думая, что имѣю дѣло съ сумасшедшимъ. Но сейчасъ же по устремленнымъ на меня свѣтлымъ голубымъ глазамъ, по слезамъ, отчаянiю жестовъ и складу просительныхъ словъ я понялъ, что это вполнѣ нормальный, только глубоко потрясенный несчастьемъ человѣкъ.

— Г. Шаляпинъ! Вы — артистъ. Всѣ партiи, — какiя есть на свѣтѣ, — должны васъ любить. Только вы можете помочь мнѣ въ моемъ великомъ горѣ.

Я поднялъ старика и разспросилъ его, въ чѣмъ дѣло. Его единственному сыну, проведшему войну въ качествѣ прапорщика запаса, угрожаетъ смертная казнь. Старикъ клялся, что сынъ его ни въ чѣмъ не повиненъ, и такъ плакалъ, что у меня разрывалось сердце. Я предложилъ ему зайти ко мнѣ черезъ два дня и въ душѣ рѣшилъ умолять, кого надо, о жизни арестованнаго, какъ старикъ умолялъ меня.

Къ Демьяну Бедному я пришелъ настолько взволнованный, что онъ спросилъ меня, что со мною случилось.

— Вы выглядите нездоровымъ.

И тутъ я замѣтилъ знакомаго человѣка, котораго я разъ видалъ въ Петербургѣ: это былъ Петерсъ.

— Вотъ, — говоритъ Бѣдный, — Петерсъ прiѣхаль изъ Кiева «регулировать дѣла». А я думаю, куда Петерсъ ни прiѣзжаетъ, тамъ дѣла «иррегулируются».

Пусть онъ «регулируетъ дѣла», какъ угодно, а Петерсу я на этотъ разъ очень обрадовался. Я разсказалъ имъ случай на Никитской улицѣ.

— Сердечно прошу Васъ, тов. Петерсъ, пересмотрите это дѣло. Я глубоко вѣрю этому старику.

Петерсъ обѣщалъ. Черезъ два дня пришелъ ко мнѣ радостный, какъ бы изъ мертвыхъ воскресили, старикъ и привелъ съ собою освобожденнаго молодого человѣка. Я чувствовалъ, что старикъ изъ благодарности отдалъ бы мнѣ свою жизнь, если бы она мнѣ понадобилась. Спасибо Петерсу. Много, можетъ быть, на немъ грѣховъ, но этотъ праведный поступокъ я ему никогда не забуду. Молодой человѣкъ оказался музыкантомъ, поступилъ въ какую то военную часть, дирижировалъ, и, вѣроятно, не разъ съ того времени въ торжественныхъ случаяхъ исдолнялъ великiй «Интернацiоналъ», какъ исполняетъ, должно быть, и по сiю пору.

Кто же былъ этотъ безпомощный и беззащитный старикъ, падающiй на колѣни передъ незнакомымъ ему человѣкомъ на улицѣ на глазахъ публики?

— Бывшiй прокуроръ Виленской Судебной Палаты…

Вскоре послѣ этой встрѣчи съ Петерсомъ случилось мнѣ увидѣть и самаго знаменитаго изъ руководителей Чека, Феликса Дзержинскаго. На этотъ разъ не я искалъ встрѣчи съ нимъ, а онъ пожелалъ видѣть меня. Я думаю, онъ просто желалъ подвергнуть меня допросу, но изъ вниманiя, что ли, ко мнѣ избралъ форму интимной беседы. Я упоминалъ уже о коммунистѣ Ш., который какъ то жаловался, что актеры «размягчаютъ сердце революционера» и признавался, что ему «скучно, Шаляпинъ, бесѣдовать за чаемъ». Этотъ Ш. позже сделался начальникомъ какого то отряда армiи и какъ то попалъ въ бѣду. Контроль обнаружилъ въ кассѣ отряда нехватку въ 15.000 рублей. Коммунистъ Ш. былъ мнѣ симпатиченъ — онъ былъ «славный малый», не былъ, во всякомъ случай, вульгарнымъ воромъ, и я не думаю, что онъ произвелъ окончательную растрату. Вѣроятно, какая нибудь красивая актриса «размягчила ему сердце», и такъ какъ ему было «скучно за чаемъ», то онъ заимствовалъ изъ кассы деньги на нѣсколько дней съ намѣренiемъ ихъ пополнить. Дѣйствительно, касса была имъ пополнена: взялъ, должно быть, у кого нибудь «взаймы». Но самый фактъ нехватки казенныхъ денегъ произвелъ впечатлѣнiе, и дѣломъ занялся самъ Дзержинскiй. Такъ какъ было замѣчено мое расположенiе къ Ш., то Дзержинскiй пожелалъ меня выслушать. И вотъ, получаю я однажды приглашенiе на чашку чаю къ очень значительному лицу и тамъ нахожу Дзержинскаго.

Дзержинскiй произвелъ на меня впечатлѣнiе человѣка сановитаго, солиднаго, серьезнаго и убѣжденнаго. Говорилъ съ мягкимъ польскимъ акцентомъ. Когда я приглядѣлся къ нему, я подумалъ, что это революцiонеръ настоящей, фанатикъ революцiи, импонирующiй. Въ дѣлѣ борьбы съ контръ-революцiей для него, очевидно, не существуетъ ни отца, ни матери, ни сына, ни св. Духа. Но въ то же время у меня не получилось отъ него впечатлѣнiя простой жестокости. Онъ, повидимому, не принадлежалъ къ тѣмъ отвратительнымъ партiйнымъ индивидуумамъ, которые разъ навсегда заморозили свои губы въ линiю ненависти и при каждомъ движенiи нижней челюсти скрежещутъ зубами…

Дзержинскiй держался чрезвычайно тонко. Въ первое время мнѣ даже не приходила въ голову мысль, что меня допрашиваютъ:

— Знаю ли Ш.? Какое впечатлѣнiе онъ на меня производитъ? И т. д., и т. д. Наконецъ, я догадался, что не спроста Дзержинскiй ведетъ бесѣду о Ш., и сказалъ о немъ гораздо больше хорошаго, чѣмъ можно было сказать по совести. Ш. отдѣлался легкой карой. Карьера его не прервалась, но, должно быть, пошла по другой линiи.

Однажды, черезъ много лѣтъ, я въ отелѣ «Бристоль» въ Берлинѣ неожиданно увидѣлъ моего бывшаго прiятеля…

— Ба, никакъ Ш.! — крикнулъ я ему.

Ш. нагнулся къ моему уху и сказалъ:

— Ради Бога, здѣсь никакого Ш. не существуетъ, — и отошелъ.

Что это значило, я не знаю до сихъ поръ.

Демьянъ Бѣдный считается оффицiальнымъ поэтомъ соцiалистической Россiи. Кто то выдумалъ анекдотъ, что, когда Петроградъ былъ переименованъ въ Ленинградъ, т. е., когда именемъ Ленина окрестили творенiе Петра Великаго, Демьянъ Бедный потребовалъ переименованiя произведенiй великаго русскаго поэта Пушкина въ произведенiя Демьяна Бѣднаго. Остроумный анекдотъ правильно рисуетъ «роль Демьяна при большевистскомъ «Дворѣ». Если бы творенiя Пушкина переименовывали, то, конечно, только въ пользу этого первѣйшаго любимца Кремля. Но анекдотъ едва ли правильно отражаетъ поэтическое самочувствiе Бѣднаго. Помню, какъ однажды Бедный читалъ у себя какое то свое новое стихотворенiе. Оно весьма понравилось мне. По смыслу оно напоминало одно изъ стихотворенiй Пушкина. Кончивъ чтенiе, Бедный своимъ развеселымъ смѣхотворнымъ голосомъ добавилъ: