Страница 4 из 6
– Уж больно сердобольная твоя девица оказалась, наивная! Чо за молодёжь пошла?.. Ну зато щи вкусные получились, нежные, наваристые. Уж больно моим оглоедам полюбились.
Наконец-то его тело обмякло, старуха отпустила его, и Женя повалился с табурета на пол, как куль.
– Ииишь ты! – хмыкнула Нина Карповна, тряпку убрала в цветастый топорщащийся карман халата, стиснула тонкие жилистые запястья его рук и, кряхтя-попукивая, поволокла Женю по полу.
В ванной комнате она избавила Женю от одежды и любознательно изучала рукой его рельеф и молодую плоть, часто облизывая сморщенные губы. Из-под ржавой ванны она извлекла разделочную доску и топор, оба почерневшие от крови, большим пальцем проверила лезвие на остроту и чуть подточила на камне.
Заныли дверные петли, бабка резко оглянулась. На неё с жадным любопытством пялились две пары голодных диких глаз.
– Чо встали над душой?! – прикрикнула старуха на волосатых чумазых существ и ногой толкнула дверь. – А ну пшли отседа!
Нина Карповна не спешила, времени было предостаточно, сегодня она думала сходить на чаёк к соседке Вере Петровне, ну да ладно, завтра сходит к ней, нынче дел немерено.
Она отрубила Жене ступни, затем оттяпала кисти рук, отчленённые части бросала в эмалированный таз. Кафель заливало горячей молодой кровью. Здесь уже необходимо было поторопиться. Она заткнула дыру слива синей резиновой пробкой, приподняла Женю за подмышки и, совершая огромные усилия, перевалила тело в ванну. Женина голова тюкнулась об стену, и он застонал, не приходя в себя. Старуха вытерла пролитую кровь половой тряпкой, выжала в таз и с тазом подмышкой выбралась из ванной.
Женя очнулся от резкого истошного крика Нины Карповны:
– Имка, падла, кудыть ты руку потащил! Вертай в зад! С Наськой поделись!.. А ну не жадничай!.. Ууу, весь в отца, негодный!
Он разлепил веки. Перед глазами всё кружилось, голова как камень, будто инородная, в ушах стучало сердце. Хотелось пить, во рту словно поелозили металлом. Он чувствовал слабость во всём теле. Ныли руки и ноги.
Сначала он заметил, что лежит в ванной, в чём-то тошнотворно буром и презренно липком. Не придавая этому сильного значения, он хотел выбраться отсюда, но увидел обрубки вместо рук, и Женя пытался заорать, да только прерывисто захрипел. Он заелозил по дну ванной, вспенивая кровь, вертел головой, нигде не находя спасения.
И вдруг заорал блажью. Отчего его даже бабка услышала.
Его напугала 7-литровая банка, что стояла на стиральной машинке. Вернее, не банка, а то, что в ней находилось – заспиртованная голова дяди Серёжи. Под усами отвисла нижняя челюсть, болтался бледный язык, сосед стеклянным взглядом тоскливо таращился на Женю, будто осознавая, на какие страдания обречён парень.
Женя устало откинул голову и, постепенно умирая, уставился глазами в жёлтый тенётный потолок. Какого хрена было рождаться, мучая мать, расти, проламываясь сквозь детство и отрочество к юности; какого чёрта жил дядя Серёжа, бесцельно пропитывая спиртом кровь, бессмысленно блядуя; какого лешего была лишена жизни Маша, будущая жена и мать, чтобы в итоге стать жертвой сумасшедшей старухи? А ведь они могли бы ещё пожить, радоваться прекрасным минутам, но какая-то старая безумная тварь вмешалась в их судьбу и лишила их светлого будущего. Эта сука и так брала с Жени завышенную квартплату, так ещё и на самое ценное покусилась, на его жизнь, потому что он, видишь ли, пренебрёг её правилам. Чёрт, везде одни правила и наказания, и нет никакой справедливости и свободы.
Церковным хором орал телевизор, но Женя всё равно уловил, как медленно заскрежетала дверь.
Преодолевая усталость, Женя повернул в её сторону голову. Веки слипались, но бессильными глазами он всё равно увидел в дверном проёме двух призраков.
Привидения сотканы из плоти и крови, заросшие, перепачканы то ли землёй, то ли мазутом, либо дерьмом, в пропылённых лохмотьях, от них воняло могилой и потом, а жёлтые глаза торчали исподлобья с нелюдимым прожорливым взором. Оба привидения скалились, обнажая кровоточащие дёсна, схваченные пародонтозом заострённые зубы, которыми они часто клацали.
И Женя узнал этот звук, тот самый, который доносился из-под пола его съёмной хаты.
Внезапно за ними показалась ещё одна фигура, большая, на четвереньках, словно собака, обнажённая, поросшая густым волосяным покровом, она по-волчьи зарычала.
– Лёнчик! Сыночка! – От бабкиного ржавого крика чуть не треснула голова. – Подь сюды, я те капотыты припасла! Иди-иди, мой хороший!
И званое существо исчезло в тот же миг, как будто его и не было вообще.
– Пошли вы на хер! – только и смог сказать Женя слабым сиплым голосом.
И «призрак», судя по наличию молочной железы, женщина, резко рванула к Жене. Он вжался в стенку ванны, обороняясь обрубком, но её длинные тугие пальцы сдавили ему шею, а отращенные жёлтые ногти впились в кожу. Её вонючий рот приближался к его лицу, будто она готова была его поцеловать. Она припала жёсткими шелушившимися губами к его левому глазу и высосала из глазницы глазное яблоко. Из-за неприятного ощущения Женя задёргался и завизжал. На фоне мрачного церковного пения, удовлетворённого урчания и зубовного клацанья. Женя видел изувеченное нёбо женщины, её осклизлый обрезанный язык, но когда она зубами перекусила глазную нить, зрелище погасло навсегда.
Женя вопил истошно, из глазницы по щеке вниз бежала тёмная жижа.
Наська уже собиралась поживиться его вторым глазом, как вдруг пришла старуха.
– Имка! Наська! Суки! А ну не трог его! Нарожали вас, дебилов тупых! – рявкнула Нина Карповна. – Всё вам невтерпёж! Обождите чутка! Щас кровь сойдёт, отдам вам мясо! Бестолочи канючие!
Имка и Наська, видимо, побаивались старуху, так как виновато потупились и стремглав ретировались.
Старуха подошла, нагнулась, с больным прищуром рассматривая зияющую глазницу.
– Ат наглецы! Тц-тц-тц! – укоризненно качая головой, цокала бабка. – Не терпеться им отведать тея, Женечка. Ладно, надыть заканчивать всё это, а то оне тея живьём слопают! Эт ж оглоеды!
Нина Карповна ушла и вскоре вернулась с кухонным ножом.
– Я счас, милок, те кровь пущу. Шейку вскрою и усё, как говорится, и в твоей крови помоюсь. А то я уж неделю чешусь вся, тц. Кран-то не фурычит, тц. Сантехника Пашку звала, а он чатвёртый день в запое, гад, тц! Ещо неделю назад звонила ему, мол, приди, сделай. Приду-приду! Ага, пришёл! Никому веры нет. Чо за мужики нонче завелись?
Она не спеша натачивала точильным камнем затупленную кромку ножа.
– Твою голову вон этим отдам, сучатам. А тело на котлеты пущу, чой-то на гуляш, мослы на щи, хребет на холодец. Ты молодой, мясо по зубам. Это вон Серёжка зрелый жилистый был, часами выпаривала мясо, еле прожувала.
Скукоживаясь от её планов и вздрагивая от лязганья металла о камень, Жене вдруг захотелось обидеть старуху, бросить в её скалящуюся морду жёсткую издёвку, чтобы у неё давлением ушатало.
– Ты старая… гнилая… сука!.. – но получилось как-то безобидно тупо.
Нина Карповна злорадно хмыкнула, приставила остриё ножа к шее парня и сказала:
– Надыть жить по правилам! Ежли я сказала, значит, так быть и должно! – и, глубоко всадив наточенное лезвие, распорола кожу и рассекла сонную артерию и яремные вены.
Она вцепилась в чёлку Жени и запрокинула его голову. Горячая багровая струя фонтаном брызнула в стену, плеснула в ванну. Нина Карповна испытывала экстаз от трепыхающегося в предсмертной агонии тела и ощущала, как в её голове зарождается философский глубинный подтекст ко всему насущному, отчего правый глаз задёргался в восторженном тике.
Женя хрипел, испуская дух, молодость и мысли.
И когда смерть заглушила конвульсии, старуха ещё 15 минут возилась с его шеей, после чего небрежно отделённую голову она швырнула в коридор как ненужную деталь и надрывно закричала:
– Имка! Наська! Оглоеды! Жрааать!
В коридоре послышалась череда быстрых шагов, а после возня, скулёж и клацанье зубов.