Страница 3 из 6
Позже, ближе к закату Женя тайком, озираясь часто на дверь старушечьей квартиры, вывел Машу из подъезда. Скоро должно было подъехать такси.
Когда закат упился солнцем и пришли на смену сумерки, к Жене робко постучала Нина Карповна.
Он раздражительно разглядывал её в тишине лестничной площадки под тускло разлитым светом жёлтой лампочки. В её далеко посаженных глазах мерцала жуткая тайна, а на морщинистых губах блуждала вездесущая как плесень улыбка, и не было ей конца.
У Жени предательски задрожала нога, он сразу догадался, бабка пришла по его душу с претензией.
– Ой, как хорошо, што ты дома! – всплеснула руками бабка. – А я думала, ты на работе.
– Нет, сегодня я пас. Сегодня никуда.
Она заглядывала ему поверх плеча, а он пытался понять, что сейчас будет.
– Я у тя какой-то шум слышала. Вродя женский голос.
– А, нет-нет. Это я фильм смотрел, – лгал Женя.
– А, поняла. А у мене телевизер чёй-то не кажет, не фурычет. Включила последние известия, а тама ни звука, ничаво, всё в синеве какой-то. Я прям расстроилась вся. Мож, Жень, посмотришь, а?
Он выдохнул и тут же замялся, особо сильного желания идти в старушечье логово отсутствовало, да и подозрительно всё это было.
– Так я вообще не шарю в телевизорах, – сказал Женя.
– Да ты токо посмотри. Мож, я не туды чо нажала. Ежли не получится, то тады я мастера вызову. И есчо. Я тя щами угощу. Такие вкусные щи сготовила. Ты, поди, уж давно такие не ел.
Ладно, подумал он. Её взяла. Да, собственно, не хотелось отказывать хозяйке, а то вдруг обиду затаит, выгонит ещё, вон как дядю Серёжу. Женя босо обулся в сланцы, запер квартиру и двинул за старушкой.
Как только он оказался в прихожей, его ноздри отрезвил кислый мясной запах. Видимо, так пахли её щи. Сумрачно светилась лампочка, обвешанная покоричневевшими газетными листами, передавая прихожей мрачные тона. На стенах съёжились обои, где-то расползлись, почернели, расщеперивались, казалось, что сквозь них желало пролезть нечто живое, ужасное и невообразимое. По углам скопище тенёт и пыли. Это пыль и на комоде, хоть картошку сажай. Линолеум разодран, заласан, изгваздан чёрными следами, но, как заметил Женя, не собачьими, а человечьими, будто чья-то босая стопа недавно их здесь оставила. На протянутой, почерневшей верёвке развешаны сушиться пакеты из-под кефира и пожелтевшее от стирки тряпьё. У обшарпанной двери ванной комнаты стоял, чего-то дожидаясь, эмалированный жёлтый таз с застиранным бельём.
Нина Карповна провела Женю в зал, где кружился запах древней мебели. У серванта врезана ещё одна дверь, куда она вела, Женя не знал. На разложенном диване ворох вполне современных шобонов. Зелёные женские джоггеры очень напоминали Машины. На спинке большого кресла размещались рядками игрушки: чебурашки, неваляшки, плюшевые мишки и куклы без платьев, они все, как один, уставились на Женю неодушевлёнными глазами. От множества обездвиженных взглядов парню сделалось дурно, росло огромное желание уйти. Ещё и неприятные запахи вгоняли в депрессию, и помимо прочего два пропылённых ковра, высокий шкаф с распахнутыми настежь дверцами, иконостас в углу, догорающая свеча у потемневшей иконы. На иконе Иисус Христос, лицо свирепое, будто мог вспороть им душу. Под иконами у занавешенного окна плазменный 18-дюймовый телевизор.
– Вот он, охальник, – рассерженно сказала старуха. – Стоит, не фурычит. Женечка, глянь, мож, чаво и сделашь, а я пойду на стол пока приготовлю.
Постояв в нерешительности перед чёрным прямоугольником телевизора, Женя мгновение чесал затылок, задумчиво ковырял пальцем нижнюю губу, всполошился и вставил вилку в круглую разболтанную розетку. На панели вспышка красного индикатора. Женя надавил на кнопку пульта, и его приветствовал синий экран: ни картинки, ни звука. Он поискал в настройках – ни одного канала, повертел антенну, и так, и сяк, ничего, глухо. Вдруг краем глаза заметил, что штекер с антенным кабелем выдернут из разъёма. Не чувствуя никакого подвоха, вставил, и всё заиграло, заголосило.
Женя обрадованный повернулся, чтобы пойти и доложить старухе, что всё работает, да едва не заорал.
Нина Карповна так и стояла у кресла. Её туловище перекошено, будто в одной руке она держала увесистую гирю, бабка таращилась на него тёмными немигающими глазами, безумное болото вокруг сморщенных век, такой тернистый взгляд, словно она была в курсе всех его тайн и пороков. А под крючковатым носом разъедала губы зубастая клацающая улыбка.
Старушка внезапно отмерла, дёрнула головой, часто заморгала, спустила губы, скрывая оскаленные протезы, завертелась вокруг себя, разглядывая пол (она походила на вертолёт, который готовился к посадке), нагнулась, сухой доской заскрипели её суставы, что-то белое подняла с пола. Пёрышко. Она, и словом не обмолвившись, сунула перо в карман халата, стремительно вышла из зала и, судя по шарканью тапок, подалась на кухню.
Женя не понимал, свидетелем чего он был, какого приступа. Волосы до сих пор торчали дыбом и мурашки скатывались с загривка по его позвоночнику. Валить, пропищал внутренний голос. К чёрту старуху, её телевизор и наваристые щи.
Он в тот же миг дёрнулся в прихожую и грудью напоролся на Нину Карповну. Из её рта таранило чесноком.
– Усё? Починил? – с притворной лаской спросила она.
– Там, эта, антенна была… – проронил Женя.
– Умничка! Дай те бог здоровья! А я уж думала, буду ночью тосковать.
Она сопроводила Женю на кухню, нагромождённую ненужным барахлом: коробками, банками, бутылками, пакетами, посудой. Кафельные стены украшены православными календарями. В мусорном ведре что-то давно гнило, оттого и смердело. Дымно парила на газу алюминиевая 10-литровая кастрюля, внутри что-то яростно булькало, расплёскиваясь по газовой плите.
Нина Карповна указала Жене на синий перекошенный табурет. Усаживая зад, он первым делом обратил внимание на залитую кровью разделочную доску и почувствовал, как внутри окаменели внутренности.
Старушка хлопотала: половником вывалила в глубокую тарелку густоту, до краёв разбавила бульоном.
– Сметанки? – резво спросила она и тут же сама ответила: – Положу!
Женя, морща нос от неприятно запашка, без всякой мысли смотрел в никуда.
Бабка из холодильника достала сметаны и шлёпнула в щи ложку белой консистенции.
– Мясца? – бодро поинтересовалась старуха и в тот же миг произнесла: – Положу!
Вдруг быстрая поступь босых ног раздалась в коридоре и стихла в зале. Скрипнула дверь. Та самая, у серванта.
Волнение придавило Женю, он резко вывернул голову в коридор. Никого. Только мрак. Но, значит, там кто-то был. Следил за Женей из темноты.
– Нин Карповна, чё-то я не хочу ничего. Спасибо, я дома поел… – возвращаясь взглядом к столу, сказал Женя и опешил.
Сминая щи, серая голова Маши выпученными варёными глазами бездушно таращилась на Женю, с её тёмных вымоченных волос на пол капал бульон. От её проваренной кожи вился пар.
Женя окоченел от страха и недоумения, его будто приколотили к табурету. Он ничего не чувствовал, кроме сырого Машиного взгляда.
Из ступора его вывел тихий ехидный голос старухи, он раздавался, словно отовсюду, и разносился гордым садизмом.
Старуха стояла за его спиной, как палач.
– Ох, и осерчала я, Женечка. От не думала, што и ты блядёшку в дом приведёшь.
Шаркнули позади тапочки, и Нина Карповна обхватила шею Жени левой тяжёлой рукой. На его удивление она крепко притянула его затылок к своей плюшевой груди и заткнула его рот и носовые пазухи своими трусами, дезориентировано пахнущие усыпляющим лекарством.
– А я-т думала, что ты хороший мальчик, послушный. А ты как Серёжа… Вам мандень покажь, так вы родину продадите! Эх, Женя-Женя!..
Парень задыхался, цеплялся пальцами за край липкой столешницы, за шершавое старухино запястье и чувствовал, как тяжелеет каждый член его тела, как свинцом наливаются веки, как он проваливается во тьму.