Страница 96 из 122
— Что-то мы вчера были вялыми, а, Шпага? Уже просмотрели прессу? От этих типов ничего не ускользает!
Этого звонка, увы, можно было ожидать.
По тону вице-директора Шпага, однако, заключил, что совсем вялым он не был. Ну а множественное число «мы были вчера вялыми» говорит о том, что шеф не собирается слишком сурово судить его, Шпагу, за упущения. Все мы люди, и каждый может допустить промах, если он не в форме.
Он хотел тут же воспользоваться снисходительностью Моденари, но в последний момент передумал. В конце концов, у него, черт побери, есть свое оправдание.
— Дело в том, — сухо сказал он, — что я был не в лучшем настроении. Перед самой передачей я получил приятное известие о милом желании какого-то негодяя отправить меня на тот свет.
— Анонимное письмо, я все знаю, дорогой Шпага, доктор Пьерантони ввел меня в курс дела. Да, но вы же знали, что зал под неусыпным контролем полиции. Стоило этим бандитам, которым вы подарили входные билеты…
— Они тут ни при чем! — сухо заметил Шпага. — Билетами я отделался от их вечных приставаний и просьб. — Пусть Моденари думает, что это были его неугомонные поклонники и обожатели.
— Конечно, конечно, — примирительно проговорил господин вице-директор. — Но стоит ли пугаться какого-то кретина, который хочет любой ценой выделиться из толпы. Угрозы мы получаем каждый день и в большом количестве.
Он хрипло засмеялся.
— К тому же это показывает, дорогой Шпага, что вы по-прежнему остаетесь любимцем зрителей, не так ли?
Похоже, ему совсем не нравилась эта популярность Шпаги. И теперь он решил поострить на его счет.
Да и это притворно-ласковое «дорогой Шпага» самому Шпаге действовало на нервы. Всемогущий покровитель! Не слишком ли вы много о себе воображаете, синьор Моденари? Если бы не мы, трое-четверо лучших на телевидении ведущих, вы бы и сейчас показывали лишь телефильмы для слабоумных, безнадежно устаревшие фильмы тридцатых годов, литературные споры для горстки эрудитов да министров, которые «торжественно заявляют».
— Словом, ждем от вас в понедельник отменной передачи, — прокаркал Моденари в трубку. — Этот тип из Кастелламаре, кажется, его фамилия Мори, не дает себя согнуть. Так что побольше напора, дорогой Шпага.
И повесил трубку, даже не дав ему высказать все свои соображения.
Господину вице-директору начхать на угрозы, которые адресуют другим. Этот сукин сын Моденари даже останется в выигрыше, если его, Шпагу, и впрямь убьют. Примутся громко оплакивать гибель бедного Шпаги и строить сотни догадок о мотивах преступления.
И это лишь увеличит популярность его телеконкурса, который продолжит Икс или Игрек. Продолжит с великой радостью, ведь тьма людей, завистливых бездарей, только и ждут его болезни или смерти, чтобы занять это место.
Из прихожей донесся голос Паолы. Она только что вернулась и, покачивая бедрами, снимала перед зеркалом шубу. Кофейного цвета блузка явно не гармонировала с ее темными волосами.
— Тебе этот кофейный цвет вовсе не идет, делает тебя вульгарной, — бросил он, уязвленный ее веселым, оживленным выражением лица.
— Неужели? — проворковала она.
— Где ты пропадала?
— Прогулялась пешком до парка. Давно уже не было такого приятного прозрачного утра.
Посмотрела на мужа и нанесла ответный удар.
— Милый, у тебя мешки под глазами, и потом ты небритый.
И верно, он до сих пор не побрился. Он похлопал себя по щекам и ничего не ответил. Настроение вконец испортилось.
Паола при всяком удобном случае напоминала ему с победоносным видом, что на шестнадцать лет его моложе. А о том, что она мечтала выйти замуж за человека в летах, умудренного опытом, начисто забыла. И потом, как она не понимает, что знаменитый телеведущий средних лет вовсе не обязан вести себя как беззаботный, проводящий все дни в безделье юный плейбой. Она смотрела на него так, точно сравнивала его лицо, глаза, нос с лицом, глазами и носом другого, хорошо знакомого им обоим человека.
И вдруг его осенило.
— А Массимо ты в парке не встретила? — небрежно спросил он, словно считал вполне нормальным, что его девятнадцатилетний сын, бунтарь и скандалист, рано утром встречается в парке со своей мачехой.
Паолу его вопрос почему-то сильно разозлил.
— На что ты надеешься, отказав ему в денежной помощи? Хочешь собственными руками сделать из него уголовного преступника?
— Я всего только следую логике, Паола. Когда человек навсегда уходит из дому, потому что ему опротивел отец-буржуа, утопающий в роскоши, как в дерьме, — это его слова, Паола, надо полагать, что он решил обходиться без всех этих мерзких удобств. Разве я ошибаюсь? А может, вонючие деньги отца-буржуа все-таки его манят?
— Он ничего у меня не просил.
— Верю тебе, верю. Вы же с ним люди духовно близкие. Ты, конечно, постарше, но, приложив некоторые усилия, можешь понять его поколение. Не то что этот подонок отец. Вот он, реакционер паршивый, ничего не понимает и все продолжает зарабатывать и копить деньги. Только эти грязные деньги реакционера почему-то в руках у сына не пахнут. Так сколько ты ему дала? — в упор спросил он.
— Двести тысяч.
Она смотрела на него с вызовом, он на нее — с горечью.
— Будем надеяться, что на две недели ему хватит, и он не совершит очередной глупости.
Паола не способна была рассуждать объективно, она всегда и безоговорочно брала сторону Массимо. Но она как-то забывала, что, тоже презирая буржуазный уют и комфорт, пользовалась всеми благами богатой женщины.
И все же Паола была единственной нитью, связывавшей его с сыном, и Шпага старался не вступать с ней в открытый конфликт. Иначе бы она вообще стала скрывать от него встречи с Массимо. Поэтому он прибегал лишь к иронии, к невеселым остротам, призванным скрыть боль, которая часто становилась просто нестерпимой.
В прихожую вошел Тео, держась за хвост Балайки, и Паола переключила на него все свое внимание.
Шпага решил подняться наверх и побриться.
6
Второе письмо прибыло в следующую пятницу утренней почтой.
По крупным печатным буквам и расположению слов, Валенцано сразу узнал, что писал его тот же человек. Все «i» без точки наверху, такой же лист бумаги и те же чернила. Да и текст схожий.
«Живым тебе не быть. Мы тебя уничтожим, паяц».
Этот «паяц» остался, и слово по-прежнему было выведено изящно и старательно, с тем же округлым «а».
Шпаги не было дома, и Валенцано с нетерпением и одновременно беспокойством ждал его возвращения.
Как ни странно, второе письмо ничуть Шпагу не испугало. Он спокойно разглядывал листок, словно само изящество почерка исключало всякую опасность.
— Их уже целая банда, — сказал он. И про себя с удивлением отметил, что, хотя угроза исходила теперь от нескольких человек, он не принял ее всерьез.
— Валенцано, сообщите об этом Пьерантони, сами, лично. А мне, собственно, нечего добавить, кроме того, что на этот раз я никому пригласительных билетов не раздам. И ничего не говорите жене! — приказал он.
Его глубоко оскорбляло, что Паола ничем не выражала тревоги за его судьбу, особенно перед посторонними, что, безусловно, говорило о ее сомнительной привязанности к мужу. А главное, в чужих глазах он выглядел трусоватым и растерянным, а жена — наоборот, бесстрашной и спокойной. К его удивлению, второе письмо напугало Валенцано.
Какого дьявола он уставился на него своими черными глазами?!
— Что случилось, Валенцано?
— Да… сам не знаю. Но мне… мне эта история, синьор Шпага, сильно не нравится.
— Похоже, авторы письма таким оригинальным путем хотят завоевать любовь моих юных поклонниц, — с кривой усмешкой сказал Шпага.
— Поклонниц? Так, по-вашему, это работа все тех же славных юнцов?
Он был похож сейчас на старого, мрачного ворона.
— Хорошо, хорошо, потом во всем разберемся, — заключил Шпага. — Скажите Эфизио, чтобы через полчаса был готов, поедем на студию.