Чернозимье

Глава 15

Когда я поднялся с заснеженной земли, отпустив, наконец, давно бездыханного Джипа, уже почти совсем стемнело. Меня вывел из ступора хруст снега под ногами, раздавшийся совсем недалеко, прямо за продавленным мной при падении кустарником.

Я вскочил на ноги — и очень вовремя. В просвете между деревьями я увидел, как в мою сторону движутся, слегка покачиваясь на ходу, словно пьяные, трое бывших солдат короля.

Апатия спала с меня мгновенно. Пусть все кончено, но отдавать свою жизнь просто так я не собирался. Эти твари заплатят мне и за Джипа, и за… все…

Два прыжка по хрусткому снегу и крикет обрушивается на шею высокого тощего мертвеца, едва успевшего поднять наконечник копья. Он падает, древко копья сухо ударяется о древесный корень. Его спутник замахивается на меня палашом, угрожающе звякнув кольчугой, но я подныриваю под его рукой и бью крикетом в незащищенный затылок.

Третий, усатый здоровяк в желтом мундире, разряжает мушкет, и я чувствую удар, согнувшись, словно получил кулаком в незащищенный живот.

Пуля чиркает по кирасе, оставив черную отметину, а я роняю крикет в снег от неожиданности. Мертвец с отчаянным воплем бросается на меня, но я успеваю вызвать голубое лезвие, и на противоходе оно вонзается ему глубоко в глазницу. Он падает, выронив пистолет из уже дважды мертвой руки. Я перевожу дыхание.

Вокруг снова был только темный, мертвый лес. Это не Чернолесье, но разницы теперь нет совсем никакой. Скоро весь Монланд станет одним сплошным Чернолесьем.

Я медленно двинулся вниз по склону холма. Идти мне было некуда, но это не значит, что не нужно никуда идти. Сидеть и ждать, пока на меня наткнется кучка мертвецов побольше, с которой я уже не справлюсь, явно было бы не лучшим решением. А может быть, как раз именно это и было бы?

В конце концов, ничто не мешает мне зарядить крикет и застрелиться.

Я брел по лесу, не разбирая дороги. Внутренний компас подсказывал мне, что я иду в направлении Ставки. Точнее, того места, где она была днем. Ничего, однако, не указывало на то, что это в самом деле так, и что Ставка все еще там.

То и дело я натыкался на тела, лежавшие на земле: где-то поодиночке, где-то целыми грудами. Над каждым встречным я склонялся, пытаясь достать его образ и забрать себе.

Я не знал точно, для чего я это делаю. Во мне теплилась надежда, что, забрав образ себе, я помешаю Нику использовать тело этого несчастного. Но у меня не было никакой уверенности, что это так. Да, к тому же, Ник ведь сможет достать все эти штуки из меня, когда, рано или поздно, найдет меня, замерзшего и обессиленного, посреди ночного леса и убьет. Или не сможет?

Каждая следующая сфера обдавала мне волной боли и отчаяния. Лики смерти были похожи в своей отталкивающей безысходности, но в то же время каждый был уникален. Десять человеческих жизней, двадцать, тридцать… Со стороны я, должно быть, походил на сумасшедшего грибника, отправившегося на прогулку в зимний лес. А нашедшего там не грибы, а полный лес мертвецов.

И Андрей доставал из воды пескарей, а Спаситель — погибших людей…

Вот только я — не Спаситель. Я ничего не могу дать этим людям, от которых ничего не осталось, кроме сгустка боли и страха смерти. Могу только вобрать их боль в себя. Могу стать тем, кто хранит в себе память о них.

С каждой душой, нашедшей приют в моей менюшке, я чувствовал, как немного меняюсь сам. Это трудно было описать словами. Так, наверное, чувствуют себя люди с раздвоением личности. Я был собой, но я в то же время был немного пикинером Гульдом, у которого в большом торговом селе под Тарсином осталась жена и четверо детей, и которому старший сын, десятилетний мальчишка, на прощание с комичной серьезностью пообещал беречь их в отсутствие отца. А тот усмехнулся и потрепал сынишку по соломенным волосам.

Я был одновременно и молодым стражником из Митцена, примкнувшим к армии герцога в надежде на славу, а нашедший лишь когти и жвала насекомоподобной твари, разорвавшей ему сперва бедро, а затем и горло.

Я был всеми ими: дворянами и простолюдинами, тарсинцами и карнарцами, молодыми и старыми, простодушными и циниками. И я умирал вместе с ними — десятки, если не сотни раз. Как я не сошел с ума? И точно ли не сошел?

Эта ночь была очень долгой. Я брел и брел вперед, порой утопая по колено в снегу, перебираясь через поваленные деревья, и останавливаясь лишь для того, чтобы забрать себе еще чью-то жизнь. В какой-то момент я даже забыл, куда и зачем вообще иду. Процесс поглотил меня полностью, и я начал считать, что никакой другой цели у меня нет.

Выйдя на небольшую полянку, весь снег на которой был вытоптан конскими копытами, я остановился.

Несколько часов назад здесь кипел отчаянный бой. И закончился он тем же, чем заканчивается любая война. Победой мертвецов. Они всегда одолевают живых — ведь их число с каждой битвой только растет.

Посреди груды мертвых людей и лошадей блеснул в лунном свете краешек золоченой кирасы. Я подошел поближе. Так и есть — герцог. А рядом с ним… ну, да — рядом с ним была Кира в набухшем и почерневшем от крови плаще лежала Кира. Ее тело было исполосовано чудовищными ранами, но лицо сохранилось в неприкосновенности, и, казалось, даже сохранило свой обычный цвет — бледный.

— Вот она, твоя победа и твое спасение, — подумал я, склонившись над ней. — Каково это, умирать во второй раз? Страшнее, чем в первый?

Я сам поморщился от своей мысли — во внутреннем голосе мне послышалось что-то, напоминающее злорадство. Я прогнал его от себя — Кира хотела, как лучше. Она не могла предвидеть то, что случиться. Звучит странно: Вестница Рассвета, знаменитая пророчица, дар которой вдохновлял тысячи людей идти в бой — «не могла предвидеть». И все-таки, это так.

Я протянул руку и вызвал телекинетическую сетку, попытавшись достать образ Киры. Я изо всех сил надеялся, что мне это не удастся, и даже едва не отдернул руку, когда над ее головой заклубилась белая нечеткая сфера. Но я забрал себе и ее.

Дрожащими руками я открыл меню и нашел образ Киры среди десятков собранных мной. И открыл его.

Я знал, что не буду смотреть все. Я уже научился это контролировать. Но мне важно было увидеть одну вещь. Это было еще мучительнее, чем со всеми, чьими образами я завладел раньше.