Страница 51 из 88
Он не прикасается. Вообще ничего не делает. Только пялится.
– Из тебя вытекает…
– Мм-м… Да…
– Мне нравится твоя писюха… Пиздец как нравится…
– Я заметила, Дань, – невольно смеюсь, но нотки хриплые, потому что он меня не только смущает, но и возбуждает.
– Я хочу еще…
– Давай…
Но на второй заход пойти нам не удается. Только Шатохин начинает меня целовать, в дверь стучат.
– Завтрак, молодежь, – доносится из коридора мамин голос.
– Черт… – выдыхаю.
И следом за Даней поднимаюсь. Ни он, ни я даже мысли не допускаем, чтобы не пойти или опоздать. У Чарушиных подобное недопустимо. И не потому, что кто-то кого-то обругает. Так у нас выражается любовь и уважение друг к другу.
Завтрак проходит на позитивной волне. Лучше, чем вчерашний ужин, потому что спадают остатки неловкости. Сегодня, несмотря на головную боль, улыбается даже брат. Серьезных тем не поднимаем, но зато успеваем насмеяться.
А потом… Приходит час расплаты. Иначе сейчас появление Никиты Ороса назвать трудно.
Как я не прошу Даню дать мне поговорить с парнем наедине, он меня не желает слушать. Неотступно следует за мной, пока я иду в папин кабинет. А в конце коридора и вовсе обгоняет, входит в помещение и вдруг захлопывает передо мной дверь.
Скрежет ключа. И тишина.
Я в растерянности секунды три не двигаюсь. Тупо таращусь на темное деревянное полотно.
– Ну, Данечка… – пыхчу себе под нос, когда первая оторопь проходит.
Но не валить же в дверь кулаками? Как это будет выглядеть по отношению к Шатохину? Я не хочу делать из него дурака.
«А Никиту, значит, можно?» – ехидно поддевает совесть.
Ну, не то чтобы можно… Я ведь не хотела так поступать! Собиралась сама ему все объяснить. Но раз так получилось, то естественно, что между ним и Даней я выберу Даню. Я всегда буду выбирать его.
Драться им не из-за чего. А беседа – дело не смертельное.
Разворачиваюсь и иду в кухню. Лиза как раз готовит обед, и я, засучив рукава, принимаюсь ей помогать чистить овощи для рагу и запеканки.
В груди, конечно, точится тревога. Но за разговором удается ее приглушить.
– Какой у тебя сейчас срок, Рин? – интересуется невестка. – Ты же помнишь, что я тебе говорила? Нужно до двенадцати недель встать на учет.
Она всегда обо всех беспокоится. Прям как Тёма. Они друг друга нашли.
– Да, Лиз… Помню, конечно, – с улыбкой смотрю на ее большой живот и кладу ладонь на свой плоский. Не терпится тоже такой кругленькой стать. Возможно, во мне просто гормоны кричат, но мне кажется, что это очень красиво. – У меня одиннадцать недель и два дня. Я слежу.
– Умница, – хвалит. – Я завтра у врача буду. Едем со мной. Я договорюсь, чтобы тебя приняли без записи.
– Завтра не смогу, – расстроенно мотаю головой. – Нужно в академии появиться. Третий день учебы все-таки, а я еще ни разу не была… Да и мы с Даней должны вместе решить. Уверена, что он захочет пойти на прием со мной.
– Ну да, тут согласна. Тёма меня одну тоже не отпускает. Знаешь, до смешного… Он порой такую ревность выказывает. К тому, что ребенок внутри меня, и большую часть всех процессов его развития я проживаю сама.
Представив это, хохочу.
– А что он хотел? Ходить беременным вместо тебя?
– Не знаю, – смеется вместе со мной Лиза. – Иногда кажется, что так бы и хотел!
Закончив с нарезкой, принимаемся слаженно выкладывать овощи на блюдо для запекания. Я уже хорошо знаю, что нужно делать, чтобы невестка была довольна. Можно сказать, бессознательно действую. Не задумываюсь уж точно.
– А где Тёма, кстати?
– Спит, – сообщая это, приглушает голос почти до шепота, будто боится разбудить. – Видела, какие они с Даней ночью были? – переглядываемся и снова хохочем. – Я его утром едва узнала… Бедный… Его попервой аж трясло, так фигово ему было… После душа и двух таблеток немного пришел в себя. Но все равно и голова продолжала болеть, и подташнивало. Позавтракали, я его отправила спать. Он прям вырубился. Забыл даже, что мы-то сегодня домой ехать собирались. Ну, ничего, останемся у вас еще на день. Как раз мама Таня обрадовалась, что будет кому приготовить обед, пока она по делам мотается, – тараторит невестка, заставляя меня непрестанно улыбаться. Она раньше такой тихой и молчаливой была, а сейчас, когда одни, дай только разболтаться, и мне слова вставить некуда. – Знаешь, я уверена, что она приедет с кучей детских вещичек! В ожидании нашего сыночка еще как-то пыталась сдерживаться, и все равно за девять месяцев накупила на год вперед. А уж теперь! Юху! Во всех торговых центрах будут ее знать, как самую счастливую бабушку.
– Ой, точно! – смеюсь я. – Она ведь обязательно всем консультантам рассказывает, кого и когда мы всей семьей ждем.
– А у вас с Даней, правда, дочка? – спохватывается Лиза. – Когда успели узнать?
– Да не знаем мы! Я понятия не имею, почему он так решил.
Невестка прищуривается и уверенно кивает.
– Интуиция, – изрекает важно. – Мы с Тёмой тоже сразу знали, что у нас сынок. А ты? Что-нибудь чувствуешь?
– Нет… Не думаю… Но когда Даня сказал про дочку… – вспоминаю этот момент, и дрожь по коже несется. – Ну, ты сама видела… Он так это сказал, что мне теперь очень хочется, чтобы это действительно была девочка.
– Мне кажется, так и есть!
– А ты… Как себя чувствуешь? Тяжело последние недели? Не боишься родов?
– Стараюсь настраиваться на позитив. Радуюсь, что скоро сын будет с нами. Это главное.
– Правильно, – одобряю я. – Знаешь, Лиз… Я тобой так восхищаюсь! Вот честно! Ты первая девушка в моей жизни, на которую я пытаюсь равняться! С тобой я на многие вещи стала иначе смотреть. И ты меня одним своим присутствием успокаиваешь. Вот я совсем не удивлена, что Тёма тебя выбрал…
Разговор обрывается, когда до нас доносится хлопок парадной двери. Подбираемся с Лизой к окнам, чтобы увидеть уезжающего Никиту.
Ожидания оправдываются – Орос садится в машину.
Но…
В это же время в свой Мерс заскакивает и Даня.
– Куда это он? – озвучивает мои мысли невестка.
– Не знаю… – растерянно отзываюсь я.
40
Это была вся она. Разорвали.
© Даниил Шатохин
Бреду по пирсу, с трудом преодолевая сопротивление ветра. Словно крученый мяч, теряю скорость и устойчивое направление. С каждым шагом все сильнее убиваюсь о ебучую жестокость этого гребаного мира.
Завернуло нутро так, что обычные мантры не помогают обновить. А уплывать в подсознание при подобных исходных чревато настоящим апокалипсисом.
Одежда не защищает. Только нагружает. Весь организм воспаляется и бесконечно болит. Кровь, перекипая, испаряется. В голове мысли, словно радиоактивные вспышки. Каждая губительнее предыдущей. Разрушает мне мозг.
Возможно, я изначально был неправ в том, как пытался решить вопрос с Оросом. Возможно, стоило дать Маринке объясниться самой. Возможно, это было бы разумнее и гуманнее.
Но, мать вашу…
Я не хотел, чтобы он даже смотрел на нее. Не то чтобы посмел вдруг коснуться. И руководствовался я отнюдь не банальной ревностью и хроническим страхом потерять Чарушину. Мои чувства в тот момент являлись чем-то гораздо большим.
– Забудь о Маринке. Она теперь несвободна. Она моя, – когда говорил эти слова, казалось, что весь мир в моей власти. Был уверенным и спокойным. – Номер ее сотри. Не вздумай донимать. Не приезжай. Не ищи. А если где-то увидишь, не подходи.
Не планировал быковать. Не планировал топить словами. Не планировал истязать физически.
Хотел решить все добром. Оставаясь предельно честным, убедительно серьезным и чрезвычайно внушительным.
Диалог раскручивался медленно и долго, но по ожидаемому мной сценарию. Орос говорил то, что я готов был услышать и без проблем отразить.
Когда этот лось распустил сопли, чисто по-человечески стало его жалко. Когда он в приступе бешенства транслировал, какие мы с Маринкой две подлые мрази, принимал это с пониманием. Когда он грозил отцом и проблемами для бати Чаруша, сдержанно радовался, что все это выслушиваю я, а не моя Маринка.