Страница 41 из 88
Маринка накрывает мою ладонь своей и, усиливая давление, крепко-крепко притискивает.
Очередной и самый долгожданный миг истины для нее и для меня: принимаю.
Эмоции рушатся за грудиной цельным пластом, словно бетонная плита мне на ребра. А уже потом, разбиваясь в крошку и смешиваясь с моей плотью, освобождается каждая осознанно. Невообразимое шквалище счастья крутыми спиральными витками завершает процесс всей моей перепрошивки.
И я вдруг, неожиданно для самого себя, понимаю, что всегда знал, что этот ребенок мой.
Боже…
Мне трудно выдержать все, что творится внутри моего, казалось бы, такого сильного обычно, но такого слабого в данное мгновение тела. Меня бомбит и превращает в гребаное решето.
Я не в силах сдержать стон. А затем и слова, которые, клянусь, льются из меня самопроизвольно:
– Маринка… Я всегда тебя любил. Задолго до того, как ты разорвала мне сердце и показала, что это такое, – выкладываю с шумным придыханием ей в шею. – Я всегда любил тебя больше, чем остальных Чарушиных… Просто ты… Ты для меня всегда была особенной! Когда ты еще носила брекеты… Когда ты еще не выговаривала «р»… Даже когда ты еще моего полного имени произнести не могла! И бесил я тебя постоянно, только потому что был зависим от твоего внимания! Если я терял его, у меня внутри все зудело сделать что угодно, лишь бы ты снова смотрела на меня! Только на меня, Марин! Я жадная скотина. Я помешан на тебе всю свою жизнь!
Резко замолкаю, когда она вдруг стремительно оборачивается.
Встречаемся глазами, и жизнь обрывается. Застываем, вглядываясь друг другу в души. Вытягиваем все, что можно. И ныряем друг в друга без остатка.
– Ты все это серьезно? – шелестит Маринка. – Все, что ты сегодня сказал… Все серьезно, Дань?
Несколько задевает, что она сомневается. Но, наверное, после всего, что мы перенесли, и это нормально.
– Конечно, серьезно, Марин, – заверяю, толкаясь лбом в ее переносицу. Захватываю сладкое дыхание, прежде чем добавить: – Знаешь же, что я попусту никогда не болтаю.
– Знаю… – соглашается она. Даже кивает усердно, прочесывая мне лоб. – Но… В это так трудно поверить, Дань… Седьмое января… Белое платье… Твоя любовь… Мой ребенок – наш… – точно так же, как волнение ломает ее голос, оно перебивает и мое тело. Содрогаюсь, не в силах ни тормознуть, ни скрыть это движение. – Наш же? Я правильно поняла? Я все правильно поняла, Дань? Скажи, пожалуйста!
Нуждается, чтобы я это озвучил. Буквально умоляет об этом.
– Знаешь, какой из Богов сейчас ликует внутри меня? – откликаюсь я.
– Какой?
– Бог тщеславия, Марин… – первую часть выговариваю с трудом. После же, напротив, словно срываюсь. Остановиться не могу, частым хрипом долблю: – Знаешь, из-за чего он сегодня весь день куражится?
– Из-за чего, Дань?.. – протягивает едва слышно.
– Из-за того, что ты от меня беременная, Марин.
Это… Это охренеть какое заявление!
Толкаю его, на долгое мгновение задыхаюсь и вдруг начинаю смеяться от того самого счастья, что глушил на берегу.
Чарушина же… Она то порывается смеяться со мной, то всхлипывает, то пытается что-то говорить. При этом пару раз стукает меня кулаком в плечо. Туда же целует, размазывая по коже горячие слезы. Обвивает руками. Обнимает так, что у меня сердце раздувается и начинает трещать по швам.
– Ты, Марин! Маринка!!! Ты беременная! – топлю на максималках после очередного вздоха. – Ты! От меня! Я внутри тебя! Я создал там человека!
– Не только ты, Дань! Я тоже!
– Я, Марин! Это все я! И это, черт возьми, космос!
– Дань…
– Марин! – окликаю, она вздрагивает. Замолкает, пока отстраняюсь, чтобы посмотреть в глаза. – Я, блядь… – пока давлюсь чувствами, неосознанно стискиваю пальцами ее подбородок. – Я, блядь, так сильно тебя люблю… Ты себе даже не представляешь… Даже не представляешь, Марин!
– Данечка…
Договорить ей не даю. Мне кажется, что у меня ни минуты жизни не осталось. И все, что я хочу успеть сделать – поцеловать ее.
Сталкиваемся ртами. И каждый нейрон, превращаясь в жгучий импульс, направляется туда, где происходит это слияние. Площадь поражения минимальная, а все нервные окончания там собираются. Естественно, нас шарахает разрядами. И сходу между ртами пожар начинается. По остальным участкам кожи громадными мурашками разлетается дрожь.
Взрыв. Волны по всему телу.
Все исчезает. Глобальная пауза. И все же в один миг возрождается. С бешеной силой принимаясь работать, каждый процесс по отдельности убивает. А уж вместе – посекундно мы умираем и воскресаем.
Напитавшись жарким влажным вкусом, напираю, пока не заваливаю свою Чарушину на спину.
– Ты такая сладкая, – шепчу, жадно облизывая ее губы. – Хочу тебя… Хочу в тебя… Хочу, Марин… Я тебя одну, Марин!
– Даня…
– Тебе можно? Скажи, кисуль, тебе можно? – задыхаюсь, но не требую, как обычно. Другие интонации выдаю, потому что и чувствую совсем не то, что всегда. Это не одуряющая похоть. Это… – Это нежность… – задвигаю вслух. – Бог нежности с тобой… Клянусь, я буду нежным, Марин… Очень нежно тебя выебу… То есть… Сегодня я буду тебя любить, Марин… Хочешь? Закрепляем?
– Хочу, Дань… Очень хочу!
Никакой спешки. Никаких рывков. Никакой грубости.
Раздеваю ее медленно. Ласкаю каждый сантиметр тела, от губ до дрожащих колен добираюсь. Соски ее насасываю, пока не распухают и не смягчаются. Красные, крупные, похотливо торчащие – так и манят сорваться на привычную дикость. Но я сдерживаюсь, несмотря на бурлящий внутри меня голод. Неторопливо нализываю ее тело дальше.
– Обожаю твой вкус, Марин… Обожаю твой запах… Обожаю тебя…
Я действительно мог бы ласкать ее бесконечно. Просто касаться, целовать и катать по языку секретный код ее кожи.
Пусть живот у нее ровно такой же плоский, как и всегда, я чувствую, что он тверже обычного. И меня опять-таки этот факт неестественно восхищает.
Добираясь до татухи в паху, где сплелись в единое целое змея и дракон, притормаживаю. Лопатки сводит, когда по спине огненная волна дрожи проносится. Неосознанно вскидываю голову. Сталкиваемся с Маринкой взглядами, и атмосфера вокруг нас еще сильнее сгущается. Становится тяжелой и трескучей.
– Кобра моя… Ядовитая… Брюхатая моя…
– Даня… – пытается возмутиться, но быстро сдается.
– Я хочу ебать тебя бесконечно, Марин… – подаю на самых низких шипящих частотах. – Блядь, я буду это делать бесконечно! Но я буду осторожен. Обещаю, Марин!
Только она приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, лезу в него пальцами. Скольжу по влажному языку до самого горла, пока она не сжимает губы и не начинает сосать.
Блядь… Это чертово испытание для моей выдержки. Стояк дергается и идет мелкой пульсацией, когда представляю, что Маринка его заглатывает и облизывает. Если бы мог, то и застонал бы, сука, самолично.
– О, да, блядь… Хочешь мой член, Марин?
– Да…
– Позже, хорошо? Сделаешь? Пососешь? – выпрашиваю, как ребенок конфету.
Сам не замечаю, насколько растет моя одержимость. Я хочу от нее все и сразу. По многу раз. Непрерывно.
– Конечно, Дань… Пососу…
Приглушенный стон, сжатые зубы, и я выдергиваю пальцы из ее рта. Маринка, сопротивляясь, издает громкий чмокающий звук. Я вздрагиваю и смотрю на растягивающуюся нитями слюну. Вздыхаю и, быстро просовывая между этими пальцами язык, слизываю всю влагу, что у нее забрал.
А потом снова склоняюсь над Маринкой и принимаюсь за полировку ее писюхи. Здесь вся моя Чарушина. Чистый концентрат, который дурманит и вызывает зависимость.
– Я люблю делать тебя очень влажной… Чтобы ты аж текла, Марин… Ты тогда очень вкусная… – говорю какое-то время спустя, улавливая внутри ее плоти характерную пульсацию. – И сумасшедшая…
Только после этого ложусь на нее и плавно вторгаюсь внутрь нее членом. Стону весь процесс прохождения, пока не прижимаюсь к мокрой Маринкиной писюхе яйцами. В ослепляющей вспышке удовольствия замираю. Она обхватывает так, будто специально под меня выточенная. По всем параметрам для меня идеальная моя Чарушина.