Страница 14 из 17
В доме Хикодзаэмона новогодний пир шел полным ходом. Домочадцы, разряженные по случаю праздника, обменивались чарками сакэ. Над входом висела вервь симэ[80] – залог тысячелетнего процветания всего семейства.
– Где хозяин? – вскричал Сэйдзо, ворвавшись в дом.
– Он отправился к знакомым с новогодними поздравлениями.
– Решил от меня скрыться? Не выйдет! Я все здесь переверну вверх дном!
Сэйдзо выхватил меч из ножен и стал носиться по дому, заглядывая в каждый угол. Испуганные ребятишки выскочили на улицу, всполошились люди в соседних домах.
– Что там происходит? И это в новогодний праздник! – возмущались они, спеша запереть двери.
Поскольку Хикодзаэмона дома не оказалось, Сэйдзо побежал к Мацуэмону, потом к Токускэ, но никого не застал – все они ушли в гости с новогодними поздравлениями. Пока он метался туда-сюда, размахивая обнаженным мечом, прохожие холодели от страха.
– Слыханное ли дело устраивать в праздник такое бесчинство?! Да это настоящий разбой! Уймите головореза!
Кто-то при виде его бросался наутек, опрокидывая выставленные у ворот украшения из сосны и бамбука.
Под конец Сэйдзо нагрянул к учителю пения Буэмону. Тот оказался дома, и, хотя Сэйдзо изрядно напугал его своим видом, учитель сказал:
– Прежде всего успокойтесь. Сейчас мы все уладим.
Из уважения к учителю Сэйдзо немного утихомирился. Буэмон же тем временем вызвал квартального старосту. Тот попытался урезонить Сэйдзо, но Сэйдзо и слушать его не стал. Тогда Буэмон призвал на помощь околоточного надзирателя, а также настоятеля приходского храма и лекаря Сюнтоку, и в конце концов общими усилиями им удалось отговорить Сэйдзо от его безумной затеи.
– Ладно, – согласился Сэйдзо. – Так и быть, я не стану их убивать, но в отместку разлучу всех пятерых с женами.
На том и порешили.
Сэйдзо сразу же приступил к осуществлению задуманного. Являясь к каждому из своих бывших приятелей, он собственноручно собирал пожитки их жен и одну за другой препровождал к родителям. У некоторых был полон дом ребятишек, и они безмерно горевали, вынужденные ни с того ни с сего разлучаться с мужьями. Жене Буэмона уже минул шестьдесят один год, но даже ее Сэйдзо не пощадил.
– Мы с мужем прожили вместе сорок три года, – сетовала старушка. – Легко ли расставаться на старости лет? Вот беда-то! – Ей и в самом деле было от чего сокрушаться.
Так или иначе, никому не простительно злословить и возводить напраслину на людей!
Драконов огонь, что засиял во сне
До чего же красивая радуга! Кажется, будто по ней, словно по горбатому мосту, только что спустился на землю храм Кимиидэра. Здешние места так хороши в вечерний час, что могут сравниться лишь с живописными окрестностями озера Бива в Оми, перед ними меркнет даже величественная красота горы Хиэйдзан[81]. Осенний ветер играет растущими на побережье белыми хризантемами; глядя на них, впору подумать, что это колышутся на волнах отраженья небесных звезд. Здесь, в бухте Ваканоура, стоит тысячелетняя сосна, на которой, по преданию, ночевала звезда Ткачиха.
Рассказывают, будто каждый год в ночь на десятое число месяца фумидзуки[82] на этой сосне ярко загорается драконов огонь. Всякий раз сюда стекается народ; мужчины и высокого, и низкого звания катаются в лодках с красавицами, подобными деве из храма Тамацусима[83], пьют вино и распевают песни. Или же, перебирая струны бивы[84], любуются окрестными видами, ибо до них, как считают иные гордецы, далеко даже красотам реки Сюньян[85], коими восхищался Бо Лэтянь[86], поглаживая свою бородку.
По мере того как сгущаются сумерки и на море поднимаются волны, зрителей, собравшихся на берегу, охватывает все большее нетерпение. Они не замечают даже взошедшей на чистом небе луны.
– Вот-вот зажжется драконов огонь. Об этом чуде можно будет потом весь век рассказывать! – переговариваются между собой люди и с таким усердием всматриваются в даль, что у них начинает ломить шею, а глаза щиплет от соленого ветра.
Кто-то из местных жителей объяснил Бандзану, что, согласно старинному преданию, увидеть драконов огонь дано не каждому. Лишь тот, в ком вера крепка, кто не возводит хулу на ближнего и не гневается понапрасну, словом, тот, кого можно назвать живым Буддой, способен увидеть это дивное сияние, да и то если повезет.
Не успел Бандзан услышать это, как сквозь толпу стал бесцеремонно проталкиваться какой-то человек. Перебирая четки на длинном шнуре, он воскликнул:
– Глядите же, вот он, драконов огонь! – и, зажмурив глаза, опустил голову.
Вслед за ним многие в толпе загомонили:
– И я вижу! И мне повезло! Разве это не доказывает, что я ни разу ни на кого не возвел хулы? – Наморщив лоб, люди всматривались в огоньки на рыбачьих лодках, как видно, принимая их за драконов огонь. Таких людей на каждый десяток приходилось по семь, а то и по восемь.
И только двое или трое, смущенно почесав в затылке, говорили:
– Похоже, мы безнадежно погрязли в грехе. Уж все глаза проглядели, а толку никакого.
И это была чистая правда!
Бандзан почувствовал, что этак и ему вряд ли удастся увидеть драконов огонь, и решил провести ночь в храме перед алтарем бодхисаттвы Каннон[87]. Для начала он почитал «Сутру о Внимающем Звукам Мира»[88], а потом незаметно задремал.
И привиделось ему, будто предрассветное небо затянулось пурпурными облаками, ветер на море стих, волны озарились золотым сиянием, вскипели брызги и зазвучала чарующая музыка.
Не успел Бандзан надивиться на эти чудеса, как из воды вышло несколько десятков отроков с волосами, разделенными на две пряди и завязанными кольцами на ушах, неся на вытянутых руках огромный лазоревый светильник.
Вслед за ними появилось множество каких-то диковинных существ в драгоценных шлемах. Приглядевшись, Бандзан понял, что это моллюски в головных уборах из рыбьих хвостов и плавников. Сыграв мелодию на духовых и струнных инструментах, они повесили лазоревый светильник на сосну, а затем прямо в воде упали на колени и склонили головы в сторону храма.
Тут дверцы священного ковчега сами собой распахнулись, и явился бодхисаттва. Подняв кверху цветок лотоса, он молвил: «Хвалю вас, рыбы», – и, трижды кивнув, скрылся в ковчеге. Вслед за ним исчезли в волнах и все обитатели морского царства.
В этот миг зазвонили утренние колокола, и Бандзан проснулся. От радости, что он сподобился дивного видения, из глаз его хлынули слезы.
Как тут было не посмеяться над теми, кто накануне разыгрывал из себя великих праведников?!
Опрокинутое надгробье
Решив передохнуть, Бандзан остановился в окрестностях одной из деревень Осуми[89] и в ожидании вечерней прохлады расположился возле журчащего ручья. Глядя на него, трудно было поверить, что наступило лето. Из ближней рощи, такой густой и дремучей, что ее можно было принять за лес Тадасу в столице, доносился голос кукушки, обычный для этого времени года. Нет-нет да принимался накрапывать дождь, и, хотя страннику не пристало сетовать на непогоду, настроение у Бандзана испортилось. Добравшись до деревни, он постучался в первый попавшийся дом и попросил пустить его на ночлег, но уснуть ему удалось не скоро.
Дело было накануне праздника пятого дня пятой луны[90], и люди в этой захолустной деревушке готовились к нему с не меньшим воодушевлением, чем столичные жители. Деревенские молодцы, причесанные на старинный лад, зажигали факелы. Облаченные в катагину[91] старики молились перед домашними божницами и с таким упованием взывали к Будде Амиде[92], что было любо-дорого смотреть. Женщины заворачивали в дубовые листья лепешки из темного риса, – видно, это лакомство заменяет здешним жителям то, что в столице зовется «тимаки»[93]. Здесь Бандзану довелось впервые попробовать местный чай, который заваривают особым способом, укладывая чайный лист в прилаженные к котелку маленькие корзиночки, и подают в тяжелых чашках из Исэ. Воистину, широко разлилось милосердие государя, и нигде в нашей стране нет прибежища демонам. «Вот уж будет о чем рассказать, когда я вернусь домой», – подумал Бандзан.
80
Симэ – здесь: новогоднее украшение в виде веревки из рисовой соломы с прикрепленными к ней апельсинами, водорослями, лангустами, листьями папоротника и другими символами счастья и долголетия. Вывешивалась над воротами или перед входом в дом.
81
Хиэйдзан – гора к северо-востоку от Киото, где располагался знаменитый монастырь Энрякудзи, главная святыня школы Тэндай.
82
Фумидзуки – название седьмого месяца по лунному календарю.
83
Дева из храма Тамацусима – Сотоори-химэ, возлюбленная императора Ингё (412–453), прославившаяся своей красотой и поэтическим даром. Почитается как одно из божеств синтоистского храма Тамацусима, находящегося неподалеку от бухты Ваканоура.
84
Бива – музыкальный инструмент, похожий на лютню. Имеет четыре или пять струн; был заимствован в VIII в. из Китая.
85
Сюньян – иное название реки Янцзы.
86
Бо Лэтянь (Бо Цзюйи; 772–846) – знаменитый китайский поэт.
87
Каннон (санскр. Авалокитешвара – букв.: «Внимающий Звукам Мира» или «Постигающий Звуки Мира») – согласно буддийским верованиям, бодхисаттва, помогающий людям обрести спасение. В народной религиозной традиции Японии – богиня милосердия.
88
«Сутра о Внимающем Звукам Мира» («Каннон-кё») – так в повседневном обиходе называлась XXV глава «Лотосовой сутры», повествующая о том, как бодхисаттва Каннон, принимая на земле разные обличья, чудесным образом спасает людей от неисчислимых страданий. «Лотосовая сутра» (полное название – «Сутра о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы») представляет собой цикл проповедей, произнесенных Буддой Шакьямуни на горе Гридхракута.
89
Осуми – название одной из провинций на острове Кюсю.
90
В пятый день пятой луны отмечался праздник Танго-но сэкку (Праздник первого дня лошади), иначе именуемый Праздником ирисов или Праздником мальчиков. Расцветающие в это время года ирисы символизируют доблесть, стойкость и успех. Один из пяти главных сезонных праздников.
91
Катагину – церемониальная накидка без рукавов, надеваемая поверх кимоно.
92
Будда Амида (санскр. Амитабха – Будда Беспредельного Света) – согласно буддийским представлениям, владыка западного рая, в котором верующие возрождаются после смерти.
93
Тимаки – рисовые колобки, завернутые в листья ириса или бамбука, которыми лакомятся в праздник Танго-но сэкку.