Кистепёрые

– Что-то даже не греется.

Он сказал с укором:

– Турка из благородной меди, а плита на такую старину не реагирует.

Я торопливо перелил в кастрюльку, а он сказал со вздохом:

– Утром вышел, гроза утихла, солнышко, а она стоит за оградой, мокрая, жалобная, голодная, смотрит на меня с укором и надеждой… Папа, за что? Или забыл про меня?.. Ну, дал я ей морковку, завёл в дом обсушиться, а время тикает, если не одна из двух старых, то та третья, самая левельная, исчезнет.

– И как решили?

– Паскудно, – признался он с тоской. – Никогда так тяжко не было!.. Наконец вывел её из дома, поднялся в седло, а она ластится, всё старается выполнять, в глаза заглядывает, чует беду.

Я проговорил медленно:

– Отвести подальше и там оставить – тоже не выход. Всё равно будет считаться вашей. Раз приручили, то и отвечаете.

Он скривился, словно от зубной боли.

– Да знаю, знаю… Потому направился в дубовую рощу, там много желудей, кабаны то место облюбовали, даже спят там. Между ними можно бродить мирно, не тронут, но если их зацепить или пнуть… У меня так бывало. Как-то на скаку лягнул одну кабаниху, так до самой реки гналось все стадо.

– Понял, – сказал я. – Тоже вариант. Как прошло?

– Хуже некуда, – ответил он. – Как только увидел их, перешёл в галоп, пронёсся через стадо, двух-трёх шандарахнул копытами, так что за нами понеслись с полдюжины здоровенных кабанов. Я выпрыгнул из седла и отбежал в сторону. На меня не обратили внимания, это же не я, а лошадь их обидела, окружили, набросились, а клыки у них такие, медведя распорют…

Я сказал медленно, не отводя взгляда от джезвы:

– Вот почему запах в комнате весь валерьянистый…

Он сказал хрипловатым голосом:

– Да это ещё вчера, ночь не мог заснуть. Её рвут, она кричит, смотрит такими укоряющими глазами, в них недоумение, почему не бросаюсь на помощь, она же моя, она послушная, меня любит и всё делает, что скажу…

Голос прервался, я вздохнул с сочувствием, понимаю, сам иногда бываю таким, хотя для разработчика никакой лошадки там нет, просто набор пикселей, что в определённом порядке проецируются на экран дисплея работающей программой вычислений.

– Это забудется, – сказал я утешающе, – зато у вас прекрасная замена. Сразу высоколевельная, прокачивать не надо. Разве что чуть-чуть, меньше по времени, с лучшими характеристиками.

Он посмотрел на меня с укором.

– У любого предательства есть оправдание, хотя всегда липовое. То, что я сделал, делать было нельзя.

– Виртуальный персонаж, – утешил я. – Набор пикселей. Забудьте, играйте в удовольствие.

Он мрачно смотрел, как я снял с огня кастрюльку, неспешно разливаю по кофейным чашкам, здесь ими служат чайные, а для чая компотные, а когда протянул к чашке в моей руке, я заметил как мелко-мелко дрожат пальцы, как это Алиса ещё не вызвала «Скорую».

– Играйте свободно, – повторил я. – Это ваш мир, вам подвластно всё.

Он взглянул исподлобья поверх края чашки.

– А разве можно всё?

– Можно, – ответил я уверенно.

Он сделал осторожный глоток, выждал чуть, ответил чуть хриплым голосом:

– Нельзя. Человек – это животное с системой запретов. Если запреты убрать – снова животные.

– Бросьте, – сказал я. – Пришёл новый мир!.. Сейчас можно всё… при условии, что не повредит соседу. Или, как гласит крылатая формула очень простого народа: ваша свобода заканчивается в дюйме от моего носа.

Он сделал два глотка, прикрыл глаза, ответил осторожно, но заметно, что с внутренней стойкостью:

– А как насчёт вредить себе?

Я допил кофе, осторожно опустил чашку на стол.

– Достоевский умолчал. Но чего стоит потрясающий вывод, что вредить нельзя никому, даже если Бога нет! А сейчас это уже почти на мировом уровне. Бога нет, но мы уже как-то сдерживаемся. Конечно, на заметном уровне. А так, конечно, ещё те зверюки.

– Заметный уровень, – пробормотал он, – это даже не вершина айсберга. А так, самый кончик вершины.

– Потому что мы всё ещё питекантропы, – повторил я. – Хотя в костюмах и с галстуками. Я вот, как питекантроп, который понимает, что он питекантроп, утверждаю, что люди есть люди, даже если питекантропы, а пиксели – это пиксели.

Он тяжело вздохнул, укор в глазах стал заметнее.

– Всё так просто?

– Да, – ответил я уверенно, нужно как-то перелить в него чуточку беспечного настроения, иначе жизнь совсем чёрная. – А мы этот пиксельный мир делаем всё красочнее и реалистичнее, чтобы дать людям отдохнуть, развлечься, проявить свои творческие способности!.. Это уже прекрасная замена фильмам, в тех ничего не творишь, а только смотришь, что сотворили другие.

Он с отвращением отмахнулся.

– Фильмы всего лишь pictures motion.

– Баймы на порядок выше, – согласился я. – Даже не на порядок, а ваще грех и кощунство сравнивать.

Он буркнул:

– Потому на вас и ответственности больше. А вы это понимаете? Нет. Для вас очередная развлекуха, только возможностей больше. Огнестрельное оружие ещё не начали продавать детям?

– Да не сводите всё к нравственности, – ответил я беспечно. – Это было модно в прошлом поколении, сейчас просто наслаждаемся свободой. Нравственность тоже химера, в мире нет ничего кроме математики и цифровых расчётов!

Он взглянул исподлобья, всерьёз или прикалываюсь, не может такого быть, чтобы умный человек рассуждал, как кухарка, хотя сейчас все кухарки, это демократично, а кто не кухарка, тот подозрителен, как всякий инакомыслящий, а инакомыслящий теперь всякий, кто мыслящий.

– Не знаю, – пробормотал он. – Мир становится всё лучше, потому хуже и опаснее.

– Расслабьтесь, – повторил я. – помните, там всего лишь пиксели! Хотя это и снизит удовольствие, но если вы такой чувствительный и очень интеллигентный…

Он сказал с укором:

– Пиксели тоже люди!

Я смолчал, отвёл взгляд. Наши мощности позволяют творить сеттинг все реалистичнее, мы молодцы, а люди есть люди, ещё Пушкин сказал: ах, обмануть меня несложно, я сам обманываться рад.

– С легендарными мечами как? – поинтересовался я.

Он с лёгкостью попался на отвлекающий манёвр, ответил чуть живее:

– Это вот-вот, как только доберу левел. Осталось немного, но все что-то тормозит. Жизнь, она такая, никогда в сроки…

«А вот мы вложимся», – мелькнуло у меня. Хотя в реале сложнее, там не только команды, но и поработать ручками тоже приходится, как всё ещё в каменном веке. Правда, «Алкома» старается нас заменить всюду, куда дотягивается. Что хорошо и плохо.

– Невдалый вас хвалит, – сказал я. – И Худерман хорошо отзывается. Вы отыскали такие баги, что у нас все разработчики хватаются за головы. Не дай бог с такими в релиз! Спасибо. Как здорово, что вы такой перфекционист!

Он отмахнулся.

– Да это моя занудность. А вы капиталист по Марксу и Ламброзо, все ставите себе на службу.

Я поднялся, сказал приподнято:

– Релиз будет намного раньше, чем планировали. Скоро не жизнь, а сплошное наслаждение!

Он спросил тихо:

– А жизнь ещё останется?

Я заученно улыбнулся, мы все улыбаемся, когда нечего ответить, раньше в таких случаях вытаскивали сигарету, а за то время, пока разомнёшь в пальцах, прикуришь да выпустишь первый клуб дыма, можно что-то и придумать, сейчас же я молча кивнул и вышел на лестничную площадку.

Глава 13

Автомобиль послушно подрулил к ступенькам подъезда, а как только я вышел, гостеприимно распахнул обе дверцы.

Я сел со стороны пассажира, буркнул:

– В офис. Гнать необязательно.

Великолепные пейзажи в байме, кони, постройки – всё из комплекса программ, а те из значков, придуманных ещё графиней Лавлейс и Конрадом Цузе, так что переживания старого интеллигента насчёт погибшей лошади выглядят смешными, если смотреть с точки зрения разработчиков, но если прислушаться к Худерману и подвякивающему ему Невдалому, то и мы целиком из программ, умело записанных эволюцией в виде ДНК.