Кистепёрые

Он сказал со вздохом:

– Но нервы горят, горят. Страх в нас всобачен для выживания вида. Бесстрашных слопали первыми. Но всё-таки приятнее жить в беспугательном мире.

– Мало ли что, – отрезал я. – Человеку нужны препятствия, иначе не человек, а демократ. А то и вовсе либерал! Всё, возвращаемся. Но за этими штучками «Алкомы» вовсю, понял? Чтоб не слишком увлекалась, дорогуша. Реакция быстрее, память больше, но в целом чтобы оставалась такой же дурой, как и мы. Недаром же дураков на свете всё больше и больше. Значит, эволюция их зачем-то размножает.

Он усомнился:

– «Алкома»?.. Увлекаться неспособна, а вот Теодор и Невдалый ещё как! Потому это их к ней на коротком поводке и в намордниках усиленного режима свободной демократии.

– Как? – ответил я. – «Алкома» с первого дня знает о байме больше нас. Ей вкачали всё и насобачили улучшать и оптимизировать. Вот и это, оптимизирует. Использует те приёмы, которые ей задали.

– Рабочая лошадка, – согласился он послушно. – Но очень уж быстро растёт ребёнок, растёт. И всё больше берёт на себя, что как бы хорошо, но тревожно… Шеф, нужно было дать ей мужское имя. Я всегда не доверял женщинам.

– Попробуй жениться, – посоветовал я.

Он отмахнулся.

– Да кто из нас не пробовал? Только Грандэ всё ещё в том странном состоянии квантовой запутанности, именуемом браком. Но на этот раз современном, без женщины. Значит, пока не влезать?..

– Но возьми на контроль, – велел я. – Чуть что, так сразу, понял? Только тебе доверяю, ты не полезешь с вот такой отвёрткой в системный блок.

– Сделаю, шеф, – ответил он истово. – При первом же! А то ишь…

– Надо, – пояснил я. – Сам знаешь что, если не.

Он зябко повёл плечами.

– Чую всеми афедронами. Я человек, для нас чуять – это чуять! Хоть мы люди, как вы предположили в минуту просветления, а не поэты. Возвращаемся?

– Выходим, – ответил я с готовностью, – что-то мне здесь некошерно.

Он кивнул и неслышно вышел из кабинета. Я переключил дисплей на новости хайтека, откинулся на спинку кресла и опустил веки на глазные яблоки.

Чувствую, как дёргаются там под тонкой кожей, поворачиваются, всё-таки тряхнуло творчество «Алкомы», хотя она всего лишь помогает делать то, что делаем сами.

«А мы в уютном мирке, – мелькнула мысль. – Уютном технологическом, где всё как бы по нашей воле, хотя и не совсем, технология начала вести себя достаточно самостоятельно. Вроде бы всё делаем по своей воле, но всё чаще кажется, что у неё своя цель и свои способы её достижения».

Но это мы в уютном мирке, а по планете уже скачут четыре всадника.

Войны, голод, засухи, люди снова дичают, сбрасывая шелуху культурности, ненависть всех и ко всему зашкаливает. Мир захлёстывают чёрные волны ненависти, злобы и ярости, и только редкие островки высоколобых ещё светят в ночи либерализма. Увы, их береговая линия стремительно сокращается.

Я оптимист, надеюсь на сингулярность, в ней всё будет о’кей, нужно только успеть добежать до неё или хотя бы доползти, обламывая ногти, но сроки всё отодвигаются, уже чувствую всеми фибрами, не доползу даже на последнем издыхании.

Ужаса не чувствую, это в молодости, но грустно, ещё бы жить и жить, угораздило же родиться человеком, вон секвойям по пять тысяч лет, и ничего, смотрят свысока.

Глава 12

В дверь тихонько стукнули, вошёл Грандэ, впился в меня взглядом, вид взъерошеннее обычного, быстро подошёл к столу и, наклонившись ко мне, сказал тихо:

– Шеф, засёк инсайдера.

– Кто? – спросил я в лоб.

– Седых, – ответил он шёпотом. – Он на удалёнке, раньше вообще не появлялся в офисе, а теперь зачастил. Хитрый, гад, нигде вроде бы ни слова, но сейчас камеры по всему городу, а наша умничка умеет собирать информацию, как пылесос из компа удалого геймера.

– Ну-ну?

– В общем, – сообщил он тихо, – сливает в баре «Кот Баюн». Там вроде бы его старые друзьяки, камер вблизи нет, но на удалённые всё равно пишется, а наша умничка читает и по губам, у него они как вареники из хутора близь Диканьки.

Я спросил напряжённо:

– Много успел?

Он ответил уклончиво:

– У него участок на работе небольшой, но в курилке общаться друг с другом не запретишь… Думаю, в курсе если не всего, но многого. Пока не поздно, шеф…

– Сегодня же, – отрубил я. – Переведи в группу без доступа и надзор за ним усиль. И найди, как лишить общения с остальными. Можно придумать насчёт повышения и отдельной кухни.

Он вздохнул.

– Хорошо было у Иосифа Виссарионовича… Нет человека – нет проблемы. Шеф, я сегодня же.

– Сейчас, – напомнил я. – Или снова на удалёнку. Можно сослаться, что оттуда у него результаты лучше.

Он преувеличенно низко поклонился, шаркнул ножкой и поспешно отбыл.

От такой новости, чувствую, давление поднялось выше всех красных линий, у меня это систола двести сорок, на дистолу внимания не обращаю, сердце тоже колотится, вздохнул и велел Алисе посмотреть, как там у Валентинова, неделю тому общались по Сети, ещё тогда показался мне каким-то усталым и осунувшимся.

Хорошо бы поговорить с ним, успокоиться от его ровной интеллигентной речи и общего доброго настроя ко всем на свете людям.

По словам Алисы, сейчас он в кресле перед монитором, но комп не включён, выглядит очень усталым, сердце изношенное, кислорода в крови вдвое меньше минимальных значений нормы.

– Подгони машину, – велел я. – Отлучусь на полчаса.

– До него всего шесть минут, – напомнила она. – Туда идёт новая трасса.

– А поговорить? – ответил я фразой из известного анекдота, Алиса их знает все на свете и с удовольствием пополняет сокровищницу. – Кто спросит, отвечай, скоро буду.

Валентинов показался сильно постаревшим, хотя виделись точно так же всего неделю тому, лицо осунулось, под глазами тяжёлые темно-лиловые мешки в три яруса, дышит сипло, с трудом.

– Что-то случилось? – спросил я с сочувствием. – Лекарства принимаете?

Он вяло отмахнулся, мне показалось, что даже это движение ему даётся с трудом.

– Да всё в порядке, это в твоей байме несколько… понервничал.

– Здание рухнуло? – спросил я.

Он покачал головой.

– Хуже. Лимит на двух коней, ещё помнишь? А я поймал у реки прекрасную лошадку, сразу назвал её Огонь, вся такая быстрая и могучая, а потом вспомнил про это недоброе ограничение. Отпустить уже нельзя, нужно как-то избавляться… Сейчас сделаю кофейку…

Я огляделся.

– Сидите, сам. Вспомню, как это делалось в наши древние времена троглодитства. Я их тоже застал!

Он кисло улыбнулся, я снял с полки джезву, старинную, из тяжёлой меди, толстые стенки дольше держат температуру, налил воды и поставил на импульсную плиту.

– Так что с лошадкой?

Он сказал тяжёлым голосом:

– Нужно было две оставить, а третью… убрать. Просто отпустить нельзя, нет такой опции. Подарить никому не могу, ещё никого не встретил, а удалить… как? Просто зарубить мечом?

– Ну-ну?

Я поискал взглядом кофемолку, хорошо хоть не ручная, засыпал зёрен из большой стеклянной банки, включил, послышался натужный треск, размалывает с энтузиазмом, старается, чтобы не выбросили, сейчас у всех мощные кофейные автоматы, которым только дай воды и зёрна, приготовят любой по вкусу, а ещё за собой и жмых уберут, и внутренности помоют.

– Да никак, – ответил он с сердцем. – У меня две старых: Бледная Немощь и Живчик, у обеих свои причуды, но привык, да и хорошие верные лошадки. Всё понимают, выполняют, ходят следом, как собачки, морковку просят… От какой-то нужно избавиться, убить не могу, а сделать так, чтобы сама погибла…

– Ночью оставить за оградой, – подсказал я.

Он буркнул:

– Первое, что сделал. А среди ночи разразилась страшная гроза, такой ураган и ливень, что если не волки её сожрут, то громом убьёт или деревом придавит.

– И как?

Он болезненно поморщился.

– Что там с кофе?

Я оглянулся на плиту.