Сталинград

Но в конце тридцатых уже вовсю шла кампания по реабилитации казачества – ширилось движение «за советское казачество», создавались клубы и кружки «ворошиловских кавалеристов», казаков стали призывать в армию, в составе которой возрождались отдельные казачьи части с дореволюционной парадной формой. В тридцать девятом двадцатилетнего Матвея призвали во внутренние войска НКВД, а демобилизоваться дослужившийся до младшего сержанта казак просто не успел…

Смелость, решительность, самоотверженность – эти черты отец и сама жизнь воспитали в нем с детства, а настоящая мужицкая сила пришла уже в армии, где питались добротно, по установленным нормам. В армии ведь некоторые призывники из голодных колхозов умудрялись вытянуться сантиметров на десять…

В отличие от большинства своих сослуживцев, Железняк реально не боялся панцеров, понимая не только сильные, но и слабые стороны немецких боевых машин, а свое назначение «истребителем танков» принял как должное, словно всю жизнь к этому и готовился. И когда он увидел проходящий мимо танк, двинувшийся без пехотного прикрытия к ячейкам бронебоев, горячая казачья кровь ударила Матвею в голову. Он немного поколебался, но бойцовские инстинкты, воспитанные им самим, да и врожденное чутье в голос завопили, что у него получится, что он сможет! И, плюнув на страхи, широко перекрестившись, что было совсем не принято в Красной армии, но на что закрывали глаза в воюющих частях, Железняк сноровисто по-пластунски пополз вслед танку, сжимая в одной руке увесистую РПГ-41, а в другой – бутыль с зажигательной смесью.

Ползти пришлось долго, минут десять, по неровной земле с порой торчащими из нее камнями. Младший сержант уже успел порвать гимнастерку и, возможно, галифе, но все это были мелочи. Чем ближе он подбирался к махине бронированной «тройки», тем сильнее стучало сердце казака, гоняя по сильному телу кровь. Подступил было страх, что его вот-вот заметят и раскатают гусеницами прямо здесь же, перед окопами, но Матвей привычно прогнал его усилием воли.

Ему часто приходилось бояться в своей жизни, и так же часто он побеждал страх, воспитав в себе настоящее мужество. Сегодня его хватило для того, чтобы подобраться на пятнадцать метров к замершему танку, ведущему неравный бой с единственным сержантом-бронебойщиком. И вот в момент, когда лейтенант Вольф, которому уже не было суждено дослужиться до обер-лейтенанта, радовался своей победе, могучий казак забросил на корму танка тяжелую гранату РПГ-41. После броска хорошо подготовленный младший сержант сразу же упал на землю, переждал взрыв, а после закинул на покореженные жалюзи и бутылку с КС, в считаные мгновения воспламенившую заглохший двигатель.

Вставший танк – мертвый танк. Эта мудрость родилась не на пустом месте. А уж когда твоя машина еще и горит, то и оставаться в ней до последнего нет никакого смысла – по крайней мере, так думал Вольф, спешно покидающий «тройку» сквозь люк в командирской башенке.

Когда на корме полыхнул коктейль Молотова, матерый танкист-волчара вдруг отчетливо вспомнил, каково это – гореть в бронированной коробке панцера. Воспоминание ему не понравилось. Можно сказать даже, что лейтенант вдруг пережил паническую атаку, а может, он просто струхнул.

Хотя… Пожалуй, говорить «пережил» все же преждевременно. Ведь Вольф едва успел вылезти из башенки по пояс, как отстучал короткую очередь «дегтярев» Романа Кондратьева. Пули прошили грудь немца. Танкист получил точно такую же рану, как и убитый им пару минут назад бронебойщик. Вот только, в отличие от русского сержанта, последним, что увидел немецкий лейтенант, было неотвратимо приближающееся к его лицу пламя…

Глава 10

24 августа 1942 года

Декретное время: 10 часов 21 минута

Высота 97,7, правый фланг участка обороны сводной роты старшего лейтенанта Самсонова

Нырнув в ячейку, я едва не споткнулся об лежащего на дне бойца, лоб и лицо которого были густо залиты кровью. Ругнувшись, с нарастающей паникой пошарил глазами в поисках бутылки с КС, но не нашел и, уже готовый выскочить наружу, в последний миг заметил темное стекло в боковой нише. Бросился к ней, одновременно выдергивая чеку из гранаты Пузырева – панцер уже совсем близко, буквально в десяти метрах! Одной РПГ его не остановить, а коктейль Молотова я не брал с собой специально: мог ведь разбиться, пока я маневрировал с пулеметом по ходу сообщения. И подпускать к себе «тройку» нельзя, раздавит ведь, тварь…

– Лови!!!

«Ворошиловский килограмм» полетел точно под правую гусеницу танка – граната с ручкой, да и дистанция для броска вполне посильная. В ответ ударила очередь курсового пулемета, прошедшая над головой. Привычно нырнул на дно ячейки, спасаясь от взрыва, и тут же начал лихорадочно ползти на четвереньках. При этом стараюсь не обращать внимания на еще горячее тело погибшего, через которое приходиться переваливаться. Самого аж передернуло от брезгливости и одновременного чувства вины. Прости, браток, но тебе уже все равно, а мне еще с фашистами бодаться…

После взрыва усиленной гранаты, надорвавшей гусеницу, «тройка» замерла – опытный мехвод быстро среагировал, спасая машину от окончательной потери траков. Но вставший танк – мертвый танк, и уже буквально через десяток-другой секунд движок панцера заревел, и машина начала разворачиваться на месте. Видимо, экипаж решил повернуть ее лбом к окопам и аккуратно съехать назад, метров на двадцать-тридцать, а уже там приступить к аварийному ремонту.

Ну уж нет, гаденыш, так просто ты не уйдешь! Взмыла вверх бутылка с КС, прочертила в воздухе короткую дугу и разбилась на бортовой броне, но часть огнесмеси расплескалась на корме, мгновенно и жарко вспыхнув. Однако экипаж продолжил маневр, все же развернув «тройку» лбом к траншее и начав движение вниз. Вот только надорванные звенья гусениц уже не выдержали этой нагрузки и лопнули, а съезжающий танк смял, сдавил их своей массой, одновременно довернувшись ко мне горящим боком.

Все, голубчики, вы в западне! Огнетушитель уже потратили, и даже если есть еще один, я достану танкиста, которому придется забираться на корму, чтобы потушить пламя. Командир у вас ранен, я же нахожусь в мертвой зоне для танковых пулеметов и пушки!

Веселюсь, будто и не идет бой в траншее, будто бы и не давит окопы в нескольких десятках метров от меня вторая «тройка». А мотопехотинцы фрицев и того ближе – вон уже слышны их голоса, совсем рядом слышны, приближаются, гады!

Живых бойцов рядом нет, экипаж панцера постарался, а вот впереди по траншее идет жаркий бой, там едва ли не в упор бьют пулеметные очереди, взрываются гранаты, часто хлопают отдельные винтовочные выстрелы. Хорошо хоть, что между мной и танком немцев не оказалось: благоразумные зольдаты не стали драться в траншеях, которые давит «коробочка», а принялись зачищать их, наступая к правому флангу. Но там они натолкнулись на жесткий отпор, а вот другая группа, действующая на участке между машинами (и унтера которой я, возможно, убил) как раз спешит на выручку экипажу горящей «тройки».

Времени на принятие решения уже практически нет. Бей или беги! Повинуясь древним инстинктам, пробегаю метра три вперед, прячусь за изгибом хода сообщения так, чтобы наружу торчала лишь правая рука. Немного подумав, занимаю позицию для стрельбы с колена, вытянув в сторону приближающегося противника кисть с зажатым в ней ТТ. А вот и вы появились, голубчики…

Огонь открываю только тогда, когда выскочивший вперед немец с карабином замечает пистолет в моей руке, но до этого он успевает пробежать метра полтора, и за ним уже показался следующий камрад. Дважды тяну за спуск – выстреливший в ответ навскидку, но не попавший зольдат падает, поймав две «маслины» в живот. А вот бегущий следом живо среагировал, дав очередь из незнакомого мне пистолета-пулемета с дырчатым кожухом и вставленным сбоку магазином. Пули обожгли бицепс, и я поспешно отдернул руку, укрывшись за земляным выступом.