Страница 19 из 56
— Да, теперь я пойду поем, пока ты развлекаешься со своим человеком. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Я смотрю, как Ророак уходит.
Я тоже, брат. Я тоже.
Я знаю только, что готов рискнуть всем ради нее, ради лучшей жизни с ней рядом.
▪ 17 ▪
АРИЯ
Как только Аку входит в комнату, я вскакиваю и бегу к нему, собираясь осмотреть его, но тут же замираю. Прочищаю горло, пока он с любопытством наблюдает за мной.
— Прости, просто... Ты в порядке? Я слышала драку и рычание.
— Обычное дело здесь. — Он ухмыляется, и тут раздается стук. Аку загораживает меня, пока открывает дверь, говоря на другом языке, а когда дверь снова закрывается, он протягивает мне металлическую тарелку. — Вот, ешь. Сегодня праздник, и они приготовили тебе еду.
— Праздник? — Я беру тарелку, нерешительно сажусь и начинаю ковыряться в еде. В ней присутствует немного сырого мяса, но я не обращаю на это внимания и ем другие кусочки. — Разве ты не должен быть с ними как Рейгнер? — Я произношу это слово, не в силах выговорить рычащие слоги.
Он широко улыбается, выставляя напоказ свои острые клыки, как будто я сделала что-то, чем можно гордиться, и я, как глупая идиотка, прихорашиваюсь под его гордым взглядом.
— Я позаботился о своем народе. Я бы предпочел быть здесь с тобой, малыш.
— Правда? — поддразниваю я, не в силах удержаться.
Аку издает странный рычащий звук, от которого по моему телу проходит дрожь, его доминирование почти омывает меня. Иногда он практически как человек, но иногда ― как монстр. Как сейчас, когда он вышагивает с хвостом, виляющим по воздуху, его рога блестят на свету, глаза прищурены, а клыки нависают над губой, когда он рывком головы показывает на блюдо.
— Ешь, — требует он.
Закатив глаза, я делаю то, что мне говорят просто потому, что я очень голодна. Еда неплохая. Конечно, есть какой-то старый шоколад, который вызывает подозрения, но, когда откусываю первый кусочек, я почти кончаю. Не думаю, что до этого момента когда-нибудь ела по-настоящему, и я не могу остановить себя от того, чтобы поглотить его, как зверь.
Открыв глаза, я вижу Аку перед собой и отшатываюсь. Сейчас его глаза полностью черные, клыки кажутся больше, а хвост хлещет за спиной, когда из него вырывается низкий рык. У меня округляются глаза, когда он протягивает руку с когтями, от чего я замираю. Аку загибает палец и очень осторожно проводит им по моим губам и щеке, затем показывает мне растаявший шоколад. Не сводя с меня взгляда своих черных глаз, подносит палец к своему пухлому рту и высасывает его дочиста.
Вожделение проникает в меня, и я сжимаю бедра. Он следит за каждым моим движением, и рык, кажется, усиливается. Когда Аку откидывает голову назад, нюхая воздух, меня охватывает ужас.
Он чувствует запах моего возбуждения?
Черт!
Вскочив на ноги, я отхожу от него, как можно дальше.
— Так, расскажи мне побольше о своем народе, — поспешно требую я, пытаясь сменить тему и отвлечься от одержимости его губами или пальцами.
Акуджи сидит неподвижно, даже его хвост завис в воздухе, словно для удара. Он следит за каждым моим движением своими черными глазами ― и это единственное, что он делает.
— Что ты хочешь знать? — голос Аку ― сплошное рычание, я отворачиваюсь, услышав низкий тембр. Сквозь тонкую рубашку проступают соски, и глубоко внутри меня расцветает боль. Даже от его голоса я становлюсь мокрой, и он это знает. Он снова принюхивается к воздуху, и горделивая, по-мужски вызывающая улыбка кривит его губы, а клыки скорее усиливают, чем ослабляют эффект.
Я ищу в комнате что-нибудь, хоть что-то, что можно было бы использовать для побега, но я заперта здесь, с ним. Я не боюсь, что он может убить меня, но опасаюсь, что он может съесть меня заживо, и я буду наслаждаться этим.
— Ты... возбуждена. — От его баритона я думаю о совсем других вещах, которые он, вероятно, прорычал бы, а затем у меня запылали щеки.
Я изумленно поворачиваюсь к Акуджи, бормоча:
— Ты не можешь... Ты не можешь вот так просто взять и сказать!
— Почему нет? — спрашивает он, нахмурив брови в замешательстве, когда делает шаг ко мне. Я отступаю назад, пока мы не начинаем играть в кошки-мышки. — Это правда ― я чувствую твое желание.
— Нет, люди не говорят об этом так откровенно.
— Тогда люди ― идиоты. — Аку ухмыляется. — Чувствовать возбуждение ― нормально, возбуждение ― это хорошо. Для фертильного самца запаха желания достаточно, чтобы свести его с ума. Многие сражаются и умирают ради удовольствия своих женщин, чтобы показать свою силу.
— Да, но люди так не поступают. Мы играем... с трудом. Мы не всегда признаемся, когда мы... э-э-э... возбуждены, — бормочу я, совершенно смущенная этим разговором.
— Почему? — спрашивает Аку. — Зачем скрывать это, если отдаться возбуждению гораздо приятнее? Мужчины умоляли бы доставить тебе удовольствие, попробовать хоть каплю твоего желания.
Я потрясенно смотрю на него.
— Человеческие мужчины так не делают. Иногда они используют желание против тебя, — признаю я. — Иногда они берут силой, когда говоришь «нет», или если ты хочешь этого слишком сильно, они называют тебя ужасными именами, как будто женщины не должны наслаждаться тем же возбуждением, что и они.
— Я не понимаю, — хмыкает он. — Это хорошо. Это признак дружеского общения, иногда даже любви, но всегда доверия. Для женщины честь быть желанной.
— Не у моего народа. — Я горько смеюсь, пока Акуджи продолжает идти ко мне. Я опускаю глаза на его пах, замечая очевидную эрекцию, и она массивная. — Эм... — Я кашляю, щеки у меня горят еще сильнее, что готова поспорить, что красная как мак.
Он наклоняет голову, глядя вниз на свой явный признак желания.
— Мой народ не скрывает доказательств наших желаний. Мы показываем нашим самкам, насколько желанными мы их считаем.
— Я не одна из ваших самок, — шепчу я, прижимаясь спиной к стене. Аку продолжает идти ко мне, и мне приходится запрокинуть голову, когда он останавливается передо мной.
Аку протягивает руку, и я задерживаю дыхание, но все, что он делает, это проводит пальцем по моим волосам, поглаживая их.
— Твои волосы такого же цвета, как моя кожа, — прошептал он, и у меня перехватило дух, потому что он прав ― так и есть. — Но это не важно. Я хотел тебя с того момента, как встретил, но не хотел пугать тебя, маленький человечек.
— Да, ты пугаешь меня, — признаю я, и не потому что он монстр, а потому что начинаю чувствовать себя с ним комфортно, более свободно и безопасно, чем с себе подобными, и в то же время жажду его так, как никогда не жаждала другого. Желание всегда было на втором плане, не совсем приоритетным, но с Аку я словно задыхаюсь от отчаянной похоти, и это единственное, о чем я могу думать. Я жадно пробегаю глазами по его обнаженным мышцам, а затем возвращаюсь к его губам.
Интересно, каков он на вкус?
— Ария, не бойся меня. Я никогда не причиню тебе вреда. Я бы вырвал свое сердце, прежде чем сделать это.
— Люди так не говорят, — повторяю я, когда Аку заключает меня, словно в клетку, в объятия своих огромных рук и прижимает к стене. Его внимание полностью сосредоточено на мне, его желание все еще очевидно, он нюхает воздух, словно вдыхая мое.
Меня это не должно так сильно возбуждать, но возбуждает.
Мне нужно выбраться отсюда, пока я не наделала глупостей, например, не набросилась на Акуджи.
— Мы можем больше не говорить об этом, пожалуйста? — умоляю я, и, к счастью, он сжалился надо мной. Аку все еще прижимает меня к стене, где я пыхчу, чувствуя себя крошечной и такой чертовски возбужденной, что мне хочется залезть на него и отдаться своему любопытству.
— Да, Ария, — урчит он, но потом наклоняется и облизывает мое лицо, и оно не должно быть таким горячим, как сейчас. — Но, чтобы ты знала, твой запах останется со мной навсегда, заставляя меня быть жестче, чем когда-либо прежде, мечтая о возможности доставить тебе удовольствие, которого так отчаянно желает твое тело. Я готов убить каждого монстра здесь за эту честь. Я бы разрушил стену ради этого. Я доставлю тебе столько удовольствия, что ты никогда не захочешь вернуться к людям. Но я подожду. Я буду ждать и мечтать об этом. — Наклонившись, он проводит губами по моему лицу, кончики его клыков царапают мою губу. Я вдыхаю и прислоняюсь к нему. — И, если ты захочешь исполнить свое желание, Ария, я буду ждать. Не осуждай меня, я не человеческий мужчина. Я ― воин, который будет наслаждаться, и будет реветь до небес от радости, что может подарить тебе наслаждение. — Акуджи небрежно отступает назад и ложится, как будто он только что не снес мне крышу.