Страница 39 из 162
Ввиду очевидной разницы между прямой и непрямой фабрикацией к последнему виду, как это ни парадоксально, можно отнести лжесвидетельство против себя. В данном случае человек выступает в двух различных ипостасях одновременно: как фабрикатор ложной порочащей картины и как человек, ею скомпрометированный. Целью самооговора может быть скандальная слава, публичная известность. Известно, что получившие широкую огласку преступления порождают волну самооговоров: в военное время легко привлечь к себе внимание признанием в шпионаже[270]; заявления женщины в полицию об изнасиловании бывает достаточно для публикации в газете взятых в кавычки выдержек (эти кавычки являются одним из наименее благородных приемов создания фрейма, имеющихся в распоряжении прессы); люди, занимающие ничтожные положения в должностной иерархии, например ночные сторожа, иногда инсценируют признаки вооруженного нападения[271]. Крайним предельным случаем является «пожар ради страховки», когда поджог отзовется «золотым дождем». Заметьте, что всякое приукрашивание собственного социального облика тоже основывается на порождении ложных свидетельств о себе, но такие фабрикации мы воспринимаем иначе, поскольку они служат конвенционально определенным своекорыстным интересам и не являются изображением себя жертвой.
Мы утверждали, что непрямая фабрикация, основанная на подброшенных, сконструированных или публично заявленных доказательствах, позволяет фабрикатору дискредитировать жертву в глазах других. Точно так же все происходит в ситуациях, когда обнаружение в ходе расследования, подслушивания или передачи конфиденциальной информации третьим лицом фактов, дискредитирующих жертву, дает возможность диктовать свою волю. В этом случае очевидно, что ложные факты наравне с правдивыми могут позволить их обладателю шантажировать жертву, то есть угрожать ей дискредитацией в глазах значимых людей в случае несогласия сделать то, что при обычных обстоятельствах она никогда не сделала бы (например, отдать деньги, раскрыть тайны своего босса, участвовать в ограблении собственного учреждения и т. д.). Равным образом так преодолевается и несогласие не делать чего-то такого, что в обычных условиях обязательно было бы сделано (например, разоблачение шантажиста)[272]. Такое принуждение (в отличие от принуждения под дулом пистолета) срабатывает даже в отсутствие шантажиста, что тактически особенно ценно.
Я уделил столько внимания непрямым фабрикациям потому, что они являются мостиком от построенных шулерами игральных домов к жизни простых людей. В повседневной жизни общественный облик, который человек день за днем демонстрирует окружающим, позволяет им делать некоторые выводы о его социальной значимости и моральных стандартах, важной частью которых являются открытость и искреннее признание собственных моральных изъянов. Если удастся показать, что одна из этих посылок неверна, то о человеке могут подумать, что он занимает ложное положение, что он позволяет, если не поощряет, окружающим жить в ложном мире как минимум в той степени, в какой их представления о нем составляют часть их мира. Таким образом, человеку можно ничего не фабриковать — ему можно вообще ничего не делать, — достаточно просто не соответствовать качествам и стандартам поведения, которых от него ожидают. Шантаж обычно строится на сокрытии (или фабрикации)[273] волнующих публику тайн, раскрытие которых заставит жертву отвечать перед законом и настроит против нее близких людей. Шантажист, конечно же, может черпать власть и из банальной непорядочности. А при той легкости, с которой можно спровоцировать недостойное поведение, подбросить ложные улики или дать ложные показания, настоящие тайны оказываются ненужными. Результата можно добиться даже тогда, когда жертва никого не обманывала, достаточно представить ее в ложном свете. Поэтому единственной причиной, по которой человек может с уверенностью продолжать считать, что окружающие знают, что он играет по правилам, является не то, что он играет по правилам — даже если это и в самом деле так, — а то, что нет никого, кто был бы заинтересован в том, чтобы сфабриковать дискредитирующую его информацию.
До сих пор мы рассматривали только один способ сделать так, чтобы человек потерял представление о том, что происходит в действительности: его можно обмануть с добрыми или дурными намерениями. Более того, мы допускаем, что ослепленного человека легко одурачить, при этом его собственные действия, которые обычно приводят к реалистичной картине мира, только усиливают обман.
Здравый смысл подсказывает, что есть еще одна возможность: человек может обмануться из-за того, что «просто ошибся». Мы допускаем, что деятельность органов чувств человека может препятствовать получению им реалистической картины происходящего, и это извинительно, но лишь при условии, что в его ошибке повинно какое-то специфическое обстоятельство и что человек остается открытым для корректирующей информации, которую мир (как мы думаем) ему скоро предоставит. (Действительно, вера в то, что истина рано или поздно откроется, является основополагающим элементом в космологии западного человека.) Здесь можно говорить об «иллюзии». Таким образом, существуют обманы и иллюзии.
При размышлениях о благонамеренных и эксплуататорских фабрикациях кажется естественным и очевидным, что обманщики и обманутые — разные люди, иначе невозможны ни сокрытие стратегической информации, ни предъявления ложных фактов, да и никакая фабрикация не устоит перед дискредитацией. Но при тщательном рассмотрении иллюзий и обманов приходится отказываться от этой точки зрения.
Есть некоторые основания полагать, что человек разными способами может активно противостоять собственной способности правильно выбирать фрейм и реалистично ориентироваться в мире. В некоторых случаях он может получить помощь в своих неверных построениях со стороны людей, работающих вместе с ним или против него. Иногда у этих людей нет иллюзий насчет того, что происходит, и они намеренно готовят почву для иллюзий у других. Но без активнейшего содействия со стороны самой жертвы, по крайней мере, в данном случае, ее вряд ли удалось бы втянуть в обман. Заметьте, что самопроизвольный уход от реальности чаще всего проявляется только в восприятии, а не в действии, поскольку неадекватное действие немедленно вызовет корректирующую реакцию со стороны других[274].
Если представлять обман как ложь, намеренно создаваемую теми, кто не верит в собственную фабрикацию, а иллюзию — как ошибку, возникающую в результате неверной интерпретации, которую никто нарочно не внушал и возникновение которой можно объяснить исходя из конкретных обстоятельств, то самовнушение или галлюцинацию можно определить как заблуждение, активно поощряемое, если не целиком произведенное самим заблудшим[275].
При самообмане в нормальном поведении появляются существенные дефекты. Эксцентричное поведение выпадает из фрейма, чего эксцентрик (и часто только он один) упорно не замечает. По некоторым дефектам можно определить трансформацию, которая влияет на нормальное поведение. Иногда это невозможно.
1. Интересной формой самообмана являются сновидения[276]. Нет сомнений, что во сне человек сам себя и по собственной воле обманывает. Особенность сна в том, что даже если главными героями выступают другие, только тот, кто видит сон, имеет привилегию по-разному оценивать происходящее во сне, по-разному вспоминать о нем, быть уверенным в том, что это — сон, пока он снится, и точно знать, когда сон закончился. У сновидений есть и другие интересные особенности. Спящий сам должен в некотором смысле играть все драматические роли и, по-видимому, превосходно с этим справляется — эта особенность не получила еще должного рассмотрения. Кроме того, во сне нет конвенциональных ограничений для конструирования: сон допускает полную свободу в обращении с исходными моделями, где персонажи могут превращаться друг в друга и находиться одновременно в разных местах. Во всяком случае, трудно себе представить возможные ограничения для сновидений, а потому они являют собой пограничный случай. И все же некоторые условия видения снов очень строги: чтобы увидеть сон, прежде всего надо по-настоящему уснуть; сон можно прервать и, разбудив спящего, показать ему, что это был просто сон, — спящий совершенно беззащитен перед пробуждением. (Своей уязвимостью сны в чем-то сходны с розыгрышами.)
270
К примеру, во время Второй мировой войны некая миссис О’Грейди с острова Уайт умудрилась сделать так, чтобы ее арестовали как нацистскую шпионку на основании сфабрикованных ею же доказательств. См.: Hinchley V. Spies who never were. London: George G. Harrap & Co., 1965. p. 70–84.
271
См.: San Francisco Chronicle. 1964. December 17.
272
По поводу шантажа см.: Goffman E. Stigma: Notes on the management of spoiled identity. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1964. p. 75–77; Goffman E. Strategic interaction. Philadelphia: University of Pe
273
Для вербовки добровольных агентов сотрудники спецслужб даже изготавливали выпуски газет в одном экземпляре, в котором сообщалось о смерти человека, с которым жертва боролась. См.: Monat Р. Spy in the US. New York: Berkley Publishing Corporation; Berkley Medallion Books, 1963. p. 177.
274
Этот аргумент рекомендован Ли Энн Драуд.
275
Полезную формулировку дает Амелия Рорти, которой я признателен за помощь в разъяснении этого и других философских вопросов. См.: Rorty А.О. Belief and self-deception // Inquiry. 1972. vol. XV. p. 387–410.
276
О том, что сон как особый тип опыта имеет сходства и различия с другими типами опыта, см. монографию Н. Малколма: Malcolm N. Dreaming. New York: Humanities Press, 1959.