Страница 38 из 162
2. Известно, что вмешательство в личные дела (containment) ухудшает взаимоотношения. Возьмем пример из текста личного письма.
Дорогая Эбби, временами со мной случаются потрясения, но не такие, какое я испытала, когда обнаружила в сумочках обеих моих дочерей противозачаточные таблетки. Одной из них двадцать один год, она помолвлена, второй девятнадцать, она спокойная, уравновешенная девушка.
Я не устроила сцену, не рассказала их отцу. Возможно, он выгнал бы их из дома. Я чувствую себя совершенно измученной.
Я рассказала девочкам о своем открытии, и обе они смутились. Я не стала читать им проповедей, а просто сказала, что они обе дуры. Конечно, они сказали, что это обычное дело в наши дни. Так ли, Эбби?
Я не могу наказывать их, отключать телефон или не пускать на свидания. Что мне делать?[265]
Сеть обмана, столь характерную для фабрикации, можно обнаружить в собственном доме. Когда человек сообщает другому об открытии, подрывающем к нему доверие, ему, в конце концов, приходится раскрыть способ получения информации, а это раскрытие, в свою очередь, может подорвать то доверие, на котором строились его отношения с дискредитируемым. В данной истории матери пришлось признаться, что она рылась в сумочках дочерей. Далее, когда человек сообщает другим уличающие их факты, он, по существу, независимо от своего желания вступает с ними в коалицию обмана, если не раскрывает эту новость всем заинтересованным сторонам. В нашем случае родительская солидарность между отцом и матерью девушек была несколько подорвана.
В этой истории есть еще один аспект. Обнаружение таблеток, естественно, означает открытие факта добрачных сексуальных отношений, а это значит, что всякие, какие только можно предположить, демонстрации девственности перед матерью были бы ложью. Но сегодня это предположение мало что скажет о том, что именно демонстрировали дочери своей матери, и тогда ничего существенного не было подорвано, за исключением, конечно, представления матери о своих дочерях. Но если мать думает, что ее дочери откровенны и честны с ней во всех важных для матери вопросах, тогда ее открытие демонстрирует, что, изображая доверительные отношения с матерью, дочери обманывали ее, в чем и состоит подрыв доверия.
Все это заставляет нас обратиться к понятию фальши.
Молодой человек, имеющий семью, профессию, дом в хорошем районе, принимает по выходным дозу кокаина, каким-то образом его арестовывают, и он предстает перед судом. Он не создавал себе респектабельное положение, чтобы, скажем, продавать наркотики; он был таким до того, как к нему попал наркотик, еще тогда, когда его моральный облик мог бы служить точным показателем его социальных качеств, надежным основанием для характеристики человека «по одежке». Однако в момент ареста он скорее всего безошибочно почувствует, что закон будет смотреть на его респектабельный внешний вид как на притворство, фальшь, маскировку, совершенно несовместимую с деянием, в котором он обвиняется, несовместимую с тем, каким он, должно быть, был всегда. Да и он сам может думать точно так же. Таким образом арест может ввергнуть его в смятение и оказать глубокое воздействие на его обычную манеру самопрезентации. Заметим, что теперь наши мысли о «фальши» далеки от конкретного проступка, а скорее устремляются к нашим представлениям о природе человека и о смысле ареста. Именно эти представления отчасти делают прошлое человека беззащитным перед произвольным толкованием, а его самого — перед разоблачением в том, что он все время обманывал других. Если бы мы пришли к заключению, что человек может быть фальшивым в одном отношении и заслуживать уважения во всех остальных, тогда потеряли бы силу чисто драматические основания для недоверия и общественного контроля.
3. Существует неверное представление (однако никогда не высказываемое в открытую), что в конструировании участвуют только две стороны: фабрикатор, который осуществляет манипуляцию, и жертва обмана, чей мир фабрикуют. Однако на самом деле возможна еще одна конструкция, которая обычно, хотя и необязательно, относится к эксплуататорским фабрикациям. Фабрикатор может сконструировать образ второй стороны, чтобы внушить ложные представления о ней третьей стороне. При этом вторую сторону — жертву — вообще можно не вовлекать в деятельность, да этого скорее всего и в самом деле не произойдет. Необходимо только одно: чтобы лицо, выставляемое в неверном свете, не представило третьей стороне убедительного опровержения. Здесь можно говорить о «непрямых» фабрикациях в противоположность «прямым».
Классическим примером является фабрикация улик для ложного обвинения.
Лондон. Вчера суд признал одного из самых закоренелых преступников Лондона психически недееспособным. Одновременно несколько человек были приговорены к тюремному заключению, и более двадцати сотрудников Скотленд-Ярда подвергнуты служебному расследованию.
Сыщик Гарри Челленор был признан на прошлой неделе душевнобольным после того, как суд рассмотрел обвинение против него и трех младших полицейских чинов, которые сфабриковали улики против людей, арестованных прошлым летом[266].
А вот что обнаружилось при проверке деятельности полиции в трех крупнейших американских городах в 1966 году.
Кроме того, наши инспекторы установили, что некоторые полицейские носят даже пистолеты и ножи, конфискованные при обыске граждан; оказалось, что они носят их затем, чтобы при случае, инсценируя необходимость самообороны, оружие можно было подложить на место происшествия[267].
Другим примером является очаровательная практика посылать вражеским шпионам большие суммы денег за услуги, которых они не выполняли, чтобы создать впечатление, будто они работают на врага.
Итак, фабрикация улик — один из способов непрямой фабрикации. Другим способом является создание особых условий, в которых жертва поведет себя так, что сама себя дискредитирует (или так, что ее нетрудно будет убедить, что она себя дискредитировала), и ее поведение будет тщательно зафиксировано.
Третий метод, самый экономичный, состоит в том, чтобы просто обнародовать дискредитирующие факты, ибо важно не то, будет ли жертва уличена в дискредитирующем поступке, а то, чтобы обвинения фабрикаторов звучали убедительно. Образец — и детальный сценарий — нам дает библейская притча о Сусанне и старцах, двух мерзких стариках (первых в иудео-христианской истории), которые в отместку за то, что она отвергла их домогательства, приложили все усилия, чтобы ложно обвинить ее — уважаемую замужнюю женщину — в связи с любовником. Лжесвидетельство провалилось только потому, что рядом случайно оказался Даниил, которому удалось опровергнуть обвинение (хотя он и не обучался в полицейской академии) при помощи уловки, поссорившей свидетелей. Можно добавить, что, если молодые женщины могут оказаться мишенью для ложных обвинений стариков, очевидно, что и старики в свою очередь могут стать хорошей мишенью для молодых девушек.
Шесть сестер из Торресдейла, которые заявляли полиции, что на Хэллоуин сосед дал им яблоки и сладости с бритвенными лезвиями внутри, были арестованы сегодня после того, как признались в ложном обвинении.
Ранее на основании их свидетельств полиция арестовала Джека Томаса, 52 лет, проживающего на улице Дитмана в Торресдейле. Ему было предъявлено обвинение в намерении нанести увечья и в жестокости по отношению к несовершеннолетним и отказано в освобождении под залог в 10000 долларов[268].
Как следствие, некоторые обвинения, например в изнасиловании, могут стать в принципе проблематичными. Если обвинитель и обвиняемый будут убедительны, сомневаться будут в правоте обоих[269].
265
The Evening Bulletin (Philadelphia). 1971. July 22.
266
San Francisco Sunday Chronicle. 1964. June 7.
267
Reiss A.J., Jr. Police brutality: Answers to key questions // Trans-action. July-August. 1968. p. 10; Rubinstein J. City police. New York: Farrar, Straus & Giroux, 1973. p. 388–390.
268
The Evening Bulletin (Philadelphia). 1969. November 5.
269
Sheehy G. Nice girls don’t get into trouble // New York Magazine. 1971. February 15. p. 26–30.