Страница 122 из 276
25 мая 1922 года был введён в действие Уголовно-процессуальный кодекс, ознаменовавший собой новый период в развитии советского судопроизводства. Кодификация уголовно-процессуального законодательства должна была означать положительные изменения, особенно заметные на фоне периода «революционной законности», но в данном случае мы имеем очевидный пример упрощённого правосудия, основной задачей которого была максимальная примитивизация как самого судебного процесса, так и процедуры постановки приговора.
Новый УПК до крайности развивал государственные функции и всячески подавлял инициативу суда, если она, конечно, была:
— народный суд рассматривал дела в составе народного судьи и а) шести народных заседателей по особо важным уголовным делам и б) двух заседателей по остальным уголовным делам и всем гражданским, избирался районными или городскими советами или УИК с последующим утверждением ГИК.
Обязательным условием избрания были обладание избирательным правом, опыт работы в пролетарских организациях, техническая и практическая подготовка. Как мы понимаем, право на избрание судьи означало и право его отзыва, реализовать которое исполкомы могли в случае необходимости на ближайшей сессии.
Специальная инструкция № 100 1920 года предписывала местным органам привлекать в народные заседатели в первую очередь «наиболее передовые элементы», при составлении списков должны были быть приняты во внимание указания местного комитета РКП.
При этом в силу ст. 97 суд в своей деятельности не был стеснён никакими формальными обязательствами. На основании ст. 257 председательствующий в судебном заседании должен был направлять судебное следствие в сторону, «наиболее благоприятствующую раскрытию истины». Однако запредельно низкий профессиональный уровень судей и их партийная односторонность делали судебный процесс заведомо обвинительным и предрешённым, что нередко приводило к «приговору, покоящемуся не на фактах, выясненных в процессе судоговорения, а на предрешающей его, исходящей от властного центра директиве» (Право Советской России. Сборник статей, составленных профессорами русского юридического факультета. Выпуск второй. Прага, 1925).
В силу ст. 381 участие как стороны защиты, так и стороны обвинения в процессе не являлось обязательным, и «разрешается каждый раз в зависимости от сложности дела, доказанности преступления или особого политического или общественного интереса дел; но и принимающие участие в заседании стороны могут быть не допущены к прениям, если суд признает дело достаточно выясненным (ст. 397 УПК)» и т. д. (там же. — Авт.).
Однажды Владимир Владимирович достаточно резко отреагировал на публикацию в «Листке Рабоче-Крестьянской инспекции» о гражданине Мещерине, который Тамбовским губернским судом сначала был осуждён за контрреволюционную деятельность к 10 годам лишения свободы, а затем, через два с половиной года, обвинительный приговор, постановленный в его отношении, был отменён губисполкомом (?), и, как выяснилось, совершенно незаконно:
В газетах такие новости не редкость — в областных судах и не такое бывало, особенно при рассмотрении гражданских тяжб.
В 1927 году в Тамбовский губернский суд поступила кассационная жалоба М. В. Фомина: его отцовство было признано вопреки отсутствию в материалах гражданского дела каких-либо доказательств. Кроме того, на одном из заседаний в качестве судебного заседателя была привлечена гражданка Севастьянова, которая не состояла в списках заседателей. Здесь же народный суд одного из судебных участков признал отцовство гражданина Филатова и взыскание с него алиментов по иску гражданки Шуваловой на основании «установления сходства глазами» с ответчиком её дочери, которой к тому времени было уже 17 лет.
В марте 1928 года в газете «Орловская правда» была опубликована заметка «Шемякин суд», подписанная инициалами «Н. Б.», в которой приводился оправдательный приговор, постановленный судьёй Степановым братьям Павловым, подозреваемым в краже семян конопли и ржи из амбаров Россошевского пункта «Хлебопродукта». Несмотря на то что при обыске у подсудимых были обнаружены колхозные конопля и рожь, судья мотивировал своё решение тем, что «кража была осуществлена через забор трёхметровой высоты и для этого нужна лестница, а у Павловых есть только короткая лестница с тремя порожками и по ней невозможно подниматься и спускаться смешком конопли». [1.111]
В 1929 году было издано постановление об изменении «Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик», включавших в себя ряд новых признаков, которые влекли за собой усиление наказания за совершённые преступления. Одновременно предусматривалось смягчение наказания ниже низшего предела или неприменение наказания вообще в том случае, если обвиняемый перестал представлять опасность для общества, но увы, эти счастливые обстоятельства целиком и полностью зависели от состояния революционного правосознания судей.
Закон предусматривал два вида лишения свободы: в исправительно-трудовой лагере сроком от 3 до 10 лет и в общих местах заключения сроком до 3 лет (современные общий и строгий режимы содержания в местах заключения).
В этом же 1929 году в советском уголовном праве появилось понятие «невозвращенцы», которыми признавались «граждане, которые перебежали в лагерь врагов рабочего класса и находятся в данный момент за границей, объявляются вне закона и подлежат расстрелу в течение 24 часов со дня их обнаружения и вынесения приговора».
Попыткам модернизации законодательства объективно препятствовало качество как судебного процесса, так и предварительного следствия. На 46-м Пленуме Верховного суда СССР в марте 1934 года А. Я. Вышинский выступил с докладом, в котором подверг разгромной критике состояние следствия в стране, его некомпетентность и безграмотность, особенно на предварительной стадии. По мнению заместителя прокурора СССР, суды поверхностно выносят приговоры по уголовным делам, часто перегружены и рассматривают свыше 10 дел в день.
Сразу же были предложены новеллы:
— отказ от письменного доклада и переход исключительно к устным прениям сторон в судебном процессе. Докладчик с письменным заключением мог быть привлечён только по «сложнейшим делам» («Члены суда должны в известной степени сами „специализироваться“, привыкнуть сами читать дела, готовить краткий устный доклад и писать соответственное краткое решение», — писал «Ежедневник советской юстиции» № 19).
— для судей установить норму, «не превышающую силы человека (…) не более 2, в худшем случае 3 раз в неделю в заседании; прочие дни на подготовку докладов» и т. д.
Думаю, что у большинства федеральных судей эти цифры вызовут саркастическую улыбку. Несмотря на то что по современной статистике уголовные дела составляют только 4 % от общего числа дел, рассматриваемых судами, существующая нагрузка на судей в разы выше.