Страница 121 из 276
Официальных сведений о казни легенды ВЧК-ОГПУ в центральных советских газетах не было. Слухи распространялись в Москве, какие-то литовки с информацией о расстреле появлялись в Ереване[130].
Ещё один высокопоставленный сотрудник ЧК — свидетель расстрела «врага народа» — народного артиста РСФСР, члена РКП(б) Всеволода Мейерхольда-Райха, рассказывал о том, как измученный допросами режиссёр прокричал перед смертью: «Да здравствует революция!»
Такое близкое общение с сотрудниками ОГПУ, обладавшими исключительными возможностями и казавшимися богеме всесильными, по всей видимости, давало многим деятелям культуры и искусства, как и самому Владимиру Маяковскому, обманчивое ощущение собственной защищённости.
Впервые со времён Ивана IV (Грозного) в структуре российской государственной власти появились профессиональные люди с неограниченными полномочиями и практически узаконенным правом на безнаказанное убийство политических оппонентов режима. Не вызывает сомнений, что друзья-силовики делились с поэтом своими соображениями по поводу событий, которые в это время происходили в стране.
В 1924–1925 годах все силы ОГПУ были брошены на локализацию крестьянских волнений, в большинстве своём вызванных чрезмерно высокой налоговой нагрузкой на крестьянские хозяйства. По самым скромным подсчётам, в них участвовали около 800 000 человек. Прежде всего крестьяне были озлоблены применяемыми методами сбора налогов, так как в случае образования недоимки неминуемо следовала практически немедленная конфискация домашнего скота и сельхозинвентаря.
Как известно, Уголовный кодекс РСФСР (в редакции 1922 года) относил неуплату налогов к контрреволюционным преступлениям (Гл. 1 Государственные преступления). Ст. 62 предусматривала ответственность за «участие в организации, действующей в целях, означенных в 57 статье Угол, код., путём возбуждения населения к массовым волнениям, неплатежу налогов и невыполнению повинностей, или всяким иным путём в явный ущерб диктатуре рабочего класса и пролетарской революции» в виде высшей меры наказания с конфискацией всего имущества.
В августе 1924 года началось восстание на родине Владимира Маяковского — в Западной Грузии, в Гурии, где, в соответствии со сводками Политуправления, волнения не утихали в течение ряда лет.
В 1928 году забастовки рабочих отмечены по всей стране: в Московской, Ленинградской областях, на Урале и в Сибири. Начался массовый голод на Украине, где план хлебозаготовок удалось выполнить только с помощью повальных арестов и обысков среди крестьянского населения. В Среднем Поволжье под суд отдано более 17 тысяч крестьян по стандартному обвинению в утаивании хлебных излишков.
Сам Маяковский не мог не видеть очередей за основными продуктами питания в Москве, как и тысяч беженцев из вконец оголодавших губерний, готовых на любую работу в столице. В это время у Владимира Владимировича появляется любимая поговорка: «У вас хорошее настроение? Значит, у вас плохая информация».
Очевидно, что поэт не мог не обсуждать с более чем осведомлёнными друзьями-чекистами катастрофическую экономическую и социальную ситуацию в стране и вряд ли следовал примеру Лили Брик, которая, в отличие от него, любила порассуждать о том, что на самом деле ничего страшного не происходит и во всём виноваты коварный внутренний враг и ползучая контрреволюция. Это обманчивое чувство причастности к «касте неприкасаемых» оставалось у Владимира Владимировича даже после получения им трагического известия о расстреле футуриста и «лефовца» Владимира Силлова, который был членом сибирской футур-группы «Творчество» и подготовил библиографию его произведений для первого тома собрания сочинений. 28-летний литератор был обвинён в шпионаже и контрреволюционной пропаганде, а затем казнён через три дня после объявления ему приговора.
«А ведь для нас чекисты были — святые люди!» — сказала Лили Юрьевна после того, как услышала историю о мытарствах в тюрьме и во время лагерного этапа известной московской актрисы — бывшей заключённой.
В 1936 году Михаил Пришвин написал в дневнике: «Столько убийств! И всё-таки кровь в самое короткое время исчезает, как роса. И всё потому, что человек этот прост, целен и совершает убийства не за себя, а по вере своей в лучшее общество. Пётр I ведь тоже казнил много, и все такие казнят, и у всех сошла кровь, как роса, кроме Робеспьера. Видно, чтобы кровь обращалась в росу, кроме веры в лучшее, ещё нужна и удача. Неудачливые госдеятели становятся злодеями». Конечно же, напрашиваются аналогии, но мы о них благоразумно умолчим…
3.1. Да здравствует советский суд — самый гуманный суд в мире!
В первые постперестроечные годы в сотнях публикаций в самых популярных изданиях того времени — «Московских новостях», «Огоньке», «МК», «Собеседнике», — выходивших миллионными тиражами, было принято обвинять правоохранительные органы СССР периода «большого террора» в абсолютном пренебрежении к принципам социалистической законности. Наконец-то получившие свободу журналисты буквально смаковали неизвестные ранее детали судебных процессов над врагами народа, рассказывая об изощрённых методах допросов следователей НКВД, неожиданно ставших знаменитее своих жертв, и т. д.
Несмотря на то что ещё в 1918 году начальник отдела по борьбе с контрреволюцией ВЧК Мартин Лацис высказывал в издаваемом чекистами журнале «Красный террор» вполне определённую позицию в отношении пролетарского правосудия: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора», в большинстве случаев действия сотрудников ВЧК-ОГПУ-НКВД, надзорных органов, суда практически полностью соответствовали действующему на тот момент времени советскому законодательству.
Например, для того чтобы получить право на досудебный приговор в отношении обвиняемого в государственном преступлении, следствию необходимо было не только иметь его личное признание в его совершении, но и соблюсти чётко определённую процедуру — как минимум выйти с ходатайством в Президиум ВЦИК СССР.
130
В 1979 году, ровно через 50 лет после расстрела Я Г. Блюмкина, в журнале «Новый мир» вышла повесть Валентина Катаева «Уже написан Вертер», в которой Яков Блюмкин был выведен в образе чекиста Наума Бесстрашного. В. Катаев использовал для названия своей повести строчку из стихотворения Бориса Пастернака, его цитатой она и завершалась: