Страница 9 из 17
– Хотите, я сяду за руль? В молодости я неплохо водил, пока не отобрали права.
Она подняла покрасневшие глаза.
– Как же без прав? А если остановят?
– В этом медвежьем углу? Кто?
Белый широким жестом обвел улицу, пустынную в сумрачный будний день. Женщина проследила за ним и неуверенно улыбнулась.
– Спасибо, – сказала она. – Правда, спасибо. Только берегите, ладно?
– Машину? – уточнил Белый, галантно помогая Оксане вылезти с водительского кресла и пересесть на пассажирское.
– Нас.
Уронив подбородок на грудь, стеклянно наблюдала за хороводом листвы и мельтешением фонарных столбов, убегающих за спину.
Вторая стадия никогда не нравилась Белому. Было в этом что-то неправильное и мертвое, отчего волоски на шее вставали дыбом. Он попросил говорить, и Оксана начала рассказывать.
О шоке от озвученного диагноза, о тяжелых родах, о размолвках с Артуром, с которым дело так и не дошло до официальной регистрации. О том, что Альбина любила на обед, и как расцветала после арттерапии. О вечно недовольной матери…
На этом моменте Оксана умолкла, дернув плечом и не решаясь продолжать.
Белый все понял и не настаивал, но сделал мысленную заметку.
Неудавшегося мужа, конечно, можно и вычеркнуть из списка подозреваемых, но на всякий случай лучше подать запрос в Петербургский отдел и выяснить, отлучался ли он из города в последние дни, а если отлучался – то куда.
Гораздо интереснее была Оксанина мать. Но расспрашивать о семейных конфликтах сейчас – не место и не время. А потому, повинуясь подсказкам, Белый повернул на узкую улицу, застроенную двухэтажными деревяшками, и аккуратно припарковался в одном из дворов, по виду ничем не отличимых от тысячи таких же – палисадники с уже увядающими астрами, застиранное белье на веревках, плохо прокрашенные лебеди из шин. Возле подъезда умывался полосатый кот, который при виде Белого выгнулся дугой и с гортанным мявом скрылся в зарослях палисадника.
В подъезде пахло отсыревшим деревом. Три ступеньки проскрипели приветствие, и у порога Белый привычно остановился, не донеся палец до кнопки звонка.
– У меня ключи, – Оксана обошла его, ковыряя в замке.
Потолочная лампочка едва позволяла разглядеть обитую дерматином дверь. Шляпки гвоздей хищно поблескивали, из-под двери тянуло сквозняком, донося едва ощутимый запах сухой травы.
Оксана зажгла в коридоре свет, на ходу сбрасывая кроссовки, крикнула куда-то во тьму:
– Олег Ни… Папа, ты дома?
Вытянув шею, но все еще не переступая порог квартиры, Белый видел, как из теней сплелась долговязая фигура.
– Где пропадала так долго? Я начал волноваться.
Пожилой мужчина, выступивший из кухни, казался собранным из одних костей. Торчали острые плечи и ключицы над майкой-алкоголичкой. Запястья рук, запрятанные в карманы домашних штанов, можно было заключить в кольцо большого и указательного пальцев. Тяжелый взгляд глаз-буравчиков был неуютен.
– Познакомься, папа, это Герман Александрович, из полиции, – Оксана обернулась через плечо, улыбка чуть дернула обкусанные губы.
– Приятно познакомиться, – Белый протянул ладонь. – Могу я войти?
– Нет.
Безапелляционный ответ мог бы смутить кого угодно – но не Белого.
– Вот удостоверение, – он раскрыл потрепанную книжечку, высланную Лазаревичем. Подделка, конечно, да кто будет проверять? – Отдел уголовного розыска Санкт-Петербурга. Не в ваших интересах мешать следствию. Так я могу войти?
– Нет, не можете. И какое отношение к нам имеет Петербург? – старик дернул плечами и обратился уже к дочери: – Ксюша, закрой дверь. Сейчас же!
– Прекрати! – Оксана тоже повысила голос. – Никто мне не верит! Никто, даже ты! Прекрати, папа! Пусть он войдет! – и, вновь обернувшись к Белому, поспешно добавила: – Конечно, входите, Герман Александрович! Пожалуйста! Вот сюда.
Она посторонилась, держа нараспашку дверь. Незримый барьер треснул, и Белый шагнул вперед.
– Не знаю, что на всех нашло, – Оксана схватила его за рукав и потянула в комнаты. – С самого утра я будто в дурном сне, все сплю и сплю, и не могу проснуться. Тут кухня, где мы вчера пили чай. А там, в спальне, мои вещи. Там были и вещи Альбины, но они… исчезли вместе…
Голос сорвался на хрип. Привалившись к стене, Оксана запустила пятерню в спутанные волосы. Белый невесомо коснулся ее руки.
– Успокойтесь, слезы – вода, а она, как известно, сгубила немало людей. Вы уже дали ориентировки «Лизе Алерт»?
Женщина кивнула, не в силах отвечать, но ответа Белый и не требовал.
– Я осмотрю тут все, – сказал он, обойдя застывшего истуканом старика и аккуратно вынимая марлевые шарики.
В комнатах царила чистота. Наверное, даже излишняя чистота для жилища закоренелого холостяка. Не было ни запаха белья, ни табака, ни подгоревшей пищи – только уже знакомый запах сухой травы и немного прелой листвы, пропитавший все, от постельного белья до кухонных занавесок.
Аромат Леса.
С особой тщательностью Белый исследовал скудные Оксанины вещи: вторую пару обуви, спортивный костюм, косметичку, пакет с нижним бельем и носками. Они еще хранили обычные человеческие запахи, и это отчасти успокаивало.
– Когда, говорите, вы приехали?
– Вчера, – вместо Оксаны ответил ее отец, горбато вырастая за плечом дочери и кладя костлявую ладонь на ее плечо. – Но я не допущу, чтобы по моему дому сновали какие-то ненормальные типы и рылись в твоей сумке с бельем. Зря ты позволила ему войти.
– Если ты не поверил, это не значит, что и остальные тоже! – в раздражении откликнулась Оксана, отстраняясь.
Белый не слушал: из сумки пахнуло чем-то железистым.
– А ведь скоро Охотничья луна, – ни с того ни с сего вдруг произнес старик.
И в спину будто вонзились иголки, а следом пришла память – багровый, изрытый оспинами лунный лик, и тянущая боль в мышцах, и тот самый привкус, который, надеялся Белый, он больше не почувствует никогда…
– Что? – переспросил, исподлобья глядя на старика.
Тот стоял, поджав губы, будто делая одолжение, и Белый подумал, что находиться в одном помещении с этим человеком неуютно и… неестественно? Да, костлявый Оксанин отец вызывал безотчетное отторжение, какое, должно быть, и сам Белый вызывал у людей.
Что-то тут было не так.
Что-то, связанное с его сгорбленной позой и – запахом.
Отчаянно, до жути вдруг захотелось войти в Лес.
– Вы скоро закончите? – повторил старик, возвращая к реальности. – Или останетесь допоздна?
– Скоро закончу, – пообещал Белый. Вдохнув запах снова, поднялся на ноги и протянул Оксане вскрытую гигиеническую пачку. – Какой у вас день цикла?
– А? – она моргнула и зарозовела щеками. – Нет, это не у меня. Это Альбина… то есть, у нее началось как раз, когда…
Белый кивнул.
– Я понял. Позвольте взять это с собой, так будет проще… Минуту.
В кармане вибрировал смартфон. «Легавая» – высветилось на экране.
– Где вас, Резников, черти носят? – голос Астаховой звучал отрывисто. – У нас пострадавший.
– Где? – под ложечкой тоскливо заскреблось.
Не прошло и пары дней, и вот снова…
– Сандармох, километров двадцать от Медгоры. Подъезжайте сразу к часовне. Знаете?
– Найду.
Оборвав связь, бегло попрощался, пообещав вернуться как можно скорее, продиктовал свой номер. И, только выйдя на улицу, осознал, что не так с Оксаниным отцом: Олег Николаевич ничем не пах, словно вовсе не имел собственного запаха.
7. Сандармох
Урочище встретило вкрадчивой тишиной. Сосны, облитые солнечной медью, молчаливыми часовыми высились над извилистой тропой: к бывшему расстрельному полигону не подъехать близко, только, оставив машину на пятачке, брести по бездорожью. Почти непролазная в слякоть, в сухую и ясную погоду дорога становилась сказочно красивой – с таких мест только картины писать. «Мишки в сосновом бору». Или она правильно называлась «Утро»? Белый не интересовался искусством, зато быстро учуял смерть: деревянные кресты и памятные надписи не давали забыть о случившейся здесь трагедии.