Кристальный пик

Но затем Солярис взял меня за шкирку, неаккуратно встряхнул и рывком поставил на ноги.

— Эй!

— Идем, сказал же.

Тени гнездились под кроной Рубинового леса, что смотрел нам вслед, и чем дальше мы от него уходили, тем сильнее становилось мое желание сбежать туда и снова потеряться.

Не только кухонные мастера во главе с Маттиолой были заняты подготовкой к сейму — каждый житель замка работал денно и нощно, прекрасно понимая, что стоит на кону. Повозки и конницы толкались у крепостных стен, а вокруг теснились пестрые шатры, разбитые друг к другу до того плотно, что образовывали разноцветное лоскутное одеяло — непонятно, где заканчивается один и начинается другой. Торговцы по цепочке катили бочки с вином ко входу в служебную бадстову*, хускарлы на пару с крестьянами разгружали продовольственные телеги, а из кузницы доносился ритмичный стук инструментов. Я не сомневалась, что где-то там Гектор подковывает очередную лошадь, прибывшую издалека и хромающую после местного бурелома. Мне очень хотелось заглянуть к нему и проведать, но купание и сборы занимали куда больше времени, чем тренировка и королевские советы вместе взятые. Особенно когда Маттиолы не было рядом, и мне приходилось справляться в одиночку.

— Замок не рухнет, если попросить Маттиолу ненадолго отлучиться от дел и помочь тебе, — предложил Солярис, наблюдая, как я тщетно пытаюсь победить собственные волосы и заплести их так, чтобы спрятать в основание косы широкий красный локон, оставленный туманом на память. — Хочешь, я попробую?

— Попробуешь заплести меня? — переспросила я, недоуменно глянув на Сола в отражение зеркала.

Всю мою жизнь, сколько я помнила Соляриса, он старательно избегал любой работы и без всяких зазрений совести пренебрегал своими обязанностями там, где ими можно было пренебречь без вреда для моего здоровья. Тем не менее, даже тогда его забота периодически докучала мне, становясь излишне навязчивой — теперь же он и вовсе топил меня в ней. Несмотря на то количество действительно важных дел, которыми бы Сол мог заняться в преддверии пира, он выбрал стоять здесь, у дверей купален, и давать мне советы по выбору одеяний.

Гадая, в чем именно дело, — не в том же самом, что заставляло Сола виновато отводить глаза от пунцовых шрамов на моей груди, выглядывающих из-под выреза платья? — я повернулась к нему лицом. Приняв оскорбленный вид, Солярис придирчиво рассматривал свои пальцы с когтями по пять дюймов каждый и что-то бурчал себе под нос, похоже, приняв мое удивление за отказ.

— Ты дочитал до десятого раздела «Памяти о пыли»? В Дейрдре мужчина заплетает женщине волосы лишь накануне их свадьбы, — поспешила объяснить я, пока его недовольно не превратилось в обиду, которую Сол умел таить так же долго и хорошо, как секреты. — Это старая традиция. Если Маттиола узнает о том, что ты заплёл меня, то ещё долго будет подшучивать на эту тему. Вдобавок за время нашего похода в Сердце я стала куда более... самостоятельной. Не хочу растерять этот навык.

— Так дело в традиции? — спросил Солярис, вскинув голову, будто услышал только это. — Они так важны для тебя?

— Да, пожалуй.

— Почему?

— А почему кто-то другой должен следовать традициям, если им не следует даже сама королева? Отец учил меня беречь наследие предков. К тому же, тот свадебный ритуал ещё и проверка: насколько бережно жених будет обращаться с волосами невесты, настолько же бережно будет обращаться по жизни и с ней.

— Хм.

Солярис оттолкнулся от дверного дола, к которому приваливался плечом, подобрал с полки костяной гребень и подошел ко мне. Сначала в зеркале отразилось его лицо, — спокойное, но с каплей румянца на скулах, говорящим больше, чем слова, — а затем отразились руки. Сол накрыл ими мой затылок и пропустил растрепанные локоны между пальцев, едва задевая когтями кожу головы. То, как нежно он делал это, прежде чем уложить копну себе на ладонь и взяться за гребень, резко контрастировало с его бескомпромиссностью на маковом поле.

Как один и тот же мужчина может столь жестоко резать врагов, но столь нерешительно расчесывать женщине волосы?

— Вообще-то раньше я уже заплетал тебе косы, — напомнил Солярис, когда с гребнем было покончено. Все это время я старалась не двигаться и, кажется, даже не дышала, смущенно наблюдая за ним в отражение. Там, выглядывающие из-за моей уложенной макушки, были видны лишь его прищуренные глаза и то, как сосредоточенно он перебирает пальцами, сплетая вместе прядку за прядкой.

— Это не считается, ибо мне тогда лет десять было. И не сказать, чтобы у тебя хорошо получалось.

— Всяко лучше, чем у тебя, Королева-Петушиный-Хохолок.

Я спрятала улыбку под надутой гримасой и сложила руки на груди, но продолжила наблюдать за Солом краем глаза. По застывшему выражению его лица было невозможно понять, о чем он сейчас думает. Та самая рубашка из небесно-голубого льна, пошитая королевской портнихой к моему Вознесению, подчеркивала бледность его кожи и такие же голубоватые прожилки под ней. В этот раз он оделся куда скромнее, отказавшись от эмалевого пояса, верхней накидки и даже от своего традиционного раскраса на лице. Видимо, не хотел привлекать внимание ярлов, которые и без того вечно пялились на него, как на иноземную диковинку. Правда, едва ли Солу с его неземной красотой могло помочь не выделяться хоть что-то кроме холщового мешка на голове.

Когда четыре идеально заплетенные косы легли мне за спину, а еще две опустились на плечи, стало ясно, что окрашенную туманом часть прядей не спрятать, как не пытайся: Солярис очень старался, но одна из кос все равно вышла исключительно красной от корней до кончиков. Я махнула рукой и надела поверх кованую диадему, решив, что не такая уж это беда — куда важнее спрятать костяную руку, суставы и косточки которой по-прежнему просвечивались под истончившейся от гелиоса кожей. Ведь «храбрые мужи», которые должны были собраться на сейме, на практике часто оказывались не такими уж храбрыми. Дабы не испытывать их, я натянула на левую руку перчатку из молочного бархата, пальцы которой обрамляли золотые нити и кольца. Пускай эта перчатка совершенно не сочеталась с летящим платьем из пурпурного серсенета, прославиться дурным вкусом было всяко лучше, чем уродством или проклятием.

— Кто учил тебя манерам?! Лесные звери? Теперь понятно, почему ты так не нравишься моему брату.

— Да что ты знаешь о манерах, глупая змеюка! Сама феху с ансуз путаешь.

— Зато я ни у кого не списываю!

— Я тоже не списывал! Я всего лишь посмотрел!

Солярис шел размашистым шагом вдоль извилистого коридора, проедающего весь замок насквозь, как червь яблоко, и даже не замедлился, когда мы проходили мимо архивной каморки. Я же остановилась, потрясенная руганью, что доносилась оттуда. Даже пожилая весталка, нанятая мной для обучения грамоте служащих, была способна лишь на то, чтобы сердито стучать хворостиной по руническому алфавиту на деревянной доске, не осмеливаясь вставить ни слова. А ведь когда-то мне казалось, что это хорошая идея — дать Кочевнику место в рядах моих хускарлов и образование в благодарность за все, через что он прошел ради меня, раз уж золото противно ему не меньше, чем Красный туман... Теперь же, стоя в дверях и наблюдая, как они с Мелихором швыряются друг в друга каменными табличками с их первыми корявыми письменами на общем языке, я сомневалась в целесообразности своего решения.

Лишь Тесея, — младшая сестра Кочевника, в обнимку с которой его выбросил Красный туман ровно через сутки после моей смерти, — училась прилежно и не отвлекалась по пустякам. «Да она может связать одной ниткой все четыре ветра!» — хвалился Кочевник, когда знакомил нас, и действительно: сколько бы я не встречала Тесею в замке, у нее при себе всегда была пара клубков пряжи и серебряное веретено из Сердца, привезенное братом. Даже сейчас одной рукой она писала, макая перо в чернила, а другой перебирала нити, лежащие на коленях. Черноволосая, как брат, но с круглым лицом и зелеными глазами, как почки на вишневом дереве по весне, Тесея для своих двенадцати лет была в два раза ниже и тоньше ровесниц, чем сильно напоминала меня в детстве. Покладистая и тихая, она, в отличие от своего старшего брата, вдобавок была такой трудолюбивой, что сама сшила себе платье из моего старого отрезка виссона, а из остатков принарядила в попоны несколько здешних лошадей.