Дракон Нерождённый

— Нет… нет… Небеса говорят… Господи… вы не чувствуете, какое зло грядёт? Оно здесь… — Старый петрианец зашёлся лающим кашлем и на грязной ткани появились кровавые пятна. — Вы не чувствуете⁈

Великолепный золотой колосс повернул и чуть склонил голову.

— Да, мой друг, разумеется, ты тоже чувствуешь! Ступай же!

Аполлинарий Сталузский движением плеч скинул с себя расшитый золотом плащ. Всё это время он прятал под тканью Конф е ссор — великий долгий меч, в эфесе которого хранилась железная крошка из молота самого Молотодержца. Иоаннит обнажил клинок, сверкнули золотые буквы на стальной полосе, ножны легли поверх плаща. Так, с Конфессором в руке, гигант сошёл с пьедестала.

Его золотой панцирь покрывало парчовое сюрко, со спины расшитое серебряными ангельскими крыльями. Гвардейцы и трепещущая толпа расступились перед святым воином; на костёр он даже не глядел, направляясь к дальнему концу площади. Там брат Аполлинарий упёр остриё меча в брусчатку, положил руки поверх навершия и стал ждать.

Вниз по Горе Мощи Господней маршировали гвардейцы.

///

Слова ревели громче прежнего, они горели в мозгу, жгли глаза и пытались вытеснить Майрона из собственной головы, требовали произнесения. Драконий Язык пел звонким голосом о крови, огне, победах минувших и грядущих. Он предвещал великое сражение впереди, но Майрон не слушал. Рив бежал так стремительно, что всё вокруг превращалось в калейдоскоп смазанных штрихов. Дорога была совершенно чиста, пока вдруг на ней не появилась какая-то преграда. Майрон прошёл насквозь, почувствовав лишь запах крови, пороха, металла, что-то горячее брызнуло в лицо, но всё закончилось быстро. Он как раз вырвался на Соборную площадь, когда вдруг сверкнула золотая вспышка.

Всё замедлилось и мир вернулся в норму, рив обнаружил, что стоит на самом краю площади, а некто сверкающий посягает на него мечом. Доргонмаур остановил удар драконьим крылом и двое застыли недруг против недруга.

Но главное, что увидел Майрон, — огромный костёр, который уже занялся!

— С дороги!

— Здесь твоя дорога обрывается, демон. Исповедуйся. — Голос незнакомца был похож на гудение огромного колокола.

Майрон воистину обрёл демонический вид: его плащ превратился в горелые обрывки, лицо и чёрные доспехи покрыла запёкшаяся кровь, глаза пылали янтарными звёздами, а в руке было раскалённое копьё. Совсем не то, что сияющий витязь в золоте и с нимбом за головой.

Они стояли вровень, одинаково громадные и ужасающие; простые люди бежали прочь в панике, молясь и вопя. Золотой витязь давил мечом, а Майрон сдерживал его копьём. Сердца ударили раз, ударили два. В голове рива шумела кровь и Слова, но громче всего он слышал треск пожираемого пламенем дерева.

Майрон вложил всю силу в толчок, но золотой воин отшатнулся лишь чуть. Этого было достаточно чтобы рив метнулся в сторону, а потом и к костру, но золотой росчерк оказался на пути в мгновение ока. На Майрона обрушился град свистящих ударов, пришлось отступить раз, другой, его теснили обратно к краю площади, враг оказывался то слева, то справа, продолжая одно длинное и совершенное движение. Доргонмаур вскрикивал и плевался искрами от удовольствия, сталкиваясь с сияющим клинком, его волнистое лезвие то и дело выбрасывало язычки пламени, древко вибрировало и гудело, отдавая Майрону в кости.

Дыхание Первое, Натиск Ингмира… оказалось бесполезным. Погребальщик сказал правду, — поток простых, но сильных атак мог смять врага более слабого, но золотой витязь перехватил меч двумя руками, и принялся филигранно защищаться, каждый удар был отведён, каждый выпад оказался тщетным.

Дыхание Третье, Полёт Йуки, показало, что невозможно было оторваться от этого врага. Майрон метался ветром из стороны в сторону, чувствуя слабое сопротивление, когда врезался в людей и ломал их бренные тела, но всякий раз витязь был на длине копья от него, всякий раз пытался нанести смертельный удар. Он следовал так неотступно, что начал вселять страх, — чувство бессилия и безнадёжности стало душить Майрона.

Всё это время костёр лишь рос! Рив не успел! Там, за спиной противника погибал Обадайя!

Слова повторяли сами себя, раз за разом, по кругу, рив давно знал их наизусть, знал лучше любого из заклинаний, выученных когда-либо. Он столь крепко затвердил их, что стал различать потаённые строки, спрятанные речи, слышал голос, полный пренебрежения и разочарования, доносившийся изнутри огненного столба:

«СОПЕРЕЖИВАНИЕ. СОСТРАДАНИЕ. ЛЮБОВЬ. ЭТИ ЭНЕРГИИ ЛИШАЮТ ТЕБЯ ИСКОННОЙ СИЛЫ, ЗАТМЕВАЮТ ПАМЯТЬ О ТОМ, КТО ТЫ. НАША ПОРОДА ЧЕРПАЕТ СИЛУ ИЗ ДРУГИХ ИСТОКОВ, МЫ, ДРАКОНЫ, СИЛЬНЫ ТОЛЬКО ГНЕВОМ. ОТРИНЬ СЛАБОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КРОВИ, ПРИДИ В ДОМ ПРЕДКОВ И ПОЛУЧИ ИХ БЛАГОСЛОВЕНИЕ. ГНЕВ — ТВОЯ ОПОРА».

За спиной золотого витязя горел Обадайя. Мысль об этом холодила кровь, застилала разум… а потому Майрон отринул её. Вместо лица ученика пред внутренним взором появилось лицо врага, самого безжалостного и ненавистного, даже спустя столько лет, даже после победы и отмщения.

Майрон видел Шивариуса Многогранника, великого мага, с которым столкнулся в поединке давным-давно. Тогда другой голос в голове тоже советовал ему разное, но молодой маг отказался и проиграл… погиб. Сегодня он послушается, вспомнит надменное лицо, полное презрения, вспомнит лёгкость, с которой Шивариус раздавил его, вспомнит свою ничтожность, бессилие, отчаяние и предсмертную агонию. И всё это, собранное в желудке, переплавит в ненависть.

— Я… хочу… — Майрон едва говорил от распиравшего его жара, от боли в груди и каждом кровеносном сосуде, от стука в висках, от судорог сердечной мышцы. — Я хочу… исповедоваться…

Золотой витязь ослабил натиск и отступил, весь забрызганный кровью, но по-прежнему возвышенный, непоколебимый.

— Всегда есть время для исповеди, нечестивое отродье. Говори, я монах, но обладаю священническим саном и могу выслушать тебя.

Майрон тяжело выдыхал дым, его кожа становилась красной, вены вздувались пуще прежнего, видна была настоящая мука.

— Святой отец, я грешен… из всех… из всех великих грехов лишь два свойственны мне… это… это… гордыня…

— Самый страшный из них, — кивнул золотой витязь, поднимая меч в предчувствии опасности.