Дракон Нерождённый

— Обадайя из Ривена, — голос Себастьяна чуть дребезжал, но звучал разборчиво, — лжепророк, лжемессия, лжечудотворец, тайный люменомант, рассмотрев пункты обвинения, исследовав твои показания, а также показания свидетелей, я, Божий Обвинитель Себастьян, выношу свой вердикт. На законном основании постановляю, что ты, Обадайя из Ривена, лжепророк, лжемессия, лжечудотворец, тайный люменомант, являешься преступником пред лицом Господа-Кузнеца и всех истинно верных амлотиан. На основании свидетельств и результатов этого разбирательства ты, Обадайя из Ривена, лжепророк, лжемессия, лжечудотворец, тайный люменомант, признан виновным в ереси, лжи, и распространении пекельных искусов путём чаротворения; совращении душ честных людей, разрушении многих городов и селений, а также попытке узурпации Святого Престола. Настоящим приговором именем Господа-Кузнеца, Молотодержца, Святой Церкви и Инвестигации ты будешь предан очищающему огню без предварительного удушения, и да помилует Господь-Кузнец твою чёрную душу.

Под конец оглашения пальцы монаха судорожно цеплялись за подлокотники. Казалось, вот-вот начнётся новый припадок и многие присутствовавшие делались всё более бледными.

— П… по… понятен ли тебе твой приговор?

Приставы напряглись, готовые немедленно надеть кляп, если приговорённый преступник попробует выкрикнуть какое-нибудь проклятье.

— Да.

— Желаешь ли сказать последнее слово?

— Благослови тебя Господь, дитя, — мягко улыбнулся Обадайя.

///

Он открыл глаза и увидел мир иначе.

Майрон восседал на каменном алтаре посреди огня. Пламя охватывало его тёплыми потоками, не причиняя вреда, наоборот, очищая и освежая измученное тело. Рядом с алтарём из горящих углей торчало копьё, носившее имя Доргонмаур. Оно было раскалено и звенело, пело на языке, которого не знал никто в целом мире, но некоторые могли понимать.

Вне пламени молились люди, а ближе всех к алтарю на коленях сидела женщина. Её голова была запрокинута, руки разведены и опущены вниз под углом, отчего жрица походила на взлетающую птицу. Майрону открылась пара прелестнейших грудей с маленькими тёмными сосцами, плоский тренированный живот, аккуратный пупок и белый треугольник под ним.

Верующие молились горячо, истово… из последних сил, ведь прошло много часов. Пробуждение задремавшего бога наконец было замечено и песнь плавно сошла на нет. Верховная мать Самшит протянула к нему руки и спросила громко:

— Что ты чувствуешь?

Майрон задумался. Слова остались, но успокоились и больше не мучили дух; отдав страдания копью, он получил от оружия историю, обрывочную и неполную, но достаточно связную, чтобы понять происшедшее. В Майроне словно появились две схожие, но не одинаковые сущности: одна знала Верховную мать Самшит и через что та прошла по пути в Астергаце; другая думала лишь о том, что пришла в этот город за блудным учеником.

Майрон вырвал копьё из углей, поднял его над головой и провозгласил:

— Горячее и лёгкое!

Рёв восторга накрыл его, верующие получили самый вожделенный подарок. Доргонмаур тонко пел в ответ и голос копья разносился по амфитеатру, касаясь каждой души.

«Так правильно,» — осознал Майрон, — «так и должно быть».

— О великий Доргон-Ругалор! — Жрица так и не встала с колен. — Позволь мне…

— Какой день сегодня… преподобная мать?

Она уже набрала воздух в грудь, но замерла, поняв, что не знает.

— Ты, Кельвин Сирли, какой день сегодня?

Одноглазый наёмник, стоявший поодаль от верующих, вышел вперёд.

— Шестой день иершема года…

— Достаточно. Я прибыл в столицу Папской Области вчера. Время потеряно. — Лицо Майрона стало жёстким. — Воля моя — закон для вас, дети Элрога, ибо устами моими говорит Пылающий. Преподобная мать?

— Воистину так! — ответила Самшит с благоговением.

— Пророк Хиас, подготовь братьев к благородному самопожертвованию. Пламерождённые и Огненные Змейки тоже пусть готовятся, потому что они должны защищать тебя, преподобная, а ты будешь рядом со мной. Прочие… малополезны в бою. Пусть молятся, это придаст мне сил.

Хиас поклонился, в его глазах отражалась пустота разума фанатика, получившего божественное указание.

— Можно ли узнать, чего всевластный владыка желает от своих верных слуг?

— Небольшого пустяка, преподобная. Колыбель Ангелов. Я желаю захватить её сегодня, и вы послужите моим оружием.

— Мы с радостью послужим воле Элрога!

— В этом у меня нет сомнений.

Слушавший их Кельвин Сирли хотел закричать. Он будто стал свидетелем беседы пары умалишённых. Взять штурмом Колыбель Ангелов? Этими силами? Да будь он хоть трижды бог, амлотиане перебьют всех до единого! Они все умрут там… Самшит умрёт! От одной мысли жилы наполнились ледяной водой. Вера Самшит непоколебима, она пойдёт войной хоть на Синрезар, стоит этому существу приказать! Она же… она… она же умрёт!

— Постойте! — воскликнул он. — Постойте, спешку прочь! Колыбель Ангелов? Но… — Кельвин очень ясно понимал, что попытка открыто перечить богу закончится весьма скверно для него. — Зачем? То есть, м-м-м, такие вопросы обычно не задают в высочайшем присутствии, однако, я ведь тёмный безбожник, поясните мне, зачем вам нужно… дело ведь в юноше, который взрастил Сад? Если вам нужен он, то не обязательно гнать всех этих людей на пули и копья! Достаточно подождать завтрашнего дня!

Прозвучало жалко, наёмник был один среди, если не врагов, то, уж точно не друзей. Он не нашёл бы поддержки даже у Самшит, о нет, заставлять её выбирать между богом и слабым стариком не следовало.

Доргонмаур пел о былых сражениях, о пронзённых и сожжённых врагах, о крепостях, сравненных с землёй по воле тех, кто обладал копьём раньше. Его желания были просты и понятны. Майрон слушал, но не позволял себя очаровать.

— Продолжай.