Сквозь огонь

— А почему вы не эвакуировались? — стараясь преодолеть стыд, спросил Костя.

— Куда?

— Известно, куда эвакуируют, — за Волгу, — тоном знатока сообщил он.

— Мама говорит, мы не знаем, как это делается.

— Знаете, да не хотите. Вам нечего тут делать.

— Как тебя звать? — ласково спросила девочка.

— Константин Пургин, — приободрившись, ответил Костя. — А тебя?

— Лиза.

Костя улыбнулся про себя: «Лиза-подлиза» — так дразнил он одну девочку в школе. Но эта, кажется, не такая. И переспросил:

— Лиза?

— Лиза, — подтвердила девочка. И, подумав, сказала: — Эвакуироваться сейчас некуда. Переправу немцы захватили, наши два раза отбивали, а сейчас там опять они.

— Откуда ты знаешь? — прервал Костя.

— Знаю. Это ты сидишь в блиндаже и ничего не видишь, а я у наших была. Только ты не говори, я никому на глаза не показываюсь. Не скажешь?

Костя промолчал. Он не знал, что ответить.

— Мама говорит, что нам нельзя от своего дома уходить. Тут она каждый уголок знает, помнит, где что есть. Выйдем ночью, а она ногами каждый бугорок признает. Позавчера подошла к тому месту, где наш дом был, и, как зрячая, говорит: «Стены сгорели, а место все равно целое, вот тут, говорит, мы гнездо себе совьем. Возьми, говорит, вон там, в углу под половицами, чемодан». Я разрыла головешки. Пол только местами прогорел. Взяла вот эти два чемодана. Потом мама сама машину достала, только она поломалась. Но мама говорит — наладим. А кончится война, шить меня научит. Она ведь у нас мастерица была.

— А где отец у тебя? — спросил Костя.

— На заводе похоронили. В братской могиле, — ответила Лиза, намереваясь о чем-то спросить Костю, но он уже был на лесенке. — Про маму и про меня… молчи! — крикнула она ему вдогонку.

Костя не остановился даже у штабного блиндажа. Он без оглядки бежал к себе.

Заскучавший голубь встретил его веселым воркованьем. Вылетел из дальнего угла, примостился на плече, и Косте казалось, что и Вергун одобряет его намерение: собрать все продукты и сейчас же отнести в погреб. Жаль, что голубь не умеет говорить, Костя рассказал бы ему, что он сейчас видел.

— А кому ты сказал, что мы здесь живем? — спросила Лиза, принимая от Кости вещевой мешок.

— Я не ябедник.

— А у кого ты эти продукты взял? — спросила мать Лизы. Сейчас она сидела возле печки, ощупывая солдатскую шинель.

— Ни у кого, это мой запас, — ответил ей Костя и тут же спросил: — У вас кто-то был? Чья это шинель?

— Теперь воду надо экономить, Лиза, — сказала женщина, будто не слыша Костиного вопроса.

Лиза взяла Костю за руку и, отвлекая от разговоров с матерью, сказала:

— Посмотри, какой у нас самовар.

— Где?

— Вот, — ответила Лиза и подвела Костю к лестнице.

Только сейчас Костя заметил, что под лестницей стоит большой самовар, наполненный водой. Звякнула крышка, и мать Лизы насторожилась:

— Не тронь, не тронь, воды и так мало.

— На неделю хватит, а там снег выпадет, — успокаивала Лиза свою мать.

На прощанье Костя передал Лизе свечку.

— А зачем она нам? Не поможет… — отказывалась мать.

Затем Костя вручил Лизе общую тетрадь и пригласил к себе:

— Приходи к нам в блиндаж. Александр Иванович хороший человек. Учитель.

Лиза встрепенулась. Слово «учитель» обрадовало ее.

— Какой он?

— Приходи, посмотришь, — ответил Костя. — И еще друг у меня есть — Зернов-бронебойщик. Самый смелый человек на свете. Приходи.

Вернувшись в блиндаж, Костя залез на нары, укрылся с головой плащ-накидкой и принялся обдумывать, что еще можно сделать для Лизы и ее матери. Он одобрял их за то, что не поехали за Волгу.

Вскоре послышались шаги. В блиндаж входили бойцы.

Костя притворился спящим. По сдержанным вздохам вошедших он понял, что многие не вернулись и не вернутся больше сюда. Их места были пусты.

Александр Иванович долго ходил по блиндажу, садился за стол, видно, писал что-то о погибших товарищах, потом осмотрел оружие в пирамиде и начал отсчитывать патроны… «Видно, взвод снова готовится в бой», — подумал Костя и заснул.

На той стороне Волги выпал первый снег. Белым пологом покрылись заволжские дубравы и поля. А здесь, в Сталинграде, перерытая бомбами земля по-прежнему была голая, без зимнего платья.

Над руинами Сталинграда все еще стоял горячий воздух. Заводской поселок дышал гарью, расплавляя снежинки до того, как они упадут на землю. Только из-за острова Голодный ветер, будто украдкой, набросал сюда, в овраг, несколько щепоток снежной крупы.

Маленькие белые пятнышки манили к себе Костю. Он вышел из блиндажа вслед за взводом, который снова пошел на передний край.

Под ногами, у самого порога, приятно скрипнул маленький сугробик. Хорошо подержать в руке горсть рыхлого снега, скатать его в тугой мячик и запустить куда-нибудь. «Но куда и в кого?» — спросил себя Костя, уронив снежок. Белым цветком упал на землю небольшой комочек снега.

«Почему Александр Иванович и дядя Володя не разрешают мне ходить на передний край? Раз остался в полку, значит, не могу же я все время сидеть. Сиди, читай, а кому от этого польза? Что, у меня руки, ноги отсохли, что ли? Папа по-другому бы распорядился. Он, наверно, сам послал бы меня в разведку или научил бить фашистов из пушки! Вот поживу еще день-два и начну по-настоящему требовать задания. Согласятся, я теперь не маленький! А если не согласятся, к Зернову пойду. Он-то настоящий друг, сразу поймет меня», — успокоил себя Костя и снова вернулся в блиндаж.

Вечером Александр Иванович, будто зная, о чем думает Костя, рассказывал:

— В первом батальоне убит радист. Рация вышла из строя, а в полковом взводе связи остался только один старшина, да и тот ранен и все же круглыми сутками дежурит у полковой радиостанции, а батальонная, видно, так и будет стоять без толку.

Фомин говорил об этом мимоходом в беседе с бойцами, но Костя не пропустил случая высказать свое желание:

— Александр Иванович, не горюйте, я помогу.

— Как же ты поможешь?

— Я же посещал радиокружок, делал приемник, его дядя Володя видел. Пусть он разрешит мне заняться рацией, и я ее налажу.

— Разрешить можно, но рация — это не приемник, — заметил Фомин.

— Я понимаю, но схемы читать нас учили в радиокружке, и руководитель говорил, что принцип всех радиоустановок один и тот же.

Фомин посмотрел на Костю.

— Едва ли это так, но было бы хорошо восстановить работу рации первого батальона. Телефонная связь рвется без конца, не успеешь найти обрыв, как снова артналет…

Косте уже не сиделось:

— Разрешите, я сбегаю в первый батальон. Посмотрю и, может быть, там же налажу рацию.

— Нет, не разрешаю. Тебе ведь командир полка запретил ходить на передний край, — строго напомнил Фомин.

— Но я же вам говорил, что сам построил приемник и схемы читать умею. Александр Иванович, разрешите?

— Нет, не разрешаю, — повторил Фомин.

— Надо бы разрешить. Пусть парень посмотрит, а может, и наладит, — поддержал один из бойцов.

Фомин подумал и согласился.

— Ладно, только рацию надо принести сюда.

Вскоре Костя вдумчиво и с напряжением рассматривал крышку батальонной радиостанции, на которой была начерчена схема. «Так, это питание, это лампа накала, микрофон, сопротивление, а это что? Ага, понятно, это перевод на ключ, а вот эти пластинки не пойму зачем, и тут еще четыре проводника, гнездо? Да, сложная штука, но все равно попробую включить», — рассуждал про себя Костя. Его обступили со всех сторон бойцы. Каждое движение Костиных рук вызывало у наблюдающих надежду на успех дела. Костя никогда не торопился, он унаследовал это от отца — делать все обдуманно, не спеша, а тут как назло много неясных вещей, и его охватило волнение, но он по-прежнему старался держать себя так, как будто все ясно и понятно.

— Ого, смотрите, смотрите, моргает! — вырвалось у одного из бойцов. Он заметил, как вспыхнул красный глазок, освещающий шкалу приемного диапазона, но в ту же минуту этот глазок, тускнея, погас.