Страница 16 из 36
— В какое время будет катер? — спросил Александр Иванович.
— Опаздывает, ждем в половине первого, — доложил один из бойцов.
Фомин посмотрел на часы.
«Пусть катер совсем не приходит… — твердил про себя Костя, глядя в книгу. — Или что-нибудь придумать бы, чтоб хоть на денек еще задержаться в полку…»
Распахнулась дверь. Качнулся и погас огонь светильника. На пороге блиндажа остановился запыхавшийся связной.
— Товарищ командир, тревога.
— В ружье!
Комендантский взвод бегом направился к штабу полка.
Здесь, в районе Сталинграда, Волга описывает отлогую дугу. Раньше внешнюю сторону этой дуги окаймляла сплошная цепь городских кварталов, рабочих районов, заводов и пригородных поселков. Теперь же с севера, от Спартановки, через заводской район, через центр города до Бекетовки и дальше на юг рядом с Волгой течет огненная река сталинградских пожарищ. Днем это не так заметно, а ночью кажется, и Волга горит, и вот-вот бушующий огонь перекинется на ту сторону — в заволжские дубравы. Не представляя себе, как это может произойти, Фомин смотрел на Волгу с надеждой, что именно она, широкая русская река, обозначила последний рубеж отступления нашей армии. В то же время Александра Ивановича тревожили известия о том, что большая группа фашистских автоматчиков просочилась между заводами к переправе…
К утру это подтвердилось новым, более тревожным известием: вслед за автоматчиками под покровом ночи к переправе двинулись танки и пехота. У причалов участились вспышки ракет, застрочили пулеметы, загремели взрывы гранат, и над берегом взметнулись огненные столбы. Они отражались в воде, и на этом участке Волга представилась Фомину большой кровоточащей раной.
— Да, Волга, Волга! — вздохнул Фомин, видя, как над ее ребристой поверхностью густо засновали светлячки трассирующих пуль, и подумал: «Раз река простреливается пулеметами, значит, ни лодки, ни парома не жди».
Отсюда, с небольшого холмика, возвышающегося над развалинами, Александр Иванович по привычке вел наблюдение. Его взвод, поднятый по тревоге, занял оборону на берегу оврага и был готов вступить в бой, если вражеские автоматчики попытаются прорваться к штабу и складам полка.
— Товарищ сержант, командир полка приказал стоять на месте, не трогаться, — доложил прибежавший связной.
— Ясно… А как там чувствует себя Костя? — спросил Фомин, продолжая наблюдать за простреливаемым участком Волги.
— Дисциплину он знает «хорошо и прочно», как солдат на посту, приказал сидеть — и сидит. Видать, послушный малый и сообразительный.
В самом деле, Костя всю ночь просидел в блиндаже комендантского взвода. Да и куда он мог пойти, когда кругом строчили пулеметы. От связного ему стало известно, что на переправе идет бой и об отправке за Волгу не может быть и речи.
«Теперь-то меня наверняка запишут в первую роту. Буду каждый раз на поверке отвечать за отца». Он не сознавал, какое бедствие постигнет полк, если враг удержит переправу и батальоны полка останутся отрезанными от главных сил армии.
5. Под развалинами
Ожесточенные бои шли несколько суток. Враг был остановлен, но отбить переправу не удалось. Полк остался в осаде. Костя радовался, что его не отправили за Волгу, и ждал от Фомина важных боевых поручений. При каждой встрече с ним он намекал, что готов выполнить любое задание. «В первом же бою покажу себя по-настоящему». Но, как ни странно, Александр Иванович будто не понимал никаких намеков.
И вот однажды он сказал:
— Подожди, и ты получишь задание.
Костя не представлял себе, какое задание готовится для него, и начал добиваться:
— Скажите, Александр Иванович, задание будет важное?
— Очень важное и в этих условиях даже трудное.
— А кто со мной еще пойдет?
— У нас в полку ты пока один…
Костя так и не понял, о каком трудном задании идет речь. Но вот как-то в час затишья они разговорились. Сначала речь зашла просто об учебниках, о книгах, затем о знаниях, какие необходимо иметь человеку, и Костя вдруг представил себе, что он сидит не в блиндаже, а в классе. Александр Иванович говорил с ним так серьезно, что казалось, нет ничего на свете более важного, чем решение задач из учебника.
— Самое трудное, что дается с большим напряжением всем, даже самым способным людям, — это знания. И если ты думаешь отступать перед такими трудностями, тогда другое дело, — не без упрека заметил Александр Иванович.
Костя поднял на него удивленные глаза.
— Какие светлые дни ждут тебя, Костя! Вот представь себе: ты студент института. Стоишь вот так перед профессором и отвечаешь. Ответы ясные, четкие. Профессор от радости поднял седые брови и улыбается: «Ай да Костя Пургин, ай да молодец! — и жмет тебе руку. — Поздравляю, наш будущий, ну скажем, главный агроном!..»
— Александр Иванович, я еще не решил, кем быть.
— Ну вот, и я говорю, сейчас надо об этом думать, чтоб потом окончательно решить, кем быть. Ведь когда начнутся мирные дни, тогда некогда будет раздумывать, надо готовиться сейчас. Иначе опоздаем…
Костя не возражал, но как можно усидеть за книжкой, когда рядом идут бои! И однажды, оставшись один, он решил все же посмотреть, что там делается, на переднем крае.
Сначала зашел в штаб.
В блиндаже штаба полка никого не было. У коммутатора сидел только дежурный телефонист.
Пошел дальше.
У переправы и за оврагом кипел бой. Оттуда доносились частые очереди автоматов. Костя прибавил шагу. Вдруг перед ним показалась девочка. Она была укутана в большую вязаную шаль, концы которой тащились по земле. Взглянув на Костю, девочка круто повернула в сторону, к куче щебня.
— Стой! — крикнул Костя, но девочка как сквозь землю провалилась.
Там, за кучей щебня, не было ни домов, ни канав, ни бомбоубежищ. Пожар все сравнял с землей. Костя прошел вперед, присмотрелся и заметил деревянную крышку, поставленную на ребро: погреб…
— Кто тут есть? — еще не решаясь спуститься, повелительно произнес он.
— Не кричи, мама спит, — послышался ответ.
— Ну ты, не командуй! — Костя постарался произнести эти слова басом, но голос сорвался.
— А я тебя не боюсь. Спускайся, у нас тут не опасно.
Косте стало неприятно от своей грубости. «Как тут эта кнопка живет?» Костя оглянулся и, набравшись смелости, спустил ноги на лесенку.
— Что ты оглядываешься, не бойся, — сказала девочка. Из темноты ей хорошо было видно, а Косте погреб казался черной дырой.
— А много вас тут? — уже примирительно спросил он.
— Садись, увидишь.
В темноте девочка подвинула к ногам Кости какую-то корзину, и он наугад присел, еще не видя ничего перед собой.
— Плохо быть слепым.
— Нет, ничего. Моя мама вот уже привыкает. Все понимает, что я делаю. Стану картошку чистить, а она чувствует, что много срезаю, и говорит: «Меньше срезай!» Ей глаза-то газом выело. Дым едучий такой от бомбы был…
— А тебе тоже выело?
— Нет, я все вижу. Вот и ты посидишь, оглядишься и тоже все будешь видеть.
Постепенно Костя разглядел девочку, сидевшую возле чугуна. За ее спиной на одной половине филенчатых дверей, приспособленных под койку, спала женщина. В правом углу погреба лежали два обгоревших чемодана, в левом виднелась шейка швейной машины. У стенки сложены кирпичи, на них ржавая коленчатая труба.
— Это мы печку делаем, — сообщила девочка, — картошку варить.
— А где хлеб берете?
— Нигде. Без хлеба. А ты тоже есть хочешь? — спохватилась девочка и тут же достала из-под материной «кровати» котелок.
В котелке был небольшой кусок пареной тыквы. Она, разломив его пополам, одну часть положила обратно, а другую подала Косте.
— Вкусная.
Костя был сыт, но не отказался, попробовал. В самом деле, тыква показалась вкусной. Когда в руках осталась тонкая кожура, он заметил, что девочка с завистью смотрит на него.
«Ведь я съел ее паек», — подумал он в тревоге.