Страница 45 из 77
Григорий Иванович открыл глаза, потому что проснулся. Было очень темно, но это была уютная, домашняя темнота, наполненная жизнью. На тумбочке вразнобой тикали будильник и карманные часы, незлобиво, по-стариковски ворчала водопроводная труба, остывая, потрескивала батарея парового отопления, а в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги.
Но Григорий Иванович не сразу во все это поверил. Некоторое время он все еще находился во власти мучительного сновидения. «Надо вырваться из этого тягостного плена. Надо». Григорий Иванович резко приподнялся, но тут же со стоном свалился на подушку — такая злая боль внезапно возникла в затылке.
«Больно оттого, что я неудобно лежал, — подумал Григорий Иванович. — А сон этот... Экая все-таки неразбериха может присниться». Правда, бой у охотничьего домика был. Сейчас старшина ясно вспомнил этот полузабытый бой и мог бы даже назвать дату и час, соседа слева и соседа справа, численность противника, его и наши потери. Но бритоголовый гитлеровский пулеметчик, убитый осколком гранаты, был бесповоротно мертв и стрелять уже никак не мог. Это Григорий Иванович помнил точно.
День прошел скверно. Все не ладилось сегодня у Григория Ивановича, все раздражало его. Утром он долго распекал дневального. Потом пожалел об этом. «Микешин солдат понятливый, исполнительный, и не следовало на него голос повышать. И на вещевом складе не нужно было начинать спор из-за одного полотенца. Мелочи все это, пустяки, полотенце потом нашли, а настроение и себе, и людям испортил».
К вечеру Григорий Иванович почувствовал себя совсем плохо. А тут, как назло, пришел в роту старший лейтенант Гришин. Сказал, что уволился из армии, сдает клуб новому начальнику и просит вернуть ему два комплекта шахмат.
— Как это вернуть? — нахмурился старшина.
— А так. Это клубное имущество.
— Ничего подобного, — вспылил Григорий Иванович. — Шахматы наши. Я сам их на роту выписывал.
Григорий Иванович едва дождался вечера, но, когда остался один в своей комнатенке, ему стало еще хуже, еще тоскливей. Он долго не ложился спать, боялся, что во сне ему снова привидится война. И наверное, потому, что он так не хотел этого, ему опять приснился все тот же сон. Сон этот прилип к нему. Изменялись в нем только некоторые частности: освещение, позы убитых, размер и форма каменных плит, из которых были сложены стены охотничьего домика, но финал оставался неизменным: бритоголовый фашист стрелял ему в затылок, и пуля все летела и никак не могла долететь до цели.
Теперь Григорий Иванович знал точно: пришла беда. И не потому он знал это так точно, что мучил его навязчивый дурной сон. Он не суеверная баба, чтобы придавать значение такой чепухе. У беды, нагрянувшей на Григория Ивановича, были совершенно реальные признаки: неотступная боль в затылке, шум в голове, внезапные затемнения в глазах и нарастающая раздражительность, которую все труднее и труднее сдерживать.
Григорий Иванович понимал: надо немедленно обратиться к врачу, но он страшился этого. Ведь ему заранее известно, что скажут медики: вам пора на пенсию, скажут они, пора на покой, товарищ старшина. И лечиться обязательно нужно. Вот что они скажут.
Нет, к врачам он не пойдет. Он пойдет к Аникину. Это друг, самый близкий человек. Почти всю войну вместе прошли. «Расскажу ему все, может, легче мне станет».
Чтобы попасть к замполиту Аникину, нужно пройти по коридору, устланному ковровой дорожкой. Шагов почти не слышно, но зато Григорий Иванович отчетливо слышит гулкие удары своего сердца... Плохо Григорию Ивановичу. Вовсе расклеился человек. И голова болит. И сердце вот... «Может, не идти сегодня к Аникину, может, лучше вернуться домой и полежать?»
По обеим сторонам коридора — учебные классы. Сквозняк немного приоткрыл одну из дверей. Слышно, как курсант полковой школы отвечает урок: «В минувшую войну...»
«Ничего вы, милые мои, не знаете, — с тоской подумал Григорий Иванович. — Для вас война уже давно кончилась. А я один сейчас иду по войне, и, видно, никогда не дойти мне до ее конца. Все еще дымится в руке бритоголового фашиста пистолет. Все еще летит и никак не может долететь до цели предназначенная мне пуля. И так тяжко ожидание неминуемого удара. Такая ужасная боль в сердце. И сил уже нет, ноги не держат. Лучше всего сесть вот здесь на пол, нет, еще лучше лечь, вытянуться и заснуть. Тогда не будет боли в сердце, и вообще ничего не будет. И все-таки я должен куда-то идти. Но куда?»
Григорий Иванович последним усилием напряг свою память, пытаясь вспомнить что-то крайне важное. И вспомнил: он идет к Аникину, к боевому другу. Обязательно надо ему поговорить с Аникиным. Сегодня. Откладывать нельзя. «Это недалеко. Тут же в коридоре. Десять шагов, не больше. Я должен дойти. У замполита всегда люди. И мне станет легче».
Лесной зверь, когда на него нагрянет страх или боль, забирается подальше, в самую глухомань, в чащобу. Ему неоткуда ждать помощи и сочувствия. Он зверь и живет среди зверей. Человек же в таких случаях тянется к себе подобным. И, повинуясь этой неодолимой тяге, Григорий Иванович не упал и не лег на пол.
Ему надо дойти.
Внезапно стало совсем темно. Григорий Иванович не был уверен, что это погасли электролампочки, ввинченные в потолок коридора. «Нет, скорее всего это погас свет в моих глазах».
В темноте коридор стал путем через пустыню, путем, который никуда не ведет, потому что в пустыне нет никаких ориентиров, нет ни юга, ни севера, ни востока, ни запада... Окутанная зловещим мраком пустыня, где так легко затеряться человеку, когда у него нет сил, когда он болен...
«Но я должен.... И я дойду...»
Григорий Иванович ощупью нашел нужную дверь, нажал на нее плечом и, когда она распахнулась, с радостью увидел свет. Он струился из небольшого окна, веселый, живой свет. И старшина потянулся к нему, к своей спасительной надежде на жизнь, на избавление от мук, всем существом потянулся. Но тут его наконец настигла пуля, много лет назад выпущенная из вороненого вражеского пистолета. Короткий, оглушительный удар в затылок. Вспышка ослепительного света, и снова кромешная тьма. Мгновенная, все поглощающая боль, и внезапное, почти сладостное чувство облегчения...
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Вася Катанчик любит пересказывать товарищам содержание прочитанных книг. Что в этих пересказах принадлежит авторам, а что Катанчику, установить довольно трудно. Вася человек увлекающийся и иной раз так нафантазирует, так «поправит» писателя, что тот, бедняга, пожалуй, и не узнал бы свое творение. В слушателях у Васи, понятно, недостатка нет, но он сам немало удивился, когда среди них оказался Саша Сафонов. Катанчику это польстило. Еще бы! Сашок и сам начитан немало, а тут битый час слушает без насмешек и без подначек. По всему видать, увлечен, как и все другие. «А что, чем черт не шутит, может, у меня и в самом деле талант, — подумал Катанчик. — Но какой? Писательский? Нет, сидеть за столом и писать — это не по мне. Вот сцена — другое дело. Или еще лучше: «Василий Катанчик, мастер художественного чтения». Тут тебе и аплодисменты, тут тебе и цветы, и девчонки с тебя глаз не сводят. И все это, как говорится, не отходя от кассы. Шик, блеск, красота».
Вдохновленный столь заманчивой перспективой, Катанчик развернул перед слушателями такую потрясающую любовную историю, что у некоторых ребят дыхание перехватило. Правда, у истории этой был один небольшой порок: в книге, которую пересказывал будущий «мастер художественного чтения», она почему-то полностью отсутствовала.
... — Как вы помните, ребята, ее, медсестричку эту Светлану, в том геройском танковом полку Недотрогой называли, — рассказывал Катанчик, окончательно позабыв о книге и о том, что героиня ее, Светлана, вовсе была не медсестрой, а учительницей, женой одного из танкистов. — Красота ее многих тревожила. Замечательные парни сохли и страдали по красивой сестричке Светлане. Но она и на дальнюю дистанцию к себе никого не подпускала. Неприступный укрепрайон — и только. И уже под самый конец войны нашелся один солдатик, с виду он ничем не отличался, без ярких красок человек, и биография у него была нельзя сказать чтоб очень геройская. Но только появился он в полку и с ходу Недотрогу покорил. А чем покорил? Кто его знает! Это дело таинственное. Одно только известно: как встретились они — Светлана и паренек этот, так судьба их в тот же момент и решилась.