Страница 35 из 77
Да и сама Антонина Мироновна этого не хочет. Она говорит: «Я тебе, Варя, как старшая подруга советую». Но такая она и в подруги Варе не годится. Чужая она Варе. Чужая. «А Геннадий, сын этой женщины, родной мне и близкий». Сердцем это Варя чувствует: «Родной он мне... Прижаться бы гудящей от тяжелых дум головой к его груди. Закрыть глаза и больше ни о чем плохом не думать. А вот нельзя. Здесь, в этом доме, и Геннадий стал каким-то недоступным. Никак не дотянешься до него. Будто он высоко-высоко, а я внизу. Но разве в любви так бывает? В любви? А что, если он только жалеет меня, жалеет, а не любит? Как же тогда мне жить на свете?»
Плохо Варе. Тяжко Варе. Тоскливо и холодно ей. Но она, затаив боль, терпит, молчит, и поэтому Геннадию кажется, что все благополучно, все хорошо. Но однажды что-то прорвалось наружу. Даже благодушный Геннадий встревожился. Произошло это за завтраком.
— Ты опять плохо ешь, Варя, — сказала Антонина Мироновна. — Мне это не нравится. Ты должна хорошо питаться, чтобы окрепнуть как следует. В январе я тебя устрою в какой-нибудь институт. Говорят, будет большой отсев этих... ну, которых приняли с рабочим стажем.
— В январе я поеду к Геннадию, — возразила Варя.
Антонина Мироновна насторожилась: «Неужели девчонка догадывается о моих планах? Не может быть. Не так уж она умна».
— А для чего такая поспешность? — пожала плечами Антонина Мироновна. — У меня создается впечатление, что девушки сейчас об одном думают: как бы поскорее выскочить замуж.
— И я, по-вашему, так думаю?
— Успокойся, милая, и запомни: у меня за столом о присутствующих дурно не говорят. И в данном случае я имела в виду вообще девушек, а не кого-либо персонально. И я утверждаю, что они прежде всего должны думать не о замужестве, а о том, чтобы получить образование. В нашу эпоху без образования нормальная человеческая жизнь невозможна. И личное счастье без него тоже невозможно построить.
— Можно! — голос Вари прозвучал резко и вызывающе. Показалось, будто что-то уронили или опрокинули за этим чинным столом.
— Варя! — испугался Геннадий.
Антонина Мироновна, улыбаясь, посмотрела на сына: не беспокойся, мол, не нервничай, я все поставлю на свое место.
— Ну что ж, частично ты права, милая Варя. Можно, конечно, и без образования быть счастливым. Неграмотный пастух тоже по-своему счастлив. Это естественно — одним людям нравится маленькое, провинциальное, мещанское счастье, а другим... так или иначе, я хочу, чтобы ты поняла, дорогая Варя: Геннадию недолго осталось жить в той вашей кавказской дыре. Не позднее будущего года он поступит в академию. Это решено — он будет учиться.
— Вот тогда и я поступлю учиться, — сказала Варя.
Антонина Мироновна не разрешала себе снизойти до спора с этой глупенькой провинциалкой. И обижать ее она себе тоже не позволит. Раньше говорили: кто обидит сироту, того бог накажет. И Антонина Мироновна решительно переменила тему разговора.
— Скажи, милая, у вас там, на Кавказе, молочные продукты едят? — спросила она самым добродушнейшим тоном.
— Да, едят, — вздохнув, ответила Варя.
— Так почему же ты не пьешь молоко? Я его тебе налила. Не гримасничай, пожалуйста, молоко не отрава, — это уже было сказано наставительно и требовательно, как подобает старшей за столом, хозяйке дома.
«Ну вот, и все в порядке, а я чего-то испугался за Варю. Зря. Ей хорошо у нас. Мама заботится о ней, как о родной дочери».
Геннадий искренне считал, что сделал для Вари все возможное. Лучшего и придумать нельзя. Теперь он спокойно может уехать. По правде сказать, его уже тянет в полк. Нехорошо надолго оставлять подразделение, которым только что начал командовать. Подчиненные едва стали к тебе привыкать, и сам ты еще не показал себя как следует. Ну, словом, хочется или не хочется, плохо это или хорошо, а сегодня в ночь надо ехать. Когда это было решено окончательно и был взят билет на поезд, Геннадия вновь охватила неясная тревога за Варю. Но Антонина Мироновна зорко следила за сыном. «Влюблен? Пожалуй, не очень. Скорее всего это юношеское увлечение, от которого через некоторое время ничего не останется. Это хорошо, что он уезжает. Там, у себя в полку, он быстрее остынет. А девочка... девочку мы не обидим. Она, конечно, влюблена. Еще бы, Геннадий красив, как молодой бог, он создан для того, чтобы его любили женщины. И не потому только, что он красив, а потому, что это Геннадий. Плохо лишь, что он почему-то загрустил сейчас, задумался. Чем-то он встревожен».
— Думаешь, это хорошо, Гена? — энергично вмешалась Антонина Мироновна. — Хотя ты и влюблен...
— Мама!
— Ладно, не буду. Так вот я говорю: нехорошо, когда мужчина ни на шаг от женщины, словно ниткой пришит к ее юбке. Правильно я говорю, Варя?
— Не знаю.
— Придет время — узнаешь. А тебе, Гена, это непростительно — неделю быть в Москве и ни с кем не повидаться.
Геннадий удивленно вскинул брови. С кем это он должен был повидаться?
— Можно подумать, что у тебя тут друзей нет.
А в самом деле, стоит подумать, есть ли у него здесь друзья. Товарищей по военному училищу приказ министра разбросал по всей стране. А кого из друзей детства, из школьных своих товарищей он хотел бы сейчас повидать? Да, пожалуй, лишь Юру Красильникова. «Только о чем мы с ним разговаривать будем? Он — о лошадиных клистирах, а я... Юра, конечно, чудак... И как это его угораздило на ветеринарный».
— Красильниковых ты встречаешь? — спросил Геннадий.
Антонина Мироновна поджала губы: какие, мол, Красильниковы? И тут же спохватилась:
— Юра раза два звонил, интересовался тобой.
— Поедем, Варя, на часок. Юра славный парень, тебе он понравится. И сестра у него твоих лет.
— Голова что-то болит, — сказала Варя, — а ты поезжай.
Странный ответ. Разве для этого необходимо ее разрешение? Конечно, он поедет к Юре.
— Да, да, — заторопилась Антонина Мироновна, — поезжай, Гена. Напрасно ты, Варя, не хочешь. Это вполне достойная семья. Гена, не забудь, передать от меня привет и наилучшие пожелания Глафире Ивановне, Леониду Семеновичу и Юре, а Машеньку поцелуй за меня в обе щечки.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
К сожалению, Юрия он дома не застал, оказалось, что Красильников-младший уехал в Монголию с научной экспедицией своего института изучать какую-то лошадиную болезнь. Зато Геннадия познакомили с новым членом семьи Красильниковых (Леонид Семенович так его и представил) — женихом Машеньки, студентом химико-технологического института, Славой Бадейкиным.
— Поздравляю тебя, Маша, желаю счастья, — сказал Геннадий. — И, кроме того, мама поручила мне расцеловать тебя в обе щечки.
Маша смутилась, потупилась и, подставив Геннадию внезапно похолодевшую щеку, успела шепнуть ему:
— Славочка у меня страшно ревнивый.
Она могла и не говорить об этом, и так было ясно, что Слава Бадейкин не в восторге от появления лейтенанта Громова. «Знаем этих друзей детства». А невинный поцелуй «по поручению» и вовсе привел ревнивца в ярость.
«Как смотрит! Еще зарежет меня по глупости», — едва сдерживая смех, подумал Геннадий.
Леонид Семенович налил в стаканы пиво.
— А ну, навались, ребята. За твое здоровье, Гена. Мы этим летом часто вспоминали тебя, беспокоились, как ты там, на юге. Тяжкое, наверно, у вас было лето?
— Тяжкое, — подтвердил Геннадий. — Особенно когда империалисты полезли в Ливан и Иорданию. Ощущение было такое, что мир висит на волоске и вот-вот вспыхнет война. Ну, мы, понятно, подтянулись, расправили плечи. Выглядело это, скажу я вам, Леонид Семенович, очень-внушительно, и поджигатели, понятно, задумались...
— При чем тут вы? — резко возразил Слава, жаждавший схватки с лейтенантом. — Битву за мир нынче летом выиграли наши дипломаты. А вы участвовали в этой большой дипломатической игре только в качестве кулака... Понадобилось стукнуть во время разговора по столу, вот вами и стукнули.