Страница 95 из 103
И все же Нюта выходила на угол заснеженной улицы, спускалась к реке, позванивая коньками, висящими на меховом обшлаге скромной шубки.
На берегу, у самого льда, стоят стройные молодые елочки. Зеленые их, широкие книзу, платьица припорошены снегом.
Не очень уверенно Нюта скользит на «снегурочках», на ней юбка, отороченная белым мехом, высокие, туго зашнурованные спереди ботинки, белый шарф закинут концами назад.
Простенький вальс. Два-три такта. Хрипло звучит труба. Нюта не видит лиц музыкантов, но очень ясно их представляет себе, особенно известного всей Чите трубача, пожарного Мотю.
…Они держатся за руки крест-накрест, медленно описывают большой круг у самой веревки, огораживающей каток.
— Я ненадолго, — сообщает Нюта. Это как будто бы огорчительно, но глаза ее говорят: «И все же я тут, и это хорошо. Очень хорошо».
— Почему? — возражает Борис. — Неужели нельзя было отпроситься?
— Что ты! Мама ведь ничего не знает. Ни-че-го.
Нюта заливается краской. Тайна ее так велика. Она уже два месяца встречается с юношей. И с кем? С Борисом Кларком. С «тем самым». Из «этих» людей.
— Послушай, Нюта. Я давно хотел тебе сказать. Ты в самом деле боишься меня… нас? Ты думаешь, что мы какие-то особенные, может быть, даже нехорошие люди?
Нюта медлит с ответом. Но Борис уже знает ее: он попал в самую точку.
— Да… — тихо говорит Нюта, — все так говорят про вас. И моя мама.
Борис смеется весело, и что-то бесовское, страшноватое чудится Нюте в его темных-темных, словно нерусских — цыганских, что ли? — глазах, в сверкающей белозубой улыбке. Ну настоящий «нигилист»! Именно такими она их себе представляла. Мать Нюты — портниха, бедная женщина, всю жизнь зарабатывает себе и детям на жизнь своим трудом. Нюта одна из всей семьи учится в гимназии. И то попала туда только благодаря своей решительности и горячему желанию учиться.
Слова Бориса о том, что родители его всю жизнь отдали за то, чтобы бедным людям жилось лучше, заставляют ее задуматься.
— У тебя есть подруги, Нюта?
— Нет… — Нюта испуганно смотрит на Бориса, словно это обстоятельство роняет ее в его глазах.
— Ну, знакомые?..
— Никого. Только вы… — произносит девушка неожиданно смело.
Борис крепко сжимает руки Нюты в пуховых варежках…
— Но ведь у вас в классе много девочек. И никто не ходит к вам?
— Нет.
— Почему?
Они поворачивают и снова скользят — все быстрее, все быстрее по кругу — в обратном направлении. Сейчас ветер бьет им в лицо, снежная пыль летит в глаза.
Нюта долго молчит. Вот они снова повернулись спиной к ветру.
— Ко мне никто не ходит. Наши девочки — дочки офицеров да купцов. А моя мама — простая портниха. Со мной никто не дружит, — говорит Нюта даже как бы с вызовом.
— Разве это справедливо? — горячо спрашивает Борис.
— Такова жизнь, — повторяет девушка чьи-то слова, вероятно много раз ею слышанные. Так привычно слетают они с ее губ.
И хотя нет в них ничего веселого, почему-то оба смеются. Без причины. Просто так.
Борис пытается объяснить Нюте, что жизнь вовсе не такова. Рассказать ей многое, известное ему с детских лет. В их семье не скрывали от детей, да и трудно было скрыть, почему родители занимают особое положение в обществе, почему они не могут уехать в Россию, на родину… Но это разговор не для катка.
— Нюта, ты должна прийти к нам. Я рассказал матери о тебе.
Нюта испуганно подымает глаза на Бориса: ах, боже мой! Уж и матери сказал. Что она подумает о девушке, которая тайком бегает на свидания?
Нюта часто видела на улице Марию Федоровну, мать Бориса. Красавица, и, как Нюте казалось, такая гордая! Нюта думала: вот Кларков все боятся, избегают, потому что они — против царя! А им — хоть бы что! Держат себя гордо, ни перед кем не заискивают. И дети у них смелые, сильные, то верхами по улице скачут, то дорожные мешки за спины закинут, ружье за плечо и в тайгу — охотиться! Не то что мы: в оконце выглянуть боимся. Правду Борис говорит: «Наша молодежь читинская словно не в начале двадцатого века живет, а в семнадцатом…»
А Борис не отстает:
— Когда же придешь?
И Нюта вдруг решается:
— В воскресенье после обедни.
И опять стремительное скольжение по льду, ветер и снежная пыль в лицо… Но почему вдруг стало совсем темно, погасли фонари, не слышно звуков музыки и веселый каток тих и безлюден, как погост?
Нюта приходит в себя… Темно. Это свеча потухла рядом, на столике у Марии Федоровны.
И в полудремоте Нюта снова забывается.
Летом Кларки жили на заимке, в сорока верстах от Читы, на речке Кручина. Ох эта заимка! Летняя изба над самой водой, утес над стремниной, куда ходили компанией встречать восход солнца, дальние прогулки в леса… Нюта как будто впервые здесь увидела все богатство, всю ширь и красоту родного Забайкалья. Ей казалось, что она еще сильнее любит Бориса за то, что именно он открыл ей так много нового.
Теперь Нюта уже не пугалась, не выбегала из дому — не окружает ли дом полиция? — когда у Кларков пели «Марсельезу».
Борис потом лишь узнал, что не одни только его пылкие речи открыли глаза Нюте. Мать его подолгу сиживала с ней на берегу Кручины. Рассказывала, как познакомилась с Павлом Ивановичем и полюбила его. Павел Иванович в молодости «занимался революцией». Мария Федоровна знала об этом, связывая свою судьбу с ним. Вскоре после женитьбы он был арестован и приговорен к многолетней каторге, которую потом заменили ссылкой.
Нюта слушала, — вот каково это, значит, быть женой революционера!
В доме всегда говорили о революции. Какая она, эта революция? — думала Нюта. Не будет царя, а дальше что?
Как-то Борис сказал Нюте серьезно: «Начнем хлопотать, чтобы нам разрешили пожениться. Напишем прошение в святейший синод. Глупо, конечно. А что сделаешь?» Нюте было все равно: зачем спешить? И тогда Борис бросил слова, уже не испугавшие Нюту: «Если что-нибудь случится, тебе как жене разрешат следовать за мной. Ведь ты захочешь этого, верно?»
Она тогда с жаром ответила, что всюду пойдет за ним.
Началась долгая волокита с разрешением брака несовершеннолетних. В конце концов их повенчали.
И что же? Теперь все равно их разлучили… Разве только побег? О нем так уверенно говорила мать. Как взволновался Борис, когда она сказала ему о побеге!
Все-таки ловко устроилось это их свидание в вагоне… Нюта твердо решила добиться его, как только увидела лицо Бориса, измученное, исхудавшее, почерневшее, за толстенными железными прутьями решетки. Все равно, лишь бы жив! Теперь Нюта могла горы своротить! И первым делом она должна была узнать, какова будет дальнейшая судьба Кларков, где они будут содержаться, когда и куда их отправят.
Нюта решила, что обязательно надо подкупить кого-нибудь из конвоиров, чтобы пропустили к узникам. Мария Федоровна только головой качала: она все еще не могла оправиться от пережитого страха за жизнь мужа. Нюта, стройная, ловкая, общительная, кружилась вокруг вокзала, заводила знакомства. Искала «слабинку», где можно было бы прорваться. На прошения о свидании родственники неизменно получали отказ.
Удалось узнать день отправки в Акатуй, а также то, что конвойная команда в поезде меняется. Нюта забегала. Ей повезло: в конвой, сопровождающий арестантский вагон в пути, попал тот самый солдат Терехин, который отчасти из сочувствия к молодой женщине, отчасти от жадности к деньгам однажды пропустил Нюту в тюремный коридор, где она встретилась с мужем. Сейчас Терехин ничего не обещал наверное, но сказал: «Не спеша да подумавши нужно дела делать».
Терехин оправдал надежды. Такое краткое свидание, оно все же успокоило Нюту. В самом деле, разве не случались и раньше побеги с каторги? Лишь бы вызволить из тюрьмы, а там — переправа во Владивосток, на корабль — и за границу… В надеждах и сомнениях Нюта уснула.
В середине февраля зашумела пурга над Забайкальем. Необузданной, бешеной конницей понеслись по степям свирепые ветры, колким сухим снегом засыпали шахтерский поселок в стороне от железной дороги на берегу озера. Говорили: когда-то было озеро огромным — берега от берега не видно, плескалась в нем рыба, осока отрадно шумела, и птица шумно взлетала из камышей.