Голубое стекло

— Да, Вольный аул.

Я спустился к самой воде. Становилось жарко. Пот заливал лицо. Сунул руку в карман за носовым платком — пальцы наткнулись на острое ребро стекла. А я-то думал, что оставил его на тумбочке в гостинице!

Я повертел стекло в пальцах и машинально поднёс к глазам, — на белой гальке против меня стояла моя тётя Лена. А рядом с ней худой и обожжённый, будто скрученный из старой медной проволоки, пританцовывал Владик Замуков в чёрных трусиках. Я опустил глаза. На мне тоже чёрные трусики, а у ног — серые мальчишеские штаны и голубая сатиновая рубашка.

— Постойте, успеете ещё в воду, — сказала тётя. — Ну-ка, Никола, подойди ко мне.

Я подошёл.

Она внимательно осмотрела меня со всех сторон и вздохнула:

— Хилый ты у меня какой-то растёшь. Бледный и узкогрудый. Надо бы подкрепить тебя немного.

Я вовсе не чувствовал себя хилым и узкогрудым и не хотел ничем подкрепляться. Мне достаточно было того, что во мне есть. Дрался я в школе довольно лихо. Бегал тоже неплохо. И бледным меня нельзя было назвать — нос и плечи у меня всё время шелушились и облезали от солнца. На тётины слова в тот день я не обратил никакого внимания.

И вот на столе за завтраком среди прочего — большая бутылка белого стекла, в которой слабо желтеет какая-то жидкость.

Я удивлённо смотрю на бутылку: раньше её на столе у нас никогда не было. Неужели тётя вместо сливочного масла решила перейти на подсолнечное?

— Это — рыбий жир, — говорит она. — Будешь пить eгo три месяца.

Мне всё равно. Рыбий, так рыбий. Никогда в жизни я его не пробовал. Но если надо, так надо.

Когда я был во втором классе, тётя тоже подкрепляла меня. Из порошка какао, мёда, свиного сала и ещё чего-то она сварила коричневую смесь и вылила её в двухлитровую банку. Когда смесь загустела, она стала похожа на мягкий душистый шоколад. Вкус у неё был потрясающий. Тётя давала мне её строго по порциям — три столовые ложки в день после еды. Я решил, что мне этого мало, и подсмотрел, куда она прятала банку. Однажды, оставшись дома один, я добрался до этой банки и устроил грандиозный пир — съел сразу ложек десять. Тётя не заметила. А я решил, что есть одному такую хорошую вещь — слишком большая роскошь. И через два дня, когда тётя ушла на суточное дежурство в больницу, я пригласил к себе всех мальчишек из нашего класса и одну девочку — Риту Скороходову. Я торжественно поставил банку на стол и раздал всем ложки. Нас было двенадцать человек, ложек на всех не хватило, поэтому некоторые ели с одной и той же ложки. Я ел с ложки Риты Скороходовой.

Банка опустела за несколько минут. Смесь всем очень понравилась, а Рита сказала, что попросит свою маму сделать такую же и тогда пригласит всех нас к себе.

После этого случая моя тётя больше такой вкусной штуки не варила, а сказала, что я — беспринципный человек.

И вот теперь — рыбий жир.

Тётя отрезала маленький кусочек чёрного хлеба, посолила его и протянула мне:

— Держи.

Потом откупорила бутылку налила густую жидкость в столовую ложку.

— Открой рот, — сказала она. — Хлебом заешь.

Когда я с усилием, давясь и пуская пузыри, проглотил наконец то, что тётя влила мне в рот, я сразу же понял, что рыбий жир не по мне. И что мне предстоят длительные мучения, потому что бутылка была большая.

Но с тех пор так и пошло: утром, в обед и вечером тётя Лена солила кусочек хлеба или клала на блюдечко дольку солёного огурца и доставала из кухонного стола бутылку. Она её не прятала так, как прятала когда-то шоколадную смесь.

Увидев бутылку, я сразу же закрывал глаза и отворачивался. Я не мог равнодушно смотреть, как рыбий жир переливается из горлышка в ложку. Дальнейшее происходило, как во сне. С жуткой гримасой я открывал рот, она вталкивала в него ложку, я судорожно глотал, заедал огурцом или хлебом, а потом долго сидел, медленно приходя в себя.

Три месяца!

Надо было вынести три месяца таких мучений!

Голова моя стала работать на предельной нагрузке. Я выдумывал тысячи способов, как избавиться от рыбьего жира, но ничего путного не придумывалось. Я даже решил было тайком от тётки вынести бутыль в огород и вылить этот паршивый жир в картошку. Но сразу же понял, что ничего не выиграю, а наоборот — проиграю. Тётя пойдёт в аптеку и купит другую бутылку. Полную! И мне придётся повторить всё с самого начала.

Я думал несколько дней, и, когда казалось, уже схожу от напряжения с ума, выход нашёлся.

Я выждал, когда тётя собралась на рынок, и, как только дверь за нею захлопнулась, бросился в кухню и вынул из стола злополучную бутыль. Жира в ней оставалось ещё много — больше, половины. Там же, в столе, я нашёл большую эмалированную кружку и вылил в неё противную жидкость. Потом поднял крышку погреба, на ощупь отыскал ведро, в котором у нас были солёные огурцы, и вытащил из него самый крупный огурец.

Огурец я разрезал на дольки. Долго сидел, подготавливая себя к тому, что сейчас произойдёт.

Наконец, закрыл глаза, поднёс кружку к губам и, давясь, задыхаясь и вздрагивая от отвращения, выпил всю кружку до конца. Быстро-быстро заел огурцом и сунул бутылку и кружку, в стол.

Когда стукнула входная дверь, я с просветлённым лицом бросился к тёте Лене.

— Всё, тётечка, всё! Мне больше не нужно пить рыбий жир! Я уже поправился!

— Что? — не понимая, спросила тётя.

— Я поправился! И не нужно пить этот противный жир по ложечке!

— Рыбий, жир? — переспросила тётя. — Что ты с ним сделал?

— Я его весь выпил. Сразу. Это лучше, чем постепенно!

Только сейчас до тётки дошло. Она открыла стол, увидела пустую бутылку и испуганно всплеснула руками:

— Господи, что с тобой теперь будет?!

В школу я не ходил три дня.

Расстройство желудка было настолько сильным, что я пожелтел, ослаб и при ходьбе меня шатало.

Но вторую бутылку тётя уже не купила.

А через несколько дней Татьяна Михайловна сказала, что в школе организован драмкружок и нашему классу поручили поставить пьесу по сказке Пушкина «О попе и о работнике его Балде».

Мы заорали, начали прыгать через парты и хлопать друг друга, книжками по головам.

— Тише! — сказала Татьяна Михайловна. — Сейчас мы распределим роли.

Мы заорали ещё громче. Татьяна Михайловна переждала шум и сказала:

— Гриша Афонин будет попом.

— Ур-р-ра!!! — разнеслось ' по классу, и все обернулись в сторону парты, где сидел Гришка. Афона был самым толстым в классе, и лучшего попа придумать было нельзя.

— Поп! Поп! Поп! — посыпалось на Афоню со всех сторон.

А он сидел гордый, раскрасневшийся, радостный, и на лице его расплывалась жирная улыбка. Роль попа была самой длинной в спектакле.

— Владик Кощеев будет Балдой!

Все мгновенно забыли про Гришку и повернулись к Владику.

— Балда! Олух! Дурак! — понеслось по классу.

Владька растерянно моргал глазами и смешно поворачивал на крики белобрысую голову.

— Старым Бесом будет Игорь Мироненко!

Тут криков не было. Все просто повернулись и посмотрели на Игоря.

Мироненко, насупив брови, глянул на всех. Не улыбнулся, не дёрнул плечами, не скорчил забавную рожу — просто глянул и отвернулся. Он был самым высоким и самым сильным мальчишкой в нашем классе. Одной рукой он мог побороть двоих таких, как я.

— Внуков, Разов, Колесников и Кириллов будут маленькими бесенятами!

Класс снова взорвался смехом и криками.

Мы были самыми низкорослыми в четвёртом «А» и всегда держались отдельной стайкой. Вчетвером мы представляли силу не меньшую, чем один Мироненко, поэтому, когда мы были вместе, нас не трогали. Зато рассчитывались с нами поодиночке.

Затем Татьяна Михайловна назначила какого-то цыгана, продавцов на базаре, двух мужиков и распустила нас по домам, наказав ещё раз хорошенько прочитать сказку. Я примчался домой в самом прекрасном расположении духа.