Мексиканка

– И здесь меня учат, как жить, – сказала Салли, – посмотрела на Дару и улыбнулась.

Дара криво улыбнулся в ответ.

– Так вот и я выбрасываю из жизни всё ненужное, – сказал старик, давая интонацией понять, что заканчивает речь. – Ненужные правила, ненужных людей, ненужные приличия, ненужные слова. Бумаги, бланки, аттестаты. Модную одежду, пустую музыку и собрания. Ух, как я ненавижу собрания.

Дара вежливо кивнул и повернулся к двери.

– Видишь, Дара, – сказала Салли, улыбаясь. – Мы с тобой – нужные.

– О! Само собой, – улыбнулся старик. – Разумеется.

– Хорошего вечера, – сказала Салли.

– А я вам желать не буду, – сказал дед Мёрфи. – Он у вас и так хороший. Вы, небось, выбрались из постели, чтобы прийти ко мне.

– Это зависть? – покосилась на него Салли.

Мёрфи помолчал и ответил с видимой неохотой:

– Зависть.

– Это была проверка, – ответила ему Салли. – И вы прошли.

– А катитесь вы, – сказал старик добродушно.

Салли показала ему язык и они с Дарой вышли за дверь. Некоторое время они шли молча, Салли пару раз беспечно пнула камешек, лежавший на дороге. Дара перебирал в голове услышанное. Когда деревянная мостовая сменилась асфальтом, он, наконец решился.

– Салли, скажи мне, честно.

– Да?

– Ты давно уже?…

– Пару лет, не знаю. А что?

– И что конкретно?

– А?

– Что это за порошок?

– А… графеновая смазка для редукторов.

Дара остановился.

– Скоро баттл. Забыл? Битва роботов.

Салли остановилась и обернулась на Дару.

– Пойдём, мне домой уже надо. Тебе тоже.

Я не осуждаю менеджеров среднего звена

– Я не умею говорить, – сказал Дара.

– Хорошее начало, – сказал дед Мёрфи.

– И играть. То есть писать музыку. И рисовать.

– Но хочется?

Дара кивнул.

– Так чего ты ждёшь? Разрешения? Я разрешаю. Говори. Рисуй.

– Совета, – сказал Дара. – Я же не могу просто начать и…

Дара помахал руками, то ли водя воображаемой кисточкой по холсту, то ли перебирая клавиши.

Он пришёл к Мёрфи тайком от Салли. Та была занята подготовкой к битве роботов и часами сидела в гараже, перебирая запчасти. Никто не знал, почему у Салли такие быстрые и ловкие роботы. Было понятно, что она умна и старательна, но никто не догадывался, что у неё ещё и были редкие запчасти, которые не всякий мог достать. И не только не всякий школьник, но и не всякий взрослый – если не считать безумного старика, который мог выменять редкую микросхему на редкого сорта смазку.

– Можешь, – пожал плечами Мёрфи. – И дай угадаю: уже пробовал.

Что-то в его интонациях, а может в запахе его дома, в звуках переулка, ведущего к его двери, в том, как асфальт под ногами сменялся деревянной мостовой и она пружинила, словно подготавливая к визиту, успокаивало Дару.

– Пробовал, – признался Дара.

– И получалось отвратительно?

– Ну да.

– Будто хочется кричать, но рот не слушается? Будто говоришь, но сквозь подушку? Будто хочешь бежать, но ноги спутаны?

Дара кивнул и добавил:

– Проходил тесты. Нейросети сказали, что способностей у меня нет. Сорок семь процентов от рекомендуемого уровня.

– К чёрту нейросети. Искусственный интеллект так же труслив и недалёк, как естественный.

– А ещё я пытался уйти из школы в лицей при Дублинской Академии искусств, но в приёмной комиссии мне сказали…

Дара запнулся, потому что история была довольно унизительной, но Мёрфи – то ли из чувства такта, то ли из безразличия к чиновникам, махнул рукой, поднялся и исчез в комнате, в которой Дара никогда не был, и вынырнул оттуда с ворохом больших бумажных листов.

– Знаешь, – сказал он Даре, – раньше я работал психотерапевтом. Не веришь? Я бы тоже не поверил. Как в той песне? «Я был хирургом, пока руки не затряслись». Так вот. Первый совет очевидный, его кто угодно даст: тренируйся. Хочешь рисовать – рисуй больше. Это ты и без меня знаешь. А ещё можно снижать ожидания. Рисуешь плохо – ну и радуешься тому, что получилось. Дорога важнее конечного пункта. И это ты без меня знаешь. А вот чего ты без меня, может, не знаешь…

– Что и дорога не важна?

– Что снижение ожиданий тоже достигается упражнениями. Если каждый день по десять минут садиться и снимать претензии к миру, то рано или поздно станешь счастливым. Может, счастливым дураком, как я. А может, просто счастливым. А может, счастливым менеджером среднего звена в уютном особнячке на Мей-Роуд.

– Скучно звучит.

– Согласен. Но это дело вкуса. Ни в чём не осуждаю менеджеров среднего звена.

Мёрфи протянул Даре пачку бумаги. Тот осторожно взял и стал разглядывать: на плотной мелованной бумаге были репродукции.

– Вот. Калибруй вкус. Здесь разные художники. Известные, малоизвестные. Современные и древние.

Дара пролистал пачку.

– Здесь только женщины, – сказал он.

– Да, женщины. Прекрасные женщины. Прекрасные портреты прекрасных женщин. О!..

Дара отметил, что Мёрфи часто восклицает и восклицает с восторгом ребёнка, которому дали шоколадную конфету.

– Попробуй поставить один портрет на пюпитр и нарисовать копию. У тебя получится… э… картошка. Да и картошка не сразу получится. Но ты парень упорный, будешь брать уроки у всяких там электронных гуру. Рано или поздно начнёшь рисовать сносно. Тут ты должен спросить «А если не научусь?»?

– А если не научусь?

– Тогда прекращай смотреть на нарисованных женщин и начинай смотреть на живых.

Мёрфи молча смотрел на него, ожидая, когда мысль, наконец, осядет в голове подростка.

– Понял, – сказал Дара. – Спасибо. Но…

– Не спрашивай больше ничего, – сказал Мёрфи. – Посмотри, попробуй. Сам всё поймёшь.

Мёрфи протянул ему тубу и Дара стал аккуратно сворачивать репродукции в трубку. Мёрфи ушёл в другую комнату, повозился там с чем-то и из двери послышалась фортепьянная музыка.

– Джаз лучше рока, – сказал Мёрфи, снова появляясь в гостиной. – Рок квадратный, стоит на повторениях. Джаз гибкий, извилистый. Я бы даже сказал, что рок твёрдый, а джаз жидкий, а потому растекается и заполняет пустоты в душе.

– Интересно, – перебила меня Стрелка. – И ты стал рисовать?

– Дара стал рисовать, – сказал я.

– И как? Помог ему совет старика?

– Да. И нет.

– Понятно. И непонятно. Самое непонятное – почему ты не стал показывать этот текст Салли? Потому что ты тайком от неё ходил к Мёрфи?

Антиквар, хоть и заявил, что лёг спать, явно курил трубку в своей комнате и до нас долетал пряный запах и казалось, что у нас в камине горят настоящие поленья.

Я сделал большой глоток вина.

– Хочешь, расскажу кое-что?

– Давай. Такой голос у тебя… будто расскажешь что-то стыдное. Не переживай. У меня стыда нет, и тебе меня стыдиться не нужно.

– В общем. Он подарил мне репродукции. Я стал на них смотреть, стал рисовать… Я неплохо научился рисовать. Но… среди них была одна картина. Я в неё влюбился. Там была девушка с таким взглядом, что… Знаешь, когда я понял, что никогда такого не нарисую, я стал смотреть на реальную девушку. На Салли то есть. И на других тоже стал смотреть. И понял, что… Что… Это всё не то. Она – та, нарисованная, она настоящая. То есть, я хочу сказать… я по-настоящему был влюблён только в неё. Я думал, что это пройдёт, но… Уже прошёл год…

– Вот блядь.

– Ну? Зачем материшься?

– Затем, что я Стрелка. Белка никогда не матерится, а я всегда матерюсь. Так нас проще отличать.

– Белка вообще ничего не говорит никогда.

– Много ты знаешь про Белку.

Мы помолчали.

– А что за картина-то? Как называется? Я её видела? Рембрандт какой-нибудь?

– А это Дара узнал только спустя несколько месяцев.

– В смысле? Погуглить не мог?

– Сперва просто не хотел. Боялся разрушить тайну. Узнать про неё слишком много. А потом…