Страница 60 из 81
— Неизвестно, Дмитрий Егорыч. Но возможно.
— Так, — сказал Томов, лег на постель и зарылся лицом в подушку.
Всю неделю он пробовал иначе организовать погрузку. Спозаранок гнал матерившихся шоферов на лесосеку, приказывал расчищать снег. Упрашивал, чтоб лесорубы валили деревья в определенном порядке. Придумал, как перетаскивать хлысты через пень — подставляешь конус из толстых досок, и бревно сворачивает в сторону или всползает на макушку пня. И все-таки редко, очень редко удавалось совершить на злополучном агрегате несколько успешных рейсов.
— Убедились? — спросил Чугунов, когда пришло время составлять акт.
— Теперь убедился.
— Ну вот. Излагайте все наши претензии. Не стесняйтесь.
— А может, не излагать их, — сказал Томов, — а честно заявить, что замысел машины бездарен?
— Дмитрий Егорыч, в наши обязанности это не входит.
— Но это правда.
— Не берусь судить… — Чугунов разгладил пальцами блокнот. Пальцы были сухие, в старческих желтых пятнышках. — Может быть, где-нибудь наши драндулеты и пригодятся. Допустим, в южных районах. Это раз. Может быть, замысел их принадлежит вполне уважаемому человеку, и обижать его не следует. Это два. Может быть, драндулеты без нашего вмешательства исключат из плана. Это три. Жизнь, голубчик, похожа на гордиев узел, однако я понял, что не всегда надо размахивать мечом… Давайте-ка сочиним справедливый акт, и дело с концом.
Акт был сочинен; зеленые МАЗы, утратившие на испытаниях сытый лоск, пустились в обратный путь. Томов трясся в кабине и размышлял, что предпринять. Он не хотел больше возиться с агрегатами. Не терпел он бессмысленной работы.
Все это он выложил в институте.
— Значит, — переспросил руководитель группы, — у агрегатных машин нет будущего? Таково ваше мнение?
— Да, — ответил Томов. — Я видел в леспромхозе челюстной погрузчик. Вот за ним — будущее.
— Вы очень быстро меняете увлечения. Достаточно первой неудачи, чтоб вы бросили работу, которая недавно вас вдохновляла.
— Я многое узнал за эти дни.
— И у вас нет желания продолжить работу?
— Нет.
— Другие не считают ее бесперспективной.
— А я считаю.
— Ценю вашу прямоту. Иногда полезно взять и поломать свои планы. Изменить, как говорится, жизнь. Хотите заняться челюстными погрузчиками?
— Хотел бы.
— Но придется ехать надолго. Нужны не разовые испытания, а длительная проверка. Вы готовы?
Томов замешкался с ответом; руководитель группы смотрел на него с понимающей усмешкой. У него тоже были старческие руки, будто побрызганные йодом.
— Ну-с? Работа на периферии не привлекает?
— Дело не в этом, — сказал Томов.
— Семейные причины? Хотели бы поехать, да не можете?
— Я поеду, — сказал Томов. — Вероятно, смогу поехать. Завтра я дам ответ.
Невозможно было предугадать, как воспримет эту новость Валентина. Вообще ее слова и поступки нельзя предсказать. Такой уж характер каверзный.
Незадолго до командировки в леспромхоз Томов решил показать Валентине будущую свою квартиру. Достраивался дом для сотрудников института; уже было распределено, кто где поселится. Томов, собиравшийся вызвать к себе родителей, получил (почти получил) двухкомнатную квартирку в нижнем этаже.
Пританцовывая на звонком бетонном полу, еще не покрытом линолеумом, Валентина ходила из комнаты в кухню, из кухни в коридор, глаза ее округлялись от восторга.
— Без меня ничего не покупай! Ни занавесок, ни посуды, ни мебели! Со вкусом у тебя неважно, лучше советуйся!
Он покорно соглашался, что вкус у него подгулял. Но имей он самый отменный вкус, он ничего бы не купил без Валентины. Кухонной тряпки не купил бы. Потому что не он, а Валентина должна была обставлять эту квартиру, налаживать уют, вешать занавески и люстры.
Он хотел радоваться ее вкусу, а не своему. Ее он видел хозяйкой этой квартиры.
Только вот не знал, пойдет ли Валентина за него замуж.
Сейчас она пританцовывает на бетонном полу, ее глазищи кофейного цвета источают неуемный восторг, а завтра она может сказать, что и видеть-то эту квартиру не желает. И что Томов ей тоже не нужен…
Познакомились они самым заурядным образом. Была возле института крохотная столовка, куда сотрудники бегали перекусить. И несколько раз видел Томов среди посетителей молоденькую, очень худенькую девушку. Ему нравилось, как она ходит — перегибаясь в талии, пританцовывая. Словно получает удовольствие от каждого своего шага.
Однажды они очутились за одним столиком. Девушка, как Томов уже заметил, всегда брала молоко или простоквашу; и теперь был перед нею запотевший, мокрый стакан молока. А она поглядела на тарелку Томова, где лежал соленый огурец, разрезанный сердечком, сморщила нос и призналась:
— Не могу смотреть, как вы едите… Ужас, до чего огурца хочется!
— Могу принести, — улыбнулся Томов. — Или этот возьмите. Я к ним равнодушен.
— К огурцам-то?! — поразилась она. — Вы, наверное, настоящих-то не пробовали! Они бывают маленькие такие, с пупырышками, и к ним шелуха от чеснока прилипла, и укроп, и смородиновый листочек… М-м-м!
Глаза у нее янтарно засветились, когда она это говорила, и восхищение, звучавшее в ее словах, было таким заразительным, что желтый и дряблый столовский огурец показался Томову почти аппетитным.
— Так возьмите, не стесняйтесь.
— Спасибо, в другой раз!
— Зачем ждать до другого раза? Хватайте!
— Пока разговаривали, у вас котлета остыла.
Ей, видимо, не хотелось отвечать впрямую, и она перевела разговор на другое.
Так бывало и поздней, частенько бывало. И переспрашивать Валентину не имело смысла. «Если сразу не отвечу, ты не настаивай! Значит, не хочу отвечать. Или не могу» Имей терпение, Митя!»…
Лишь, полгода спустя он узнал, что у Валентины больная печень; ей нельзя есть ни соленого, ни острого.
— Отчего же ты молчала?! Я пристаю с угощениями — то селедку приволоку, то огурцы с пупырышками — и вижу, что тебе хочется, а ты не ешь… Я бы не дразнил!
— А я надеялась, Митя, что ты меня уговоришь!
— Зачем?! Заработала бы приступ!
— А-а, не впервой. Зато какое удовольствие!
— Ты вроде жалеешь, что удержалась.
— Жалею, Митя…
И смотрит на него грустно. Действительно, жалеет! Для него эти фокусы были абсолютно непонятны.
— Ну схвати сейчас да съешь!
— А теперь уже неинтересно, Митя…
Очень трудно ему бывало с нею. Не числил он себя дураком, понимал, когда нужно, и подтекст, и недоговоренность, чувствовал интонацию. Но тонкостей и причуд Валентины не понимал, хоть убей.
Весной Валентина исчезла на целую пятидневку. Не пришла на обычное место их встреч, не звонила ему на работу. Где она живет, Томов еще не знал и совершенно извелся. Мерещились ужасы.
Звонок, в телефонной трубке голосочек:
— Привет, Митя!
— Ты где была?! Куда исчезла?!!
— Я обиделась.
— На меня-я?
— Ага.
— А что я такого сделал?!
— Теперь уже не стоит говорить, Митя. Забудем, ладно? Я тебе не звонила, чтоб совсем не разругаться. А теперь все прошло. Встретимся после работы?
— Валька, — сказал Томов с отчаяньем, — я опять ничего не соображаю! Ну, обиделась. Ну, за дело. Так сказала бы сразу! Извинился бы я, исправился — и точка!
— Нет, Митя, Иногда нельзя.
— Да почему?! Почему?!
— Неинтересно, Митя. Совсем неинтересно, чтобы ты исправлялся после того, как я обижусь.
Томову казалось, что Валентина ни капли не дорожит их отношениями. Он постоянно шел на какие-то уступки, на компромиссы, а Валентина этого не умела.
Он мог целый день бродить за нею по магазинам, хотя терпеть не мог толкаться в очередях; мог целый день голодать, когда у Валентины разбаливалась печень; мог на загородной прогулке не спать ночью у костра, когда Валентине не спалось. И считал это естественным. Тебе не хочется чего-то делать, но ты делаешь, потому что это приятно любимому человеку.