Живая душа

Нет, это сказочки. Нету единственной на свете половинки. Много их, вполне подходящих для тебя. А уж если померещится, что ты отыскал единственную, без которой земля не мила, то неизвестно еще, чем это кончится — радостью или горем. Вероятней, что горем.

— Учитесь? — спросил Томов.

— В педучилище, — сказала девушка. — Я здесь на практике была, ну, в поселковой школе.

— А закончите училище, куда поедете?

— Куда пошлют.

— А если далеко?

— Ну и пусть.

— Не боитесь? Вдруг попадете в страшную глушь?

— Это ничего, — сказала девушка. — Так даже лучше. Я в свое село и не хотела бы возвращаться. Там, понимаете, до тридцати лет будут Зойкой называть. Потому что привыкли и вообще… А учителю нужен авторитет, нельзя без авторитета. В незнакомом месте я буду для всех Зоя Павловна. Обязательно постараюсь, чтобы иначе не называли.

— Любите свою профессию?

— Ну как же ее не любить?! Само собой!

— А замуж?

— Что — замуж?

— Уедете далеко, придется мужа из местных женихов выбирать.

— А-а… Я про это не думала, — сказала девушка. — Еще не думала.

— Не думая — лучше?

— Не знаю. Просто есть в этом что-то противное — искать место, где мужа выберешь… Да разве есть места, где самые подходящие женихи?

— Я знаю, где женихов чересчур много, — сказал Томов. — И где они дефицитные… Но вы молодец, если не боитесь ехать за тридевять земель. Давайте сумку-то, давайте!

— Пока не надо. Я скажу, когда устану.

С ней легко было разговаривать, с этой Зоей Павловной. Все просто, все ясно. Наверно, на такую жену не пришлось бы жаловаться. Справлялась бы с трудностями. Прижилась бы и в дальнем поселке, и в деревне. И профессия у Зои Павловны подходящая. Везде есть школы, и везде нужны учителя, и не возникает проблемы, если мужа перебрасывают работать в другой район.

Что ж, подумал Томов, кому-то повезет с этой девчушкой. Если она именно такая. И если вообще кому-то может повезти в сердечных делах; если семейное наше счастье только и зависит, что от кротости характера, от терпеливости, от стойкости…

— А вы — городской?

— Бывший, — ответил Томов. — Теперь здесь, в поселке, работаю.

— Ну вот! Сами-то не побоялись поехать!

— Я был отчаянным, — сказал Томов.

— И уже раскаиваетесь?

— Каждую субботу, — сказал Томов. — Каждую субботу я очень раскаиваюсь, Зоя Павловна.

Девушка рассмеялась. Она приняла это за шутку. Впрочем, так и должно быть, это шутка, и ничего более.

Два с половиной года назад Томов окончил Лесотехническую академию. Его направили в научно-исследовательский институт. Он не добивался этой чести; просто дипломная его работа показалась специалистам перспективной.

Однако удачное распределение не было для Томова неожиданностью. Учился он хорошо, к профессии был привязан искренне. Стало быть, все закономерно…

В институте он попал в группу, которая конструировала агрегатные машины.

За этим расплывчатым названием скрывалось не очень-то хитрое изобретение. На обыкновенный автомобиль МАЗ инженеры позади кабины поставили лебедку, а на прицеп возле правых стоек навесили блоки с тросами. Предполагалось, что таким образом будет механизирована погрузка бревен.

Томову, вчерашнему выпускнику академии, было трудно судить, удачен ли конструкторский замысел. Если проект утвержден — значит, все в порядке. Сомневаться тут нечего. И Томов увлекся новой работой — он не способен был делать что бы то ни было равнодушно.

Машина, втаскивающая себе на спину бревна, снилась ему ночами. Он любовался на чертежах ее четким и сложным профилем. Он даже внес в нее собственное улучшение — предложил вывести наружу добавочную педаль акселератора, чтоб шоферу было проще убавлять или прибавлять газ.

Зимой опытные образцы машин были готовы. Томова послали на их опробование. Вместе с ним поехал пожилой, очень опытный инженер Чугунов.

Втягивалась под колеса новеньких МАЗов слепящая снежная дорога, бренчали на стойках блоки и тросы, колоколами отзванивая на каждом ухабе; Томов сидел в теплой кабине и улыбался. Он ждал если не полной победы, то хотя бы вполне серьезной удачи.

Переночевали в леспромхозе. Томов лег пораньше, но долго не мог уснуть — воображение разыгралось, все представлял себе завтрашние испытания.

— Дмитрий Егорыч, — сказал ему Чугунов, уютно позевывая, — сделайте одолжение, голубчик, обойдитесь завтра без меня, а?

— Но как же?..

— А ничего. Понаблюдайте один… Я сошлюсь на нездоровье и схожу белочек пострелять. У меня тут старинный друг живет.

— Я не знаю… смогу ли один?

— Сможете.

Томов приподнялся на постели, удивленно заморгал, глядя на Чугунова:

— Неужели вам не интересно?!

— Нет, голубчик.

— Но почему?

— Да я ведь знаю, как эти драндулеты станут работать. Неожиданностей не предвидится. Спокойной ночи.

Зато для Томова день оказался полным неожиданностей.

Урча, зеленые МАЗы с трудом въехали на лесосеку, стали разворачиваться, чтоб поближе подогнать прицепы к поваленным деревьям. Снег был глубок и рассыпчат, машины вязли. Они были похожи на бегемотов, медлительно топчущихся на тесной для них полянке.

Наконец подпихнули, насколько удалось, неповоротливые прицепы, размотали с лебедок тросы.

— Цепляй!.. — крикнул Томов.

Набросили стальную петлю на комли сосновых стволов. Закрутились в обратную сторону лебедки, пошли наматывать трос. Вот напряглись блоки. И один из МАЗов тотчас стал крениться набок, как пьяный, — сместился центр тяжести… Отцепили трос, вновь разворачивали машину, чтоб поставить ее правильно.

А у второго МАЗа трос между тем лопнул.

Промучались несколько часов, решили подтаскивать не пачки хлыстов, а хотя бы по два, по три ствола. Пропахивая снег до земли, ломая и выдирая молоденький подрост, поползла к автомобилю пара бревен. И вдруг наткнулась на пень.

— Сдай назад!..

Наспех вырубленными вагами отодвинули бревна, перевалили через пень. А впереди, под снегом, оказался еще пенек. И еще…

Уже смеркалось, когда первый МАЗ нагрузили до расчетной нормы. Но выехать с лесосеки он не смог. Буксовал, дергался и только глубже зарывался в снег. Зажгли фары, в мутном их свете привязывали трос к неспиленным соснам и подтягивали тяжко переваливающуюся, надорванную, скрипящую всеми суставами машину. Шофер, взмокший до исподнего, последними словами крестил изобретателей агрегата.

Чугунов сидел на постели, когда Томов с задубевшим лицом, с белыми от инея бровями ввалился в барак.

— Ну что, голубчик?

Обрывая пуговицы, Томов стаскивал хрустящее, ледяной коркой покрывшееся пальто.

— Вы все это знали?!

— Знал, Дмитрий Егорыч. Да вы что расстроились-то?

— Да они же ни к черту не годятся! Агрегаты наши!..

— Совершенно справедливо.

— Ну?! И что же теперь?!

— А ничего.

— Как ничего?!

— Так. Пойдемте завтра за белочками. Не трепите себе нервы.

— Издеваетесь вы, что ли?! — сорвавшись на фальцет, закричал Томов. — На меня же люди весь день смотрели! Что я им отвечу?! Я неопытен, я первый раз на лесосеке! Может, я неверно руководил, я не знаю!..

— Дмитрий Егорыч, да не способны эти драндулеты работать. Тридцать лет я конструирую машины. Мне ли не знать.

— Зачем же мы ехали сюда?!

— Нас послали.

— Вы же могли заявить в институте!

— Зачем? Умные люди все понимают. Слова не нужны. Дмитрий Егорыч, не глазейте на меня, аки вампир. Я ведь не собираюсь расхваливать эти машины. Через недельку мы составим акт, где укажем, что в данных конкретных условиях они неэффективны. Мы напишем правду, Дмитрий Егорыч. Сущую правду. И не волнуйтесь вы, ради бога.

У Томова начало отходить стянутое морозом лицо, оно все горело, будто его кипятком ошпарили. Нервное напряжение не прошло, голова гудела, путались мысли.

— Скажите… а работу над ними продолжат? Будут их доводить, эти агрегаты?