Живая душа

— И с фронта дают отпуск.

— Это с фронта!.. А мне и так перед людьми стыдно. Перед каждой женщиной краснею!

Та девчонка-радистка, которую он выучил в «Комилесе», уже воевала. Зимой пришла попрощаться, и лейтенант Ракин готов был провалиться сквозь землю от жгучего стыда. Слабенькую девчушку посылают под пули, а он, полный сил и здоровья, околачивается в тылу! Позорище какое!

Он старался все свое время уделять службе, выпрашивал дополнительные дежурства и поручения.

— Отдыхать ровно сутки! — приказывал Кабанов. — Можете идти.

Вот и вчера подполковник, глядя на Ракина поверх своих кривовато сидящих очков, произнес нечто фантастическое:

— А не съездить ли нам за грибами?

— Куда, товарищ подполковник?!

— За грибами. В лес.

— В начале июня?!

— Как раз сейчас-то и попадаются изумительные грибы, — сказал подполковник. — Попросите сержанта Елькина, чтоб утречком запряг Серко.

Нестроевик Елькин, исполнявший обязанности конюха, курьера, истопника и сторожа, с крестьянской основательностью смазал дегтем колеса двуколки, подбросил сенца, чтоб было чем покормить в дороге лошадку. И отправились за грибами.

— Как думаешь, почва везде оттаяла? — спрашивал Кабанов, неумело управляя лошадью. Вожжи он держал, как шлейф подвенечного платья.

— На полях?

— В лесу, в лесу.

Ракин кратко сообщил о свойствах здешних лесных почв.

— Ишь ты, — поддакивал Кабанов. — Гляди… А болота совсем оттаяли?

Ракин информировал о болотах.

— Ишь ты… Все знаешь, а про весенние грибы не знаешь. Будет тебе наука.

Проехали по сосновому бору, по торфяникам. Подполковник Кабанов озирался с видом счастливого горожанина, очутившегося на лоне дачной природы.

Подле старой вырубки остановились, и Кабанов, в расстегнутом ватнике, в сдвинутой на затылок кепке, пошел кружить по кустам.

— Что я тебе говорил?!

— Да это поганка, — сказал Ракин, посмотрев на коричневый, корявый гриб, напоминающий кукиш.

— Это чудо! Собирай, их тут много!

— Отравитесь, товарищ подполковник. Бросьте.

— Это сморчки! Изумительного вкуса и запаха! Их только в кипящей воде отварить — и пальчики оближешь… Собирай, я тебя прошу!

Лейтенант Ракин вынужден был подчиниться.

Кабанов не имел права говорить юному своему помощнику о радиограмме, полученной в середине января. Но сам эту радиограмму затвердил наизусть.

«Совершенно секретно. Кабанову, Лямину. По имеющимся данным в Эстонии комплектуются диверсионные отряды. Возможна выброска десантов в районах Печорской железной дороги. Сообщите ваше решение, размеры необходимой помощи».

Подполковник Кабанов отправил ответ, но продолжал эту радиограмму обдумывать и анализировать. Он не меньше своего помощника сознавал, какое сейчас время и как нужны люди на фронте. Подполковник Кабанов не мог просить у Москвы людские резервы и технику. Если б эти резервы существовали, то Кабанов не разъезжал бы на лошадке по кличке Серко. Нету сейчас ни лишней техники, ни запасных воинских подразделений. Москва надеется, что Кабанов попросит минимальную помощь, и он, Кабанов, совершит преступление, если перестрахуется, если отнимет у фронта хотя бы на одного солдата больше, чем необходимо в действительности.

Но еще более тяжким преступлением было бы прозевать диверсантов, допустить их к Печорской дороге. Это исключается. Что бы фашистская разведка ни придумывала, какие бы она отряды ни сколачивала, железная дорога должна функционировать спокойно.

Кабанов принял меры, какие считал необходимыми. И теперь вся ответственность за исход операции, лежала на нем. Тут не забудешь январскую радиограмму.

В конце января лейтенант Ракин засек еще один передатчик. «Пищали», вероятнее всего, с поезда, идущего из Воркуты. Взять лазутчика не удалось. Но кое-какие соображения насчет десанта все-таки появлялись.

— Жарить грибы поедем в ближайшую деревню, — сказал Кабанов. — Их надо в русской печке готовить, а не на керосинке вонючей…

Лейтенант Ракин оскорбленно уселся в двуколку, держа на отлете кузовок со сморчками. Отыскали деревню, уговорили какую-то бабусю приняться за стряпню.

Пока изумительные грибы жарились, Кабанов беседовал на завалинке с мальчишками и стариками. Обсуждал, ранняя нынче весна или поздняя.

В разрезе тех соображений, что имелись насчет десанта, подполковника Кабанова очень интересовали и весенние изменения природы. Надо было знать проходимость дорог, лесных троп, сроки речного разлива, и Кабанов внимательно слушал стариков. И рисовал мысленно некую фенологическую карту, которая сегодня-завтра могла превратиться в карту военных действий.

А на другое утро после поездки за грибами, еще на рассвете, брякнул домашний телефон, подполковник Кабанов сонно нащупал трубку, прижал к уху.

— Сейчас буду, — проговорил он, тотчас поднимаясь с постели.

Жена, приоткрыв глаза, следила, как он быстро одевается.

— В командировку, Ваня?

— Нет, к себе.

— Почему эти штаны надел?

Если Кабанов уезжал на операцию, это называлось — в командировку. И одежда соответственно делилась на кабинетную и походную.

— Кабинетные штаны погладь, — сказал Кабанов. — Пузыри на коленках.

В кабинете подполковника ждал лейтенант Ракин. В шесть часов двадцать три минуты поступило сообщение от техника Усть-Усинского аэропорта Сметанина о двух неопознанных самолетах, снижавшихся над тайгой.

Подполковник долго изучал по карте район предполагаемой выброски диверсантов. Продиктовал Ракину короткую телеграмму для Москвы. Распорядился, кого из сотрудников вызвать. Позвонил первому секретарю Коми обкома ВКП(б) Тараненко. И вновь, поправляя съезжающие набок очки, уткнулся в карту.

Сейчас вместо линий, извилистых ниточек, штриховки и пятен он пытался представить себе настоящую парму, настоящие реки, весенний разлив, раскисшие грунтовые дороги, оттаявшие и еще мерзлые болота.

От того, насколько точной была эта карта, зависело главное. Подполковник Кабанов обязан был решить, какие силы бросить на ликвидацию десанта.

Он мог снять сейчас подразделения, охраняющие южную часть дороги, и с первым же составом отправить их на север. Он мог оголить и средний участок дороги, вплоть до Каджерома. Это была бы разумная концентрация сил.

Ведь там, на севере, наличными силами не справиться. Там просто дырка. Какой сумасшедший вообразил бы, что десант кинут туда, на задворки?

Кабанов мог отдать такое распоряжение, но он помнил январскую радиограмму, он ее вызубрил, затвердил, в ней было сказано: «возможна выброска десантов…» Не десанта, а десантов. Москвичи, отправлявшие радиограмму, не случайно употребили множественное число, они грамотные люди.

Оголять и середину, и южный участок дороги опасно.

Вернулся в кабинет лейтенант Ракин, держа раскрытый блокнот. Москва, получив сообщение, немедленно прислала новую радиограмму. Кабанов ее прочел, сказал:

— Передайте: настаиваю на втором варианте.

— Все?

— Все.

В Москве тревожатся. Но в радиограмме не сообщишь, что у Кабанова есть веские доводы. Вот эта реальная картина, что стоит перед глазами: разлившиеся реки, распутица, болотные топи. Подполковник Кабанов обдумывал все давно — не только во время вчерашней поездки за сморчками.

У Кабанова мало людей, очень мало. Но он надеется, что ему станут помогать не только местные жители, предупрежденные секретарем обкома Тараненко. Ему земля будет помогать. Вся эта северная, скупая на ласку, еще не очень обжитая земля, которую подполковник Кабанов, чекист с восемнадцатого года, узнал еще в молодости и полюбил навсегда.

Лейтенант Ракин опять возник в кабинете. Вырабатывает сдержанность. Впервые не просится на операцию.

— Больше из Москвы ничего?

— Нет, товарищ подполковник.

— Люди?

— Ждут, товарищ подполковник.

— Зовите. У вас есть походные штаны, лейтенант?