Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 18

— Мне кажется, — сказал Акимыч, — раз уж мы все равно собираемся бежать, то перед побегом неплохо бы провалиться в канализацию и напоследок пощупать этого вашего Гагуса за вымя. Сколько эта бальма сейчас на ауке стоит?

— Примерно золотой за грамм, — сказала Ева, — правда, это без аукционных налогов. В Антии — сильно дороже, там со снегом напряженно.

— Ого, — сказал Акимыч, явно подсчитывая что-то при помощи уставленных в потолок глаз и загибающихся пальцев. Если этот ваш покой потянет хотя бы на тысячу килограммов — это же миллион! Сколько может весить комната целиком из бальмы?

— Без понятия, — сказала Ева, — но вообще бальма не самый тяжелый материал. Ты раньше времени-то не облизывайся, ее сперва найти надо. И почему-то мне не кажется, что это будет делом столь же простым и приятным, как прогулка по заднему дворику.

Меньше всего на свете я планировал снова в этот вечер лезть в канализацию, и уж точно не с восторгом предвкушения, но именно его я в этот момент, как ни странно, испытывал. Мне, как и Акимычу, тоже ужасно захотелось миллион. До того, как миллион сомнительно замерцал нам издалека, я и не чувствовал, насколько на самом деле раздавлен грузом финансовых проблем, да еще и придавившим не только меня, но и всех моих друзей. И хотя я понятия не имел как мы будем ловить Гагуса, стращать Гагуса и вытягивать из Гагуса те секреты, которые он сумел не доверить даже лучшим палачам своей эпохи, я все равно ощущал настоящий охотничий азарт.

Лукася с Хохеном мы решили оставить дома, так как было совершенно непонятно как вытаскивать Хохена из люка — скобы его определенно не выдержат. Лукась совершенно не возражал против такого решения и пообещал, что зато успеет за это время «достойно экипироваться для продуманного побега». Хохен не возражал тем более. Мы старательно облачились во все самое драное и грязное, хотя я так и не решился снова надеть вещи из мешка — понятно, что новая одежда скоро будет выглядеть точно так же, но я просто не мог заставить себя прикоснуться к этим вонючим тряпкам. К счастью, далеко тащиться в этих обносках нужды не было. Ближайшая канализационная решетка имелась прямо перед отелем, и решетку эту, кажется, надежно вделанную в мостовую, Гус выворотил одним движением вместе с парой булыжников.

— Цемент старый, — снисходительно пояснил он в ответ на наши восхищенные взоры. — Песок уже, считай.

Мне доверили нести походный фонарь из дорожных запасов Лукася, остальные вытащили из инвентарей копья, посохи и шпаги. Наш маленький грозный отряд энергично шлепал по канализации, как будто мы имели хоть какое-то представление о том, куда нам надо идти.

— Мне кажется, — сказал я где-то через час, — что он нас сам найдет, если вырубить фонарь и тихо присесть, не гремя железом.

— Мне кажется, — еще через час сказала Ева,— что запах тухлой рыбы останется со мной навсегда. Где эта твоя гигантская сопля⁈

Я снова зажег фонарь и, глядя сквозь его разгорающееся пламя на задумчивые лица друзей, попробовал размышлять.

— Вообще он был ранен, то есть, отравлен. Во всяком случае он чрезвычайно громко страдал. Может быть, у него здесь есть какое-то свое логово, в которое он забился и зализывает раны. Или еще как-нибудь восстанавливает здоровье. Физическое и душевное.

— Прекрасно, — сказала Ева, — то, что всегда хотелось: как следует пошляться темной ночью по канализации без схем и плана.

— Вообще днем тут не сильно светлее, — вступился я за виванскую канализацию. — Есть еще одна идея: когда мы с Гагусом расставались, он очень громко стонал и… э… столь же громко испускал газы.

— Ага, — сказала Ева, — страдал метеоризмом.

— Голубков пускал!— хихикнул Акимыч.



Гус тоже сказал, что делал Гагус — простым и четким матросским языком.

— Ну, в общем, да, — сказал я. — Может быть, если мы дальше пойдем тихо-тихо, то мы сможем услышать его издалека, если он все еще… страдает. И визжал он тоже громко.

Потом было бесконечное блуждание по тоннелям. Сперва я шел впереди, потом в фонаре совсем закончилось масло, и я потихоньку переместился в арьергард. Шел, пялился на подсвеченные зеленым, энергично работающие лопатки Гуса и думал не пойми о чем: мысленные образы сплетались и расплетались в такт ходьбе, я и сам не понимал, о чем я грежу на ходу и вообще, похоже, я отравился здешними миазмами до галлюцинаций. Мне мерещились лица, выступающие из пятен плесени на мокрых стенах, я видел рощи, башни и яростные конницы, галопирующие быстрыми тенями по потолку, видения эти были окрашены далеким заревом костров и откликались тихими жалобными криками птиц.

— Так, стойте, — я замер.— —Вы это слышите?

— Как будто скулит кто-то, — сказал Акимыч, — очень далеко.

— Или очень близко, но очень тихо, — сказала Ева. — Все замолкли и чтобы не шелохнуться!

В наступившей тишине раздался явственный горестный всхлип. Ева побрела вдоль стены, ощупывая ее ладонями, и вдруг провалилась сквозь то, что казалось продолжением каменной кладки, густо заросшей сизо-зеленым мхом.

Гагус вытянулся в чем-то типа особого бассейна, расположенного посреди круглого отстойника, где жижи было не по колено, как всюду, а чуть ли не по пояс. Мне. Я заметил как Гус, подхватив маленького Акимыча под мышки, усадил того на приступочку на стене, ну, а Ева просто взмыла над обстоятельствами на левитационной подушке и, подлетев к краю бассейна, опустилась на него. Хорошо быть воздушным магом.

— Уйди, дурацкая девчонка, — простонал Гагус и изверг из себя поток несимпатичной слизи. — И ты уйди, ядовитая тварь, и прочих вонючек с собой заберите.

— Это мы-то вонючки⁉ — возмутился Акимыч с приступочки. — Хотя сейчас наверное да… они!

— Гагус Химмелюгер? — спросила Ева голосом, каким в кино говорят детективы, арестовывающие преступников.

— Нет. Давно уже нет.

— Мы пришли расспросить вас о Бальмовом Покое.

— Мириады вас, расспрашивающих. Вы тычете в меня железом и пробиваете молнией, вы травите меня тиграми и заливаете ядами, но все ваши хитрости бессильны перед старым бессмертным и неуязвимым Гагусом. Я единственный ключ, единственный ответ. — Взвыв, Гагус снова перешел на шипение. — Ох, больнусенько мне, больнусенько старому Гагусу. Отравило его проклятое драконье яйцо своей огненной кровью.