У подножия горы Нге

Пост марионеточных отрядов в Бами совсем заволокло дымом, в той стороне теперь торчал только шпиль собора.

— Это мама-а-а! — пронзительно закричала Малышка.

Мама стреляет! Это мама поднимает там клубы дыма, дым уже закрыл часть реки, даже поле рядом потемнело.

— Мама взорвала по-ост!

Выстрелы не затихали, а становились все чаще. Теперь уже вся деревня высыпала на улицу и собралась у пальмы.

Оттуда вниз летел крик Малышки, вплетаясь в общий шум — плеск весел на канале, доносящиеся с рынка крики женщин, зовущих детей.

А дым все поднимался. Малышка опять заметила черную точку, мелькнувшую в самой гуще дыма. Пусть это очень далеко, так что даже река Хау кажется просто блестящей желтоватой полоской, но почему бы этой черной точке не быть человеком?

И кто скажет с уверенностью, что это не ее мама?

— Мама пошла в атаку! Вперед, мама-а-а!

Голос Малышки протяжен и разносится далеко.

Мама теперь, наверно, в самой гуще дыма. Следом за ней бегут девушки-партизанки. Учительница из сожженной школы тоже с ними, плечо у нее чуть запачкано мелом.

Стрельба усилилась, атака началась...

Малышка спустилась вниз. Все были уже готовы. Хиён держал автомат, Ань — винтовку, Тхань — базуку, даже самому маленькому они вложили в руку знамя. Прислоненная к пальме ветка оказалась на месте. Малышка подняла её — это была винтовка.

В атаку пошли от плетня за домом, быстро преодолели канаву и, укрывшись за пальмой, открыли яростный огонь.

На следующее утро, когда самолеты бомбили острова, в деревню вошла женщина с винтовкой и ветвями маскировки в руке.

Она шла, приветливо улыбаясь, и следом за ней, прячась от палящего солнца в тени деревьев, шла вся деревня. Женщине приходилось то и дело останавливаться и отвечать на вопросы, потому что спросить хотелось всем.

Полиэтиленовую накидку женщина закинула за спину, винтовку со связкой лепешек баньу передала Малышке и взяла на руки самого маленького.

Он что-то лопотал и царапал прилипшие к ее кофточке комочки грязи.

Дети, как цыплята, бежали, окружив ее. Ань семенила впереди, путаясь под ногами у матери, боясь, как бы ее не обошли вниманием.

— А я видела, как ты шла в атаку...

— И я видел...— подхватил Хиён.

— Как это вы могли видеть?

— А вот видели...

Хиён высоко подпрыгнул — так мама прыгала через канаву. Ань, уцепившись за мамину накидку, с завистью поглядела на него.

— А у нас аист гнездо свил, вот! Мама, ты ведь ходила бить врагов для меня, а не для Хиёна?

Хиён повис на маминой руке и стал раскачиваться, как на качелях:

— Нет, для меня-я-а...

Она засмеялась, ласково потрепала обоих по волосам.

— Для всех вас!

Бабушка Шау, выносившая из кухни корзинку с вареным бататом, вмешалась:

— Вот озорники, отстаньте от мамы с вашими цаплями-аистами!

Женщина опять рассмеялась, подхватила и Хиёна, чмокнула его в щеку и так, с двумя детьми на руках, прошла в дом. Это была Нгуен Тхи Ут, героиня армии.

Пост марионеточных отрядов в Бами сровняли с землей. И решено было сразу же начать восстанавливать школу. Вечером, баюкая маленького, Ут сказала:

— Пойду достану лодку у соседей. Ты, Малышка, будешь завтра с детьми возить битый кирпич с поста, строить у школы убежище. Построим школу, всех вас отправлю учиться.

Малышка как была в подвернутых брючках — она только что мыла ноги, — так и осталась стоять у порога, счастливыми глазами глядя на мать:

— Мы пойдем в школу!

Она прыгнула к маме на кровать, распустила ей волосы... Когда маленький уснул, у мамы были уже две длинных косы, такие же, как у учительницы, к которой скоро пойдет Малышка.

...И вот Малышка, ведя за собой остальных, идет в школу.

Все так знакомо и так неожиданно. Учительница-партизанка в одной руке держит нон, в другой камышовую корзинку и очень интересно рассказывает, как партизаны бьют врага. Рядом, на столе, лежит новая винтовка. Когда прилетают самолеты, учительница отводит детей в убежище, а сама руками, выпачканными мелом, берет винтовку и целится в самолеты.

В полдень, когда небо чисто, Малышка и младшие идут показывать учительнице свою пальму.

Мамы снова нет дома.

Ветер с моря тихонько перебирает листья пальмы, как будто это мама стоит там наверху и, поправляя волосы, смотрит вниз, на Малышку и других детей.

1966 г.

Нгуен Лан

У ПОДНОЖИЯ ГОРЫ НГЕ

Лон перепрыгнул через изгородь и спрятался за деревьями. Да, это каратели, переодетые крестьянами. Их пятнадцать, и они идут прямо к его дому.

Забытая соломенная шляпа осталась лежать на траве. Лон помчался домой, сначала через рощу — лучше не попадаться им на глаза, — а потом напрямик через поле, потому что каратели были уже совсем близко от дома.

Но они все же опередили его.

— Где тебя черти носят? — раздался злобный окрик, едва он, запыхавшись, вбежал во двор.

— В поле был...

— Где мать?

— На рынок пошла...

Солдаты втолкнули его в дом.

— Сиди здесь и не вздумай поднимать крик,— пригрозил старший.

Лон увидел у него в руках глиняную кукушку — свисток, которым подавали сигналы партизанам.

Неужели догадался? Похоже на то, потому что все, что можно было заподозрить как «сигнальные средства вьетконга»[29] — дырявый жестяной бачок, бамбуковая колотушка, пустые консервные банки, — было уже извлечено из углов и свалено посреди комнаты.

А ведь перед тем, как уйти в горы, мама сказала: «Если что случится, свистни в кукушку, чтобы я слышала. Вернусь ночью, со мной придут товарищи из Фронта»[30].

Поздно, поздно, уже ничего нельзя исправить. Лон смотрел па коричневую свистульку, глянцевито поблескивающую на ладони у старшего.

Кукушка точно в чем-то упрекала мальчика. А что он сейчас может сделать?!

Лон перевел взгляд на гору Нге, видневшуюся в раскрытую дверь. Она так близко. Эх, помчаться бы сейчас туда! Громко закричать, засвистеть самому! Только бы успеть предупредить своих, а там пусть солдаты делают с ним что хотят...

Время шло. Чем ближе к вечеру, тем настороженнее вели себя каратели. Особенно усердствовал старший, со скрюченной, как у креветки, спиной — его подстрелили в одной из последних «экспедиций». Он ни на минуту не спускал с Лона глаз.

Нужно было как можно скорее что-то придумать.

Если солдаты останутся здесь, они схватят маму и бойцов Фронта.

Лон вынул из ящика вылинявший «национальный» флаг и сунул его под нос старшему:

— Учитель говорит, что, когда приходят солдаты, ученики нашей школы обязательно должны приветствовать правительственную армию и вывешивать флаг. Можно мне выйти его повесить?

— Вот так новости! Папаша был смутьяном, нам пришлось применить к нему «закон 10-59»[31] и отправить к праотцам, а они с матерью, оказывается, приветствуют правительство! Знаю я тебя, хочешь подать сигнал вьетконгу! Пошел на место! — заорал старший и скомкал полотнище.

Лон усмехнулся — так его, этот флаг!

Между тем красное солнце, еще только что висевшее круглым шаром, неумолимо сползало за гору Нге...

Время, когда крестьяне возвращаются с базара, давно уж прошло, а мать Лона все не появлялась. Старший снова придирчиво допросил мальчика. Но Лон хорошо помнил все, что ему наказывали.

— Мама ушла на рынок. Говорила, что зайдет к бабушке занять денег и, если будет уже поздно, останется там ночевать, — твердил он.

Старший подозвал к себе одного из солдат, они вышли и о чем-то недолго посовещались за дверью.

Потом старший вернулся, чиркнул спичкой и зажег лампу. По его приказу другой солдат, долговязый, с синим шрамом на левой щеке, связал мальчика парашютным шнуром.