Страница 36 из 39
— Ох-ох-ох, а ваша мама, когда ей было столько лет, сколько вам, — бормотала она, — нанималась в услужение к чужим людям, ей-то батата поесть не удавалось...
Налетел ветер, пальмовые листья задрожали над головами ребят. Снова раздались разрывы бомб и грохот орудий, но они тут же растворились и исчезли, так и не сумев одолеть прекрасное величие неба.
И вновь стали слышны детские голоса, старательно выговаривающие слоги, будто сожженная врагом школа перекочевала сюда, в прохладную тень пальмы. Здесь в погожие вечера старый Шау, муж бабушки, плел верши и читал детям стихи. Здесь же собирались вернувшиеся после боя партизанки — подвести итоги и перекусить. И каждый день на стволе пальмы появлялись новые раны от снарядов и бомб врага.
Ствол сплошь был в ранах, их рваные края виднелись даже на старых, потемневших следах от пуль тэев. Едва успевали отбить врага, от пороха были еще черны дороги в деревне, а Малышка и дети уже вытаскивали новые пули, застрявшие в пальме, и относили их оружейнику.
Тень пальмы, вот уже столько лет дарившая прохладу клочку земли перед домом, сейчас скользила по спинам детей.
В солнечные дни пальма, казалось, еще выше уходила в небо. Листья ее слегка шевелились и были похожи на распущенные волосы, которые только что вымыли и сушат под солнцем. На стволе, подсыхая, радужно блестели капли дождя, и царапины как будто принимали цвет загара.
— Про-го-ним, прогоним а-ме-ри-кан-цев...
Белые буквы чуть дрожали в ярких лучах солнца.
Вешая доску, жители Тамнгая не подозревали, что здесь будет «класс». Днем, в перерывах между бомбежками и обстрелом, дети снова и снова затевали эту игру.
Урок был всегда один и тот же, но ребята каждый раз находили в нем что-то новое и удивительное.
Частенько бабушка Шау, ворча, выносила корзинку с бататом, чтобы «класс» подкрепился, потому что мамы опять не было дома. Иногда посреди урока Хиён, который не выговаривал еще отдельные буквы, вдруг выкрикивал «Меликанцы, меликан-цыI» — и тогда все дружно заливались смехом.
А как-то раз Тхань заметила на той стороне канала дядю Хая из уездного комитета, который давно уже наблюдал за ними и смеялся.
Малышка вдруг почувствовала себя настоящей учительницей, с ноном и камышовой корзинкой в руке.
Но ведь учительница должна что-то говорить своим ученикам.
Она склонила голову, набок и задумалась, потом радостно улыбнулась, чуть вздернув верхнюю губу:
— Дадим отпор врагу, как мама, понятно? Вы так можете?
— Ага... — кивнула Тхань, мотнув «конским хвостом», и маленький брат у нее на руках тут же схватил его и стал совать в рот.
— Хиён тоже может, Хиён пойдет с мамой, — заторопился мальчик и хотел привстать, но Ань крепко обхватила его.Нет, я пойду с мамой и буду носить патроны! — заявила она.
— Мама моя...
— Нет, моя!
Как ни старался Хиён, ему никак не удавалось вырваться из цепких рук сестры, оба даже побагровели от усилий.
Бабушка Шау позвала их есть, но Малышке не хотелось кончать урок, и, повысив голос, она продолжала «читать». Ань, побоявшись отстать, тут же выпустила Хиена. Он сразу перестал хныкать и принялся старательно вторить Малышке.
Урок продолжался. Образ мамы возникал и исчезал всегда неожиданно и быстро. Дети так привыкли к этому, что, когда мама уходила бить врага, никто не просил ее остаться дома. Они спорили друг с другом из-за мамы, как из-за неба над Тамнгаем, как из-за речки Хау. Мама была такой же привычной, своей, всегдашней. Она уходила бить врага, но оставались проплывающие облака, в которых, если захотеть, легко можно было различить маму, и пальма, с которой было далеко видно, и всегда казалось, что мама здесь, рядом.
Так и родилась Малышкина игра — высматривать маму и успокаивать остальных.
— Про-го-ним а-ме-ри-кан-цев! Кто научится правильно по складам говорить, того мама скоро отдаст в школу.
— Меня, меня... — вскочил Хиён. — Пло-го-ним...
— Про-го-ним! Вот! — Тут же повернулась к нему Ань. — Не пустят его, правда же, сестрица!
Малышка не только с ней не согласилась, но еще п прикрикнула, строго вскинув брови:
— Вертишься вечно, это тебя вот не пустят. Будешь дома сидеть и нянчить маленького!
— Зато я на маму похожа. — Ань отчаянно замахала обеими руками. — Разреши мне в школу, все равно не останусь дома.
— Это ты-то похожа?
— Мама сама говорила, что похожа на меня...
— Ты похожа на маму или мама на тебя?
— Я на маму, у нас с ней нос как у киски...
Ань, чуть не плача, выставила вперед свой носик.
— Про-го-ним, прогоним а-ме-ри-кан-цев, прогоним американцев, вот как я умею, а ты не позволяешь...
— И я похожа на маму, у меня тоже большие глаза, правда, сестрица? — сказала Тхань.
— И я похож, у меня еще и волосы как у мамы. — Хиён подергал себя за чуб. Мама, когда гладила его по голове, говорила, что у нее в детстве были такие же жесткие, с рыжеватым отливом волосы.
Малышка не стала их останавливать, а сама подумала, что и она тоже похожа на маму. Она даже забыла об учительнице, которой подражала, и ветка в ее руке сама собой опустилась. Пред глазами так отчетливо встало мамино лицо, что, казалось, его можно коснуться.
— Будете спорить, скажу маме, чтоб никого не пускала. Сидите тихо!
Малышка пристально посмотрела на младших и жестом взрослой, вытирающей пот после тяжелой работы, отвела упавшие на лоб пряди волос.
Точно так смотрела на них мама, когда возвращалась домой, и так же проводила рукой по мокрому от дождя лицу.
Малышка прислонила ветку к пальме — мама обычно ставила там винтовку, — подвернула полы кофточки и брючки, как будто по дороге вымокла под дождем. Сложив пальцы щепотью, поочередно ткнула ими каждого в живот:
— Вот вам по лепешке банку... — И, чуть вздернув верхнюю губу, не очень уверенно добавила: — Я тоже похожа на маму.
Тхань кивнула. Хиён не отрывал взгляда от рук сестры — нет ли там все же чего-нибудь?
Ань замотала головой:
— Нет, ты не похожа...
— Почему?
— Это не баньу...
— Раз так, — отвернулась Малышка, — не дам тебе баньу, когда мама вернется. Нечего было говорить, что я не похожа.
Ань заплакала.
— Похожа, совсем-совсем похожа...
— А то воображает, что она только одна и похожа!
Младшие мигом притихли. Урок продолжался.
Тень пальмы уже начинала клониться в сторону. В Тамнгай летел ветер с моря, он пах соленой рыбой и напалмом. Борозды на поле под солнцем превращались в гребни волн, по ним бежала дорога в деревню. Лежали тени пальм и бамбука, сновали взад и вперед фигурки детей.
«Вот освободить бы Юг, — говорили старики Тамнгая, — собрать всех американцев да бросить каждому по лопате — пусть засыпают воронки от бомб и снарядов на наших полях».
— Про-го-ним, прогоним а-ме-ри-кан-цев...
Малышка стремилась проникнуть в огромность смысла, стоявшего за этими словами. О чем еще, думала она, можно было бы сказать детям.
Она любила пальму перед домом, потому что каждый день забиралась на нее посмотреть, где мама. Может, так и сказать? Она очень любит маму, но американцы еще здесь, и мама должна с ними воевать, поэтому ее подолгу не бывает дома, но тут уж ничего не поделаешь.
Бабушка снова позвала есть батат, и урок закончился.
Но и пальма и доска с лозунгами всегда наготове. Завтра, а может, еще и сегодня Малышка снова соберет там детей. Прозвучат слова первого урока, и прохожие будут замедлять шаги.
И снова перед глазами детей встанет мама: на дуле винтовки висит связка баньу, а большие глаза смотрят так, словно она хочет обнять детей и прижать к груди.
Батат остался только на самом дне корзинки, а Малышка так и не успела рассказать о своей любви к маме.
В стороне Бами сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее зазвучали винтовочные выстрелы.
Дети и бабушка выбежали во двор. Малышка прислушалась:
— Начали, мама начала.
И она тут же полезла на пальму. Бабушка Шау не успела ее удержать — она стояла внизу, собрав детей возле себя.