Страница 43 из 64
— Значит так, товарищ подполковник и товарищ советник юстиции, докладываю вам: в деревне Большая Гора проживает шурин убитого Статкевич Иван Иванович, ранее судимый за хулиганство. Радкевич и Статкевич находились в неприязненных отношениях. Их жены — сестры. Они, доложу вам, хватили горя под завязку: рано сиротами остались. Мать умерла, а батька еще раньше их бросил, сбежал из дому с какой-то, извиняюсь, шлюхой. Вот и жили вдвоем, присматривая друг за дружкой. Таким бы горемыкам, по-моему мнению, надо либо пенсион назначать, либо как-то иначе облегчить их участь, например, сапожки к празднику справить либо шубку какую купить. Государство у нас может сейчас позволить такое, это ведь не послевоенные годы. А тут ведь иной раз, товарищи начальники, получается совсем наоборот. У меня на участке проживает семья Дубик. Никто в этой семье не работает. Тоже две женщины-сестры. Только каждый год приводят в дом по ребенку. От разных мужей, конечно. А государство им платит на воспитание детей деньги. Но они их пропивают. Однако пропивают умно: никаких скандалов, драк или еще какого-либо нарушения порядка в их квартире не замечалось. Потому и не можем лишить их материнских прав. А дети-то ведь страдают...
— Хорошо, Никита Тихонович, в следующий раз об этом на досуге поговорим, — прервал участкового Гурин. — Кто такой Статкевич?
— Статкевич? — на минуту задумался Соколовский. — Разное о нем в Большой Горе говорят. Одни утверждают, что человек он прямой, открытый, любит правду-матку в глаза резать, особенно колхозным руководителям. Работает кузнецом. Хороший мастер. Знает и плотницкое, и столярное дело, да и сапожным ремеслом владеет. Другие, с кем я беседовал, совсем иного мнения о Статкевиче, дескать, он на трибуне и на людях показывает себя борцом за правду, а в действительности — самый настоящий приспособленец, рвач и пьяница. Правда, пьет втихую, дома, на улице в пьяном виде не появляется. В деревне он — фигура заметная: тому что-либо нужное в хозяйстве выкует, другому сруб сварганит, третьему полы перестелет, четвертому сапоги стачает... И в кармане у него всегда свежая копейка. Особо не жадничает, берет, как говорится, по-божески, но своего не упускает...
— А что за тяжба у них была с шурином Радкевичем? — продолжал расспрашивать Гурин.
Соколовский вздохнул, вытер платком вспотевший лоб, сказал:
— Тут, товарищ советник юстиции, весьма деликатное дело: вроде бы Радкевич сожительствовал с женой Статкевича. Она старшая из сестер. Может, насильно взял ее, люди точно не ведают...
«Ведь мог и родственник лишить жизни сторожа фермы, — подумал я. — Большая Гора от Ятвезской птицефермы километрах в семи. Не так уж и далеко! Интересно, где находился Статкевич в момент убийства?»
Я задал этот вопрос участковому Соколовскому.
— Статкевич утверждает, что был дома, сын Владимир к нему как раз приезжал из Соколова, в СПТУ учится. Соседи подтвердили: действительно, всю ночь в доме Статкевича горел свет.
— Что же они с сыном делали всю ночь? — спросил я.
— Статкевич говорит, сидели, разговаривали о жизни, малость выпили. Жена его сейчас в больнице, врачи язву желудка обнаружили.
— Что еще у вас, Никита Тихонович? — кивнул участковому Гурин. — Выкладывайте.
— Да вроде все уже выложил, — Соколовский потер кончиками пальцев висок, сказал: — Да, вот еще что. По словам соседей, Статкевич с убитым шурином встречался редко, в основном по праздникам, и ни одна такая встреча не обходилась без скандала.
— Это уже интересно: были в неприязненных отношениях и тем не менее встречались! — Борис вопросительно посмотрел на Соколовского.
— Ничего странного, — ответил тот. — Встречи эти организовывали их жены.
— А где сейчас Владимир Статкевич? — спросил я.
— Утром уехал в Соколово.
Борис подвел итог разговора:
— Итак, появилась еще одна версия. Пятая.
— Пожалуй, — думая о своем, отозвался я.
Гурин допил компот, отодвинул стакан на край стола, посмотрел на меня, спросил:
— Что будем делать, подполковник? Не забывай о двух молотках и... о пуговице от мужской молодежной куртки.
— Надо позвонить в отдел, дать задание о срочной проверке Владимира Статкевича и самим возвращаться в Соколово.
— Согласен, — Гурин поднялся из-за стола, сказал Соколовскому: — А вы, Никита Тихонович, будьте пока на участке, возможно, еще понадобитесь сегодня.
— Понял, Борис Борисович.
В отделе нас встретил Козловский, сообщил:
— Жору мы установили. Это Самсонов Георгий Иванович, в прошлом году вернулся из мест лишения свободы, отбывал срок за мошенничество.
— Значит, поменял квалификацию? — удивился Гурин. — Помню этого Самсонова, я заканчивал его дело. Под видом торгового работника он разъезжал по городам области, брал у доверчивых людей деньги на приобретение дефицитных товаров и скрывался. И вот решил переквалифицироваться...
— Как видите. Уже установлены люди, которым Самсонов сбывал краденое, да и кое-что из магазинов обнаружили и у него дома.
— Вы что, обыск у него произвели? — насторожился Борис. — Без моей санкции?
— Не беспокойтесь, Борис Борисович, законность не нарушена, — улыбнулся в свои холеные усы Козловский. — Постановление на обыск утвердил прокурор района Иноходцев. Он сегодня досрочно вернулся из отпуска и уже приступил к своим обязанностям.
— Что с Владимиром Статкевичем? — нетерпеливо спросил я Козловского. — Нашли его?
— Сидит у меня в кабинете. По словам учащихся училища, с которыми он живет в одной комнате общежития, к отцу он поехал в меховой куртке, а вернулся в пальто с чужого плеча. С чего бы это? Наши товарищи установили: куртку с металлическими пуговицами купил в прошлом году в Соколове.
— Говорил с ним?
— Не успел. Его только что привезли. Я же занимался Шапашниковым и Самсоновым. Пошли поговорим с младшим Статкевичем.
7
В кабинете Козловского сидели двое — молодой, представительного вида мужчина в элегантной дубленке и худой, нескладный подросток с продолговатым прыщеватым лицом. При нашем появлении мужчина встал со стула, представился:
— Преподаватель училища Хохряков Петр Семенович. Здравствуйте!
Поднялся и подросток, буркнул «здравствуйте» и, переминаясь с ноги на ногу, настороженно осмотрел нас с Гуриным и тут же отвернулся, принялся рассматривать висевшую на стене карту района. Да, потертое демисезонное пальто было явно великовато для его тщедушной фигуры.
— Прошу садиться, — кивнул Гурин. Сам он по-хозяйски сел за стол Козловского, неторопливо раскрыл свою папку, достал из нее бланк протокола допроса и объявил Хохрякову: — Сейчас мы в вашем присутствии, Петр Семенович, допросим несовершеннолетнего Статкевича. Вы потом должны будете удостоверить своей подписью протокол допроса. Разъясняю вам и несовершеннолетнему Статкевичу ваши права и обязанности...
Я смотрел на внимательно слушавшего Бориса подростка, видел, что он отчаянно трусит, хотя и пытается скрыть это под маской напускного безразличия. Что за всем этим скрывается? Он что-то знает об убийстве, может, сам принимал участие в совершении этого тяжкого преступления? Или же все объясняется довольно просто — неожиданный вызов в милицию, новая, непривычная обстановка допроса...
Заполнив лицевую сторону протокола установочными данными допрашиваемого, Гурин перевернул протокол, что-то быстро написал на его чистой стороне вверху, отложил ручку и внимательно посмотрел на подростка. Тот под его взглядом съежился, пригнул голову, спрятал между колен подрагивающие пальцы рук.
— Ну, Владимир, рассказывай о себе, — неожиданно мягким голосом предложил Борис. Владимир удивленно вскинул на него глаза, неуверенно спросил:
— О себе? А что рассказывать?
— Как живешь, как учишься, с кем дружишь?
— Учусь вроде неплохо, — Владимир покосился на Хохрякова. Тот утвердительно кивнул. И Владимир, словно обрадовавшись его поддержке, уже смелее заговорил: — Я в училище со всеми ребятами стараюсь поддерживать дружеские отношения. Ни с кем не ругаюсь. Некоторым из отстающих в учебе помогаю.