Страница 141 из 152
— Вы молоды, инспектор, а для меня «Санно» — часть истории. Утром двадцать шестого февраля 1936 года снег валил не преставая, и я побежал в школу коротким путем, мимо гостиницы. Возле «Санно» я услышал выстрелы, испугался и побежал дальше. Только через несколько дней учитель по секрету сказал нам, что в «Санно» была штаб-квартира молодых офицеров, пытавшихся совершить государственный переворот.
Акидзуки родился через пять лет после войны, и для него эти события были такой же глубокой историей, как свержение дома Токугава и реставрация Мэйдзи.
Годзаэмон Эдогава не рассказал, что после войны ему пришлось полгода проработать в «Санно». В гостинице разместились офицеры американских оккупационных войск, и голодный Эдогава с дипломом юриста устроился туда мыть посуду.
Бывший адвокат настороженно воспринял звонок инспектора полиции, который изъявил желание поговорить с ним о покойном депутате Нирадзаки.
— Почему вы уверены, что я смогу чем-то помочь следствию? — спросил он. — А впрочем, приходите.
Зрение у бывшего адвоката было неважное. Он постоянно менял очки. За толстыми стеклами глаза Эдогава были неестественно большими, и инспектору стало не по себе от этого внимательного, изучающего взгляда.
Акидзуки не заметил в квартире адвоката следов присутствия хозяйки, но комнаты были чисто убраны. Вещи — совсем не по-холостяцки — лежали на своих места. Как и во многих современных городских квартирах, одна комната была обставлена европейской мебелью, другая — устлана татами. Сняв обувь, инспектор с удовольствием уселся на новенькое, приятно пахнущее татами.
Стены комнаты были увешаны масками театра Но. Маски изображали разгневанных мужчин и печальных женщин, слепцов, воров, чудовищ — героев классических пьес, которые известны каждому японцу.
— Из выступления императора 15 августа 1945 года, поразившего нас, как удар грома, мы узнали, что Япония капитулировала, командир нашей военно-морской базы распустил нас по домам. Но мы с товарищем боялись возвращаться к себе. Ходили слухи, что американцы отлавливают всех бывших солдат и убивают на месте. Мы прятались у одного буддийского монаха. Храм в те дни был почти необитаем, людям было не до храмов, найти кусок хлеба, жилье, устроиться на работу — вот о чем тогда думали. Священник лепил маски для театра Но. Он рассказал, что на одну маску у него уходит иной раз два года.
«Понадобится вся жизнь, — говаривал он, — чтобы изготовить маску, которой я смогу быть доволен».
— Вначале я помогал ему в приготовлении красок — самых простых, из земляных орехов, из сажи, которую. он кипятил в сакэ, если мы с товарищем что-нибудь оставляли в кувшине — вместе с небольшим количеством риса и овощей ему приносили и кувшин сакэ, — продолжал Эдогава, заметив, что Акидзуки внимательно слушает. — Потом я попробовал делать маски сам и увлекся ими. Количество героев в театре Но не меняется уже несколько веков, но никогда не удается вылепить два одинаковых лица. Линия щек, разрез глаз — личность ваятеля отражается в каждой маске, и каждая маска буддийского монаха обладала душой. Через месяц он съездил в Киото и, вернувшись, рассказал, что мы можем смело покинуть наше убежище. Оккупационные власти арестовывали только военных преступников, занимавших высшие посты во время войны, да и то немногих. Мы с товарищем покинули гостеприимного монаха. Товарищ — с радостью, я — с неохотой. Его ждала семья, а мои родители погибли во время весенней бомбардировки Токио. Моему товарищу казалось, что открывается новая жизнь, он был по натуре очень деятельным, динамичным человеком. Я почему-то не испытывал таких радужных надежд.
— Ваш товарищ — депутат Нирадзаки? — прервал Акидзуки его воспоминания.
Эдогава согласно кивнул. Он отложил в сторону только что законченную маску — женское лицо с приподнятыми бровями и слегка искривленным ртом. Акидзуки узнал маску — в пьесе эта женщина бросается в воду, потому что муж обманул ее, — и вопросительно посмотрел на инспектора.
— Объясните мне, инспектор, что вы хотите узнать у меня.
Сэйсаку Яманэ позвонил младшему брату в управление.
— Кадзуо, к сожалению, мне все же придется уехать в Америку, — почти извиняющимся тоном сказал он.
— Да, но мы же уговорились съездить в воскресенье к матери и попытаться все-таки убедить ее переехать к нам, — удивился Кадзуо.
Сэйсаку пробормотал что-то невнятное.
— Хорошо, — решительно сказал Кадзуо. — Тогда мы хотя бы вместе поужинаем.
Он понимал, что старший брат звонит из лаборатории, и не все можно говорить в присутствии сослуживцев, тем более подчиненных. Кадзуо гордился своим братом: Сэйсаку по праву считался талантливым инженером-судостроителем — в нарушение японских традиций совсем молодым он возглавил в «Исикавадзима-Харима» самостоятельное направление.
По случаю отъезда старшего брата Кадзуо заказал ужин в дорогом ресторане. Обед в таких ресторанах, стилизованных под японские домики конца эпохи сёгуната, стоил не менее пятидесяти тысяч иен. В кабинеты приглашались и хостэсс высшего разряда — женщины, не имеющие ничего общего с проститутками, но способные привести клиента в приятное расположение духа.
Яманэ, правда, обошлись без хостэсс. Они хотели просто поговорить.
— Ты не можешь себе представить, как я гордился, что именно мне поручили эту задачу. Молодым инженерам не хватает самостоятельности, им негде развернуться. Их держат на побегушках, пока их творческий потенциал не увянет. А мне вот повезло.
Обычно умеренный Сэйсаку выпил, раскраснелся, говорил больше и громче обычного.
— Я получил возможность побывать у американцев и поучиться у них. Ведь в этой области нам пришлось начинать с нуля.
Кадзуо слушал вполуха. Он понял, что Сэйсаку действительно необходимо срочно лететь в Штаты, а что касается инженерных дел, то тут младший Яманэ ощущал себя полным профаном.
— Над чем же ты работаешь? — спросил Кадзуо, чтобы показать свою заинтересованность.
Последовал ответ, который Кадзуо совсем не ожидал.
— Я не могу тебе сказать, — Сэйсаку покраснел еще больше. — С меня взяли слово, что я буду сохранять тайну.
— Да, пожалуйста, пожалуйста, — согласился Кадзуо, безмерно удивленный таким поворотом дела. — Так ты работаешь на военных?
Сэйсаку молча кивнул.
По странному совпадению за соседним с Яманэ столиком оказался капитан второго ранга Катаока — молодой и подающий надежды офицер разведки, который курировал судостроение.
Утром этого дня вице-адмирал Тэрада провел у себя в кабинете узкое и секретное совещание. В нем участвовали представитель научно-технического отдела управления национальной обороны, директора и их заместители из двух научно-исследовательских институтов «сил самообороны» — первого, который занимается разработкой корпусов кораблей и корабельным оборудованием, и пятого, отвечающего за создание морских вооружений, а также член совета директоров компании «Исикавадзима-Харима» и Катаока.
На совещании упоминался и Сэйсаку Яманэ. Именно он был посредником в сотрудничестве японских судостроителей с американской судоверфью, которая после соответствующей договоренности на высоком уровне делилась с японскими коллегами секретной технологией. Эта верфь находилась в штате Вирджиния и называлась «Ньюпорт-Ньюс шипбилдинг энд драй док».
Поэтому, услышав в ресторане название этой судоверфи, Катаока, собиравшийся поужинать там с друзьями, обернулся и внимательно посмотрел на говорившего. Катаока сразу узнал Сэйсаку Яманэ.
Миссию в Японии можно было считать оконченной. От Гейтса требовалось раздобыть сведения о ракетном проекте японцев. Вместе с сотрудниками американской военной разведки, работающими в Токио, Гейтс нашел одного конструктора-японца, готового за кругленькую сумму продать нужные документы.
Встретиться с ним должен был Микки Рицци. Должен был…
Несомненно, японская контрразведка узнала, зачем Гейтс и его помощник приехали в страну. Первым убрали Микки Рицци. Теперь очередь за Гейтсом?