Четыре

– В том, что сегодня не стало хуже, чем вчера, кроме одного…

– Что еще один день ушел…

Мы замолчали, пораженные тем, что выговаривали одну и ту же мысль, которую можно было длить и длить. Не синхронно, но уместно дополняя друг друга. Так говорят люди, которые знают горький и гордый вкус одиночества.

Погода за витриной кафе переменилась так же резко, как полчаса назад. Выглянуло солнце, и пушистый снег на асфальте и жухлой траве стал выглядеть удивленно. Резко континентальный климат, хотя сейчас он, наверное, везде такой.

– Вы знаете, нам с вами придется принять решение: мы сейчас расстанемся, чтобы больше никогда не увидеться, или?.. – Она задала вопрос, который задала сменившаяся погода, который и в моей голове лежал на поверхности.

– Или, – твердо ответил я.

– Мы оба можем пожалеть об этом. – Это было больше похоже на интригу, чем на предупреждение.

– Я никогда не мог выбрать: о чем лучше сожалеть – о сделанном или несделанном? Но сделанное хотя бы можно будет вспомнить, если на то Всевышним дано будет время.

Аглая слегка кивнула и достала из клатча карточку. Нет, не банальную визитку, а именно карточку. Положила передо мной как вызов. На ней была гармонично сложенная загорелая женщина Аглая в купальнике на берегу какого-то моря-океана.

– Обалдеть! – наверное, я выглядел как мальчишка.

Она покровительственно и понимающе улыбнулась:

– Это из прошлой жизни, с обратной стороны мой телефон и электронный адрес.

Я нехотя перевернул карточку и удивился, что телефон и адрес были написаны рукой, тонким фломастером поверх рекламы какого-то греческого отеля на Ситонии.

– Написала давно, не зная, кому это будет предназначено. Как лотерейный билет, – пояснила она.

– Если бы я увидел вас в сети, то никогда не решился бы вам написать. Может, только «лайк» поставил бы, – признался я.

– Типичное поведение ненаглых мужчин, – прокомментировала Аглая и еще раз окунула меня в лазурь своих глаз. (Как же банально я это написал! Но важно заметить, что в процессе нашей беседы море в ее глазах менялось в цвете и отражении неба, а сейчас, как и за окном, над ним сияло солнце.)

– У меня нет визитки. Хотите я вас наберу, чтобы вы запомнили мой номер? – предложил я.

– Нет. Не нужно. Звук мобильного разрушит маленький хрупкий мир, который последние полчаса был вокруг нас. Удивительно, что наши телефоны всё это время молчали, будто подслушивали.

Это было очень точно подмечено.

– Мне давно мало кто звонит, – признался я.

– Мне тоже. Не волнуйтесь, я не испугаюсь неизвестного номера, я пойму, что это именно вы, – и ее уверенность передалась мне.

Она уже поднялась, подхватила клатч, длинные перчатки из тонкой кожи, улыбнулась, и я подскочил следом.

– Глупость какая-то, правда? – вдруг сказала-спросила Аглая.

– Я всегда понимал: чтобы понравится женщинам, нужен не томный взгляд и вычурная сексапильность, а загадка, тайна…

– Это верно для умных мужчин, – улыбнулась она в ответ, – а ум – это самый сексапильный орган мужчины.

Теперь она могла уйти, оставив на берегу своего моря немного поглупевшего стареющего мужчину в нерешительной растерянности с глупым киношно-сетевым вопросом во взгляде: «Что это было?»

Удивительная женщина в сером, каком-то полуспортивном, но модного бренда плаще с театральным клатчем и в длинных перчатках.

Ей было совершенно наплевать, что всё это не сочетается, потому что в любой одежде, как и без нее, она выглядела прекрасно и, главное, женственно. То, чего сейчас так не хватает гламурным красоткам, точнее, тем, кого таковыми считают.

Слава Карпенко приходил, когда ему нужна была слава. Точнее – ее очередная порция. Еще точнее – ему нужны были советы о том, стоит ли ввязываться в тот или иной проект. Вячеслав Денисович – человек творческий и деятельный, проявляющий себя в нескольких ипостасях: художник-график, фотохудожник и кинорежиссер, который к тому же делает вид, что разбирается в истории, философии, литературе, а также – в медицине. Впрочем, в последней у нас разбираются все. Он застал меня в коридоре у зеркала, от которого я не мог оторваться.

– Такое чувство, что свои прозрения ты черпаешь из этого старого зеркала? – иронично и нетерпеливо заметил он.

– Правильное чувство, – ответил я. – Я в нем вижу не меньше, чем за окном или в глазах людей. Знаешь, когда в квартире полумрак, а лучше – ночь и в окна светят уличные фонари, то в это зеркало можно войти.

– В медиума играешь? – ухмыльнулся Слава недоверчиво.

– Мы все во что-нибудь играем: если оставить нас без игры, мы будем никому не интересны. Даже самим себе. Но, когда я смотрю в это зеркало, я понимаю, что это не просто отражение какой-то части мира и это даже не параллельная реальность. Это аккумулятор времени, накопитель не только статичного пейзажа, но и движений, настроений, эмоций. Представляешь, когда ты начинаешь ощущать связь именно с этим аккумулированным материалом, важно успеть скользнуть в одну из комнат, которые за твоей спиной и одновременно впереди тебя – в отражении, главное – утратить на время эмпирическое чувство осознания отражения. И всё – ты там…

После этих моих слов Карпенко, что стоял за моей спиной, даже вздрогнул от реального ощущения потустороннего. Его собственное отражение страдальчески наморщило лоб.

– Ты, Серега, похоже, всё еще хочешь увидеть там отражение своей жены, – отмахнулся он от видений. – Ты сам сделал всё, чтобы она ушла.

– Да, – согласился я, – моей главной ошибкой было то, что я считал, что в моей жизни есть любовь всей моей жизни. Надо было чаще перечитывать Екклесиаста, помнить о том, что и это проходит и не всё и не всеми прощается. У нее прошло…

– А у тебя?

– Я встретил удивительную женщину.

– О! – оживился Слава. – Это уже интереснее. Может, всё-таки угостишь меня кофе или чаем?

– Да…

Я нажал кнопку на электрическом чайнике, кинул пару ложек молотого кофе в турку.

– Так кто она, твоя встреченная незнакомка? Или уже знакомка? – Слава любил покопаться в чужих отношениях, вдруг чего интересного для какого-нибудь бездарного сериала накопается.

– Не знаю. Красивая и умная, – пожал я плечами.

– Спортсменка, комсомолка… – передразнил друг летучей фразой из «Кавказской пленницы».

– Фигура лучше, чем у спортсменки, – признал я.

– О как! Значит, ты и на это обратил внимание?

– На это не надо было специально обращать внимание, это и есть женственность в обычном ее проявлении.

– Вот только ведет тебя вслед за ней не совсем обычно, – лукаво прищурился Карпенко над чашкой. – А как ее зовут?

– Аглая.

– Ничего себе!

– Да, не самое ходовое имя.

– Но красивое.

– Согласен.

– Ну так ты взял у нее номер телефона?

Вместо ответа я положил перед ним визитку греческого отеля. Слава и на нее прищурился, как естествоиспытатель на опытный материал.

– Обалдеть! – Разумеется, сначала он увидел загорелое тело Аглаи на пляже в купальнике.

– Как предсказуемо, – ухмыльнулся я, но, скорее, над самим собой.

– О! Крутой отель! – продолжил Слава исследование карточки и определил тоном эксперта: – Там еще в хорошую погоду Афон видно с другой стороны залива. Вода там какая-то нереально лазурная у берега…

– Ты был там?

– Неделю. Мы документалку о русских захоронениях в Греции снимали. Помнишь, я тебе еще рассказывал: нашли там кладбище офицеров и солдат царской армии. Ну и про чудо, что на памятнике этим офицерам и солдатам лик Богородицы проступил…

– Помню.

– А почему она тебе на этой карточке написала?

– Откуда ж мне знать. Сказала, что написала давно, но не знала кому.

– Жесть, – оценил мой товарищ; он порой легко спрыгивал на современный сленг, впрочем, кто без этого греха? – Жесть! Мистика и эквилибристика! Ну, и ты позвонил ей?

– Нет еще. На это надо решиться.

– Ну ты даешь! – Слава даже подпрыгнул. – Уведут ведь!