Страница 62 из 95
Неизвестно чем бы для него всё это могло закончится, но тут в Сибири вспыхнуло восстание, что позже назовут «Колчаковским мятежом» и бывший прапорщик принял в нём самое деятельное участие, вызывая своей жестокостью оторопь даже у своих товарищей. Вся эта кровавая вакханалия закончилась только в Харбине в военном госпитале, где бывший прапорщик встретился с Зинаидой Михайловной служащей при госпитале сестрой милосердия. А через неё познакомился и с Ильёй Ароновичем, входящим в попечительский совет госпиталя. По ходу повествования Александр Сергеевич между делом прикладывается к графинчику и мне самому очень хочется последовать его примеру. Одно дело читать о «днях минувших» в «причёсанных» мемуарах, и совсем другое, когда слушаешь леденящие сердце подробности от очевидца и участника тех страшных событий. Сочувствую ли я ему? В чём-то да. Потерять свою семью, это страшно. И жестокая месть насильникам даже может быть если и не оправдана, то понятна. Но кому он «мстил» последующие полтора года? Нет, этот период его жизни сочувствия у меня не вызывает. Он стал обычным убийцей, как бы ни старался себя оправдать. Впрочем, он и не ждёт оправдания. Но оказывается Александров не только воевал, он ещё и записи в дневнике вёл. Не только своего «боевого пути», но и о своей прежней страсти к геологии не забывал. Слегка покачиваясь от выпитого, мой собеседник достаёт из шкафа обшарпанную полевую офицерскую сумку с пристёгнутой палеткой и осторожно, как драгоценность, бережно кладёт её на стол.
— Вот. Это всё что осталось у меня от прежней жизни! Мои награды и мои записи. — расстёгивает сумку и с трудом вытаскивает толстую книгу в потёртом кожаном переплёте. — Мой дневник! Подарок самого Владимира Афанасьевича. Господин Обручев настоятельно рекомендовал записывать все результаты исследований и свои мысли по поводу изысканий. Говорил, что пригодится при написании научных работ. Вот я и записывал, мечтал издать мемуары на склоне лет. — Александров криво усмехается: — Теперь вряд ли пригодится!
— Особенно это. — на свет появляется ещё одна книжка, но значительно тоньше и потрёпанней. — Тоже дневник, только вряд ли когда его напечатали бы, даже если победили бы мы. О походах в Туркестан или о приведении Кавказских немирных горцев к покорности тоже мало правды сказано. В основном всё так и осталось в рукописях из-за боязни эпатировать тонкую психику читателя. Что уж тут говорить о кровавом усмирении своих русских мужиков? Это гораздо страшнее подавления Пугачёвщины! — мой визави вливает в себя ещё одну стопку.
— Как думаете, Михаил Григорьевич, смог бы я получить прощение у большевиков, если бы показал им вот это? — Александров вынимает из палетки и раскладывает на столе большую, но ветхую географическую карту Западной и Восточной Сибири со склейками в местах перегибов. Вся карта испещрена значками и усеяна вопросительными знаками. Приглядываюсь и меня охватывает некоторая оторопь от увиденного.
«Нефтянку» не только Омской области, но и всей западной Сибири знаю достаточно хорошо. По прежней своей работе мне приходилось бывать «с экскурсиями» даже на буровых вышках. За дельные подсказки и рекомендации нефтяники всегда платили щедро и «опытные экономисты» не хуже «звёзд эстрады» это понимали и стремились заполучить от «хозяев трубы» выгодный контракт. Помощь «в оптимизации расходов и снижении налогового бремени предприятия» всегда оплачивалась по самому высокому тарифу. Особенно в начальный период «первичного накопления капитала», о чём знаю не понаслышке. В своё время пришлось изрядно поколесить по обширным просторам необъятной Сибири. Во время этих частых «командировок» довелось лично познакомиться со многими будущими «Флагманами и Капитанами Российской нефтедобычи», что тоже впоследствии пошло мне на пользу.
Часть значков на этой карте практически совпадают с известными мне месторождениями, особенно ошарашивает значок чёрной призмы с восклицательным знаком в районе будущего Нефтеюганска и пояснительной надписью карандашом ×1 скв*. Нихренасе… так вот где они бурили свою первую «разведочную скважину»? Это же почти «золотое попадание»! Интересно, а что бы они делали, если бы смогли пробурить скважину до нефти? Там был бы такой фонтан, что хрен чем его заткнёшь. Да, хорошая карта и работа проделана большая… но бесполезная. Даже сейчас, в тридцать четвёртом году у Советского Союза просто нет ни финансовой возможности, ни производственной базы, чтоб освоить в тех краях столь крупное месторождение. Места там гиблые, сплошные болота и топи. Построить на месте достаточно большой завод по нефтепереработке не стоит и мечтать. А возить нефть по Оби танкерами в Новосибирск? Так и в Новосибирске НПЗ тоже надо сначала ещё построить, как и сами нефтеналивные танкеры, которых сейчас попросту нет. А проложить трубопровод… с сегодняшними производственными мощностями, это просто бред сумасшедшего. Вот лет через двадцать-тридцать вполне вероятно можно будет браться за подобное освоение, но не раньше. Сначала надо хорошенько подготовиться. С наскока такие вопросы не решаются. Однако… всё печально. С большим разочарованием отрываюсь от карты и замечаю насмешливый взгляд Александрова.
— Что, Михаил Григорьевич? Не впечатляет? — дипломатично пожимаю плечами:
— Так я музыкант, а не геолог. Эту карту надо показывать специалистам-нефтяникам. Вот для них это будет, наверное, интересно.
— А что, разве я не пытался? Из Монреаля писал господину Обручеву, он всё-таки мой бывший наставник и руководитель. Так даже не ответил, скотина! Он теперь «товарищ», ему со мной общаться зазорно. Трус! А всего-то попросил помочь с возвращением и чтоб сразу не расстреляли, а дали возможность добурить ту чёртову скважину. Вот сердцем чувствую, что нефть там где-то рядом. Пробурил бы, увидел нефть, а там хоть расстреливайте, хоть в той нефти утопите. Меня смерть не страшит, я своё уже отбоялся, но обидно и досадно что весь мой труд насмарку пошёл. — в голосе захмелевшего отставного поручика слышится горечь и разочарование отчаявшегося человека.
— Александр Сергеевич, Вам в СССР возвращаться не стоит, там ничего хорошего Вас не ожидает. Лучше примите предложение Порфёненко и поезжайте в Аргентину. Денег на проезд и первое время хватит, а дальше уж как карта ляжет. Возможно и жизнь наладится, но в России у Вас её точно не будет.
— Предлагаешь в приживалы к другу пойти? Так мне Зинаида Михайловна давеча тоже предлагала должность мажордома. Понимаю, что от чистого сердца помочь хочет. Но как мне, офицеру, хоть и бывшему, им в глаза после этого смотреть? Нет, это не для меня! — бывший прапорщик допивает остатки водки и подперев голову руками бездумно упирается взглядом в опустевший графин.
Что ж… Мне тоже пора бы закругляться. Помочь этому человеку уже ничем не смогу, да и желания такого, честно говоря совсем не испытываю. «Дьяволу служить или пророку — каждый выбирает по себе.»© Он сам выбрал свою дорогу, с этим ему и жить. Прощаюсь с Александровым, но он кажется этого даже не замечает, так как никак не реагирует на мои слова. Что ж, прощайте, Александр Сергеевич…
Я и думать забыл о своём случайном знакомстве с бывшим белогвардейцем и, наверное, больше бы о нём никогда в своей жизни не вспомнил, но… Через пять дней после нашей с ним встречи ко мне в «Плазу» приехала заплаканная Люся и сообщила, что третьего дня «дядя Саша» покончил жизнь самоубийством застрелившись из револьвера. Бедная девочка, в её воспоминаниях он так навсегда и останется бравым офицером и мужественным человеком чести. И хорошо, что ей никогда не станут известны подробности его «боевого пути». Пусть эта грязь и мерзость уйдут вместе с ним. В своей предсмертной записке Александров скрупулёзно перечислил кому и сколько остался должен и просил рассчитаться из тех средств, что у него имелись в наличии, а остаток передать в фонд вспомоществования нуждающимся соотечественникам. И только офицерскую сумку с дневниками просил передать в мои руки вместе с личным письмом. Записка в письме оказалась коротенькой. Александров благодарит меня за рассказ о своём товарище и нашу с ним беседу, что помогла ему «принять правильное решение». Передаёт в моё полное пользование свои «дневники» и просит распорядиться ими так, как это мне заблагорассудится. Ну вот и нафиг мне это всё? Толку-то сегодня с тех «дневников»? И что это такое я ему рассказал, от чего он решил стреляться? Нифига из письма не понял, а голова теперь болит.