Чекисты

Закончив писать обе докладные, Абиди аккуратно сложил и сунул в карман пиджака ту, которую намеревался показать Исаку-аксакалу, вторую же, предназначенную лично для наркома просвещения, спрятал на самое дно портфеля, портфель задвинул поглубже в стенную нишу и, довольный собой, спустился во двор, прикидывая на ходу, что ему предстоит сделать сегодня.

А дела Талибджану Абиди предстояло два: во-первых, познакомить с содержанием докладной Исака-аксакала и, во-вторых, — попрощаться с Салахиддином-кари. Будь на то его, Абиди, воля, он после постигших Салахиддина мирских передряг ни за что не пошел бы прощаться с развенчанным шейхом. Но такова была воля отца Талибджана мирзы Абида: отец строго-настрого наказал сыну, чтобы тот, будучи в Хаджикенте, непременно останавливался у шейха и во всем с ним советовался, а, стало быть, уехать, не простившись с Салахиддином, Абиди не мог никак.

Хашар был в самом разгаре, когда Абиди появился под чинарами в центре кишлака и, отыскав взглядом разговаривающего о чем-то со стариками Исака-аксакала, не спеша приблизился к беседующим. Исак рассказывал односельчанам о красном субботнике в Москве, в котором участвовал Владимир Ильич Ленин.

— Так что дело это великое, недаром сам Ленин его начал, — заключил он свой рассказ и, обернувшись, молча кивнул в ответ на приветствие Абиди.

— Дело ко мне, мулла?

— Уезжаю утром, — Абиди достал из кармана докладную и протянул аксакалу. — Отчет на имя наркома... Посмотрите.

— Хорошо, — Исак-аксакал пробежал глазами первую страницу и кинул старикам. — Все слушайте. Это и вас касается.

Он пропустил начало и стал читать вслух:

— В связи с тем, что в хаджикентской школе и организованных при ней курсах ликбеза число обучающихся превысило двести человек...

Исак-аксакал торжествующим взглядом обвел слушателей.

— Слышали? Больше двухсот обучающихся! Скоро мы всю детвору за парты посадим, все мужчины и женщины грамотой овладеют! Так-то, отцы! «...А весь штат школы состоит из директора Масуда Махкамова и учительницы Салимы Самандаровой, необходимо выделить штатные единицы завуча, заведующего хозяйством, четырех учителей, — двух — обслуживающего персонала, а также обеспечить школу учебниками и учебными пособиями».

Исак-аксакал зажмурился, сдвинув косматые брови, помолчал некоторое время, встряхнул головой и окинул Абиди взглядом внезапно повеселевших глаз.

— Отлично. Добавьте только слово «срочно». А в общем так, мулла: неделя сроку. Приедут учителя — хорошо. Не приедут, — сам в Ташкент поеду, до вашего комиссара доберусь. Усекли? — Абиди кивнул, давая понять, что «усек», забрал бумагу, сунул ее в карман и быстро зашагал прочь мимо расположившихся неподалеку музыкантов. Веселая мелодия, которую они наигрывали, отдавалась у него в ушах похоронным маршем. Только этого еще не хватало! До наркома он доберется, видите ли! Стало быть, не верит. А, значит, если подать наркому другую докладную, Исак-аксакал до всего докопается и тогда... Что будет тогда, Абиди не решался представить.

Миновав гузар, он обратил внимание на девушку, которая подметала очищенную от травы площадку. Волосы ее были убраны под голубую шелковую косынку. Девушка выпрямилась, и Абиди так и впился в нее глазами.

— Здравствуйте, — вкрадчиво произнес Абиди. — Как вам работается?

На девушке было белое шелковое платье и красная расписанная цветами безрукавка. Окаймленные тесьмой длинные шелковые шаровары доходили до самых лодыжек, ослепительно белевших над глянцевыми кавушами. Девушка вздрогнула и подняла глаза на Абиди. Обладательницей этих глаз мог быть только один человек на всем белом свете: дочь Нарходжабая красавица Дильдор.

— А ну вас, — девушка стыдливо потупилась. — Напугали меня. Проходите, пожалуйста, не мешайте работать.

Она опять взглянула на Абиди — враждебно, исподлобья, и, подобрав веник с совком, пошла к гузару.

«Дожили, — с досадой подумал Абиди. — Дочь знатного человека, красавица — площади подметает! Правда, Нарходжабай под арестом, Шерходжа скрывается... Ну и что из того? Не зря же говорят, — масло выльешь, капли останутся...» Однако, вспомнив, как Дильдор обошлась с ним, представителем Наркомпроса, он разозлился еще больше и решил, чем бы это ему не грозило, пренебречь угрозой Исака-аксакала и вручить наркому вторую докладную.

Убедившись, что там, на гузаре, все заняты своим делом и не обращают на него внимания, Абиди быстро зашагал к кладбищу, свернул влево и юркнул в калитку каляндарханы. Откуда ему было знать, что Масуд с Андреем, которые, стоя на приставных лестницах, натягивали транспарант между чинарами, отлично видели, куда он вошел, и обменялись многозначительными взглядами.

Вид у каляндарханы был неприглядный: низенькие стены осыпались, давно не ремонтировавшаяся крыша топорщилась старой соломой, во дворе — ни деревца, ни травинки. Айван, где Масуд захватил раненого Нармата, был пуст.

Абиди толкнул дверь во внутреннее помещение. Дверь, скрипнув, отворилась, и сноп дневного света выхватил из сумрака неподвижно лежащего на возвышении у противоположной стены Салахиддина-кари. Перебирая четки, он отрешенно созерцал потолок. Примостившийся рядом Умматали старательно обмахивал шейха.

Увидев гостя, Умматали поспешно поднялся с места и приветствовал его, сложив руки на животе. Абиди вошел в комнату и, приблизившись к шейху, склонился над изголовьем.

— Ассалам алейкум, господин. Это я, ваш гость Талибджан Абиди.

По морщинистой щеке шейха скатилась мутная слезинка.

— Хвала всевышнему, — пробормотал он еле слышным голосом и громко глотнул. — Нашелся, наконец, человек, которому я нужен. Да снизойдет на тебя благодать божья, сынок!

— Жар у господина, — торопливо сообщил Умматали. — Всю ночь бредить изволили. Я им отвару александрийского листа испить дал. Полегчало, в себя немного пришли.

Салахиддин-кари молитвенно воздел ладони, что-то невнятно забормотал. Умматали и Абиди опустились на колени, замерли в смиренных позах, тщетно силясь разобрать что-нибудь в судорожном бормотаньи старого шейха.

— Наклонитесь поближе к господину, — шепнул Умматали. — Они вам что-то сказать хотят.

Абиди подвинулся поближе, склонился, почти касаясь ухом губ Салахиддина.

— Будете в Ташкенте, — прошептал шейх, — улема оповестите... В Хаджикенте святыни осквернили... Имущество шейха разграбили... Пусть правоверных на газават подымают.

— Будет исполнено, господин. Еще какие просьбы?

Салахиддин-кари молча закрыл глаза и отвернулся к стене лицом. Плечи его тряслись мелкой дрожью.

— С едой у вас как? — осведомился Абиди.

— Слава аллаху, доход от мечети и кладбища у моего господина.., — сдержанно ответил Умматали. — Не забывают правоверные, наведываются.

— Хоть с этим все в порядке, стало быть. — Абиди поднялся с колен и поманил Умматали во двор. Прикрыв за собой дверь, огляделся по сторонам и заговорил доверительно, вполголоса:

— Господину своему передайте, пусть крепится. Я тут придумал кое-что. Получится, — всех заправил ваших к ответственности привлекут. Загремят как миленькие. Видит аллах, и для нас светлые дни настанут...

— Дай бог, дай бог, — бормотал Умматали, провожая гостя к калитке.

Выйдя из каляндарханы, Абиди обошел стороной гузар и нижним кружным путем добрался до школы. Здесь его ждало разочарование: часть работающих, покинув гузар, заполнила школьный двор. Люди месили глину, разводили известку, готовясь к капитальному ремонту здания. «Нигде покоя нет!» — зло буркнул себе под нос Абиди и, прихватив с полки портфель, подался со двора.

«Завтра утром уеду или сегодня, — какая разница?» — подумал он и решил идти в сельсовет за лошадью.

— Далеко собрались, товарищ Абиди? — удивленно поинтересовался Пронин, беседовавший посреди двора с Масудом.

С портфелем под мышкой Абиди приблизился к ним, стараясь держаться как можно степеннее.

— Счастливо оставаться, — произнес он снисходительным тоном. — Будете в Ташкенте, встретимся. Адрес вам известен: Народный комиссариат просвещения.