Чекисты

— Непременно встретимся! — заверил Пронин, прощаясь за руку. — Счастливого пути!

Абиди не оставалось ничего другого, как нехотя протянуть руку Масуду. А тот, словно угадав мысли уезжающего, с такой силой стиснул его ладонь в своей, что у Абиди лицо перекосилось от боли и глаза чуть не вылезли из орбит...

Полчаса спустя Абиди верхом на смирной буланой масти лошаденке прошествовал через все еще оживленный гузар и покинул пределы Хаджикента. Километра через полтора чинары кишлака скрылись из виду, и справа от дороги, далеко внизу засверкала в лучах солнца полноводная река, неприхотливо извивающаяся в зеленой неправдоподобной в своем великолепии долине.

Однако ни пьянящий свежий воздух, ни красоты горной природы не трогали Абиди. Теперь, когда Хаджикент с его треволнениями и гнетущим ощущением опасности остался позади, ему вдруг непреодолимо захотелось еще раз перечитать заветную, доселе никому еще, кроме него самого, неведомую докладную, насладиться ее стройной логичностью, неопровержимостью улик, категоричной прямотой выводов.

Покачиваясь в седле и вздрагивая от предвкушаемого удовольствия, он открыл портфель. Несколько секунд он машинально шарил в нем. Потом рывком натянул поводья, путаясь в стременах, выбрался из седла и, бессильно спустившись на зеленую придорожную травку, вывалил все содержимое портфеля.

Для сомнений не оставалось места: докладная записка — вершина и шедевр его вдохновенного сочинительства — исчезла без следа, словно растаяла в воздухе.

Вот уже несколько дней неожиданная догадка не давала Пронину покоя. Она родилась в ту ночь, когда они с Масудом обследовали сад караванщика Кабила, но была еще настолько смутной, что делиться ею с другом, а тем более делать из нее какие-либо практические выводы Пронин не спешил. Была и еще одна причина, почему он не торопился с решительными действиями. Махкам Масумов, которого он глубоко уважал и ценил, как своего учителя, не раз предупреждал, что в любом деле нужна предусмотрительность, тщательный, до мелочей продуманный расчет. Следуя этому совету, Пронин скрупулезно сопоставлял и анализировал факты, час за часом медленно, но верно приближаясь к заключительным выводам.

И когда в субботу во время хашара, он отозвал караванщика в сторону, и, отправившись с ним на мельницу, стал расспрашивать об убийстве, целью его было вовсе не выяснение обстоятельств, при которых совершилось преступление, — о них караванщик Кабил все равно бы ему ничего не рассказал, да и не мог рассказать. Важнее было другое: пронаблюдать, как отреагирует на его визит хозяин мельницы и как поведет себя караванщик перед лицом опасности (а в том, что встреча с чекистом представляет для Кабила опасность и немалую, сомневаться не приходилось).

Дальнейшие события еще больше убедили Пронина в правильности его догадки. Чем ближе они подходили к мельнице, тем нервознее становилось поведение караванщика. Когда же до мельницы оставалось всего несколько шагов, Кабил побледнел и едва не лишился чувств. Не давая противнику опомниться, Пронин предъявил удостоверение и стал задавать вопросы, внимательно наблюдая за караванщиком.

Тот был напуган до полусмерти и только и ждал удобного случая, чтобы поскорее отделаться от чекиста. Можно было не сомневаться, что при первой же возможности Кабил смоется из кишлака.

Отметив это про себя, Пронин, начиная с этой минуты, решил ни на миг не упускать караванщика из поля зрения.

После встречи с чекистом Кабил вернулся в чайхану и расположился на сури, явно никуда не собираясь идти. Выглядело это откровенно демонстративно, и Пронин понял, что догадка его верна и наступило время действовать: осторожно, но решительно и без промедления.

Хашар был в самом разгаре, но Пронин, улучив удобную минуту, шепнул Масуду, чтобы тот послал Салиму Самандарову домой к караванщику Кабилу.

— Пусть пригласит его жену и дочь на вечерние курсы.

Масуд понял друга с полуслова, тотчас вызвал учительницу и объяснил, что от нее требуется.

— Поинтересуйся, почему мать с дочерью на курсы не ходят и вообще, что у них там за обстановочка в семье. А главное, постарайся выведать, нет ли у них дома кого постороннего. Сможешь?

Салима кивнула, глядя на Масуда радостно улыбающимися глазами, и скрылась в толпе. Возвратившись часа через два, она рассказала, что ей удалось узнать. Жена Кабила Айпулат-апа встретила ее приветливо. О том, что женщины кишлака ходят в школу учиться грамоте, ей известно, она и сама не прочь последовать их примеру, конечно, если муж разрешит. А вот дочь совсем от рук отбилась: своенравна, упряма, делает, что ей в голову взбредет. Оденется, например, йигитом и скачет на лошади, а то вообще с мужчинами на охоту увяжется. Из ружья как заправский аскер стреляет. Мать ни во что не ставит: уходит, заявляется, когда хочет. Вот и сегодня ее дома нет, а где ее носит — в садах ли, в горах ли, — одному аллаху известно.

Услышав все это от Масуда, Пронин понял, что времени терять нельзя.

— Встретимся сразу после хашара. В кабинете у Батырова.

Масуд молча кивнул.

Как раз в это время они увидели, как Абиди прошмыгнул в каляндархану, и Пронин, поручив другу не спускать глаз с Кабила, который продолжал в одиночестве пить чай, сидя на дощатом помосте, спустился с лестницы и, пройдя под чинарами, свернул направо к школе. Вначале он не придал особого значения тому, что Абиди не вышел на хашар и до полудня не показывался из школы. Но теперь, когда тот тайком пошел на свидание с шейхом, задумался и решил проверить, чем же был занят полдня представитель Наркомпроса. Так в руки к Пронину попала столь тщательно скрываемая Талибджаном Абиди докладная записка...

Хашар закончился, когда солнце уже клонилось к закату. Хаджикентцы, оживленно переговариваясь, стали расходиться по домам. Салима, Умриниса, Кадыр-ака и Масуд вернулись в школу. Убедившись, что караванщик все еще в чайхане и к нему присоединились его приспешники: щеголь Халим, Кутбиддин и Таджиддин, Пронин попросил Батырова проследить за караванщиком и никого не выпускать ни из его дома, ни с мельницы, а сам поспешил в участковое отделение милиции.

У входа в отделение он встретился с Масудом, и они вместе прошли в кабинет Батырова.

Пронин плотно прикрыл за собой дверь и зажег лампу.

— Думаешь, Шерходжа на мельнице? — отрывисто спросил Масуд.

— Да.

Пронин шагнул к письменному столу и стал рисовать на листе чистой бумаги план расположения мельницы.

— Вот мельница. Здесь его дом. Слева дорога к полям. Тело Абиджана нашли здесь, возле речки. Больше здесь ничего нет. Пустошь. Зато справа, там, где проходит мельничный желоб, вот этот холм. Раньше его здесь не было. Понимаешь? Не было, а теперь есть. Под холмом наверняка землянка, о которой знают только двое: караванщик Кабил и его дочь Замира. Мать неспроста жалуется, что дочь исчезает без спроса. Замира в землянку наведывается то и дело. Догадываешься зачем? Шерходжа здесь прячется. Замира и мать его Фатиму-биби сюда тайком приводила, на свидание с сыном. Поинтересуйся у Айпулат, виделась ли она в этот день с Фатимой-биби, скажет, что не виделась. И не мудрено: мать с сыном почти сутки в землянке пробыла. Зачем, спрашиваете? Ответ может быть только один: прощаться приходила. Шерходжа в дальнюю дорогу собрался. Возможно, один, а скорее всего с Замирой. Неспроста она мечется в последнее время.

Пронин поднял голову от рисунка, сверкнул на Масуда пронзительно голубыми глазами.

— Операцию «Мельница» надо начинать немедленно!

— Правильно! — Масуд прошелся по комнате, нервно потирая ладони. — А ты молодец, все по косточкам разобрал. Нельзя ни минуты терять. Шерходжа перед побегом может еще кое с кем счеты свести.

— С кем, например? — насторожился Пронин.

— За двоих опасаюсь, — Масуд помолчал, пощипывая сросшиеся брови. — За Исака-аксакала. То, что не сумел сделать Нормат, может сделать Шерходжа. Ну и за Дильдор еще. Шерходжа ей пригрозил как-то: «Учиться пойдешь, — считай, спета твоя песенка». А он не из тех, кто слова на ветер бросает.