Облака среди звезд

— Все время среди людей, но всегда в одиночестве, холод зимой, жара летом, грязь, все вокруг отвратительно, и никакой надежды. Но хуже всего чувствовать себя презренным существом, будто ты уже не человек. — В ее голосе прозвучало ожесточение, и я почувствовала беспокойство.

— Может быть, не стоит говорить об этом? — робко заметила я. — Это, должно быть, причиняет вам боль.

— Да, это так. Но таково мое наказание. За все эти годы лишь от одного человека я услышала доброе слово, и это был тюремный капеллан. Он говорил, что, каковы бы ни были мои деяния, я все равно остаюсь дочерью Господа. — Миссис Уэйл подняла взгляд к небу, и ее голос исполнился чувства. — Он сказал: «Небеса радуются одному покаявшемуся грешнику больше, чем девяноста девяти праведникам». Это много значило для меня — осознание принадлежности к чему-то. Ненависть, жестокость и отчаяние покинули мое сердце, и я увидела свет впереди. После этого я встречалась с капелланом каждую неделю, мы вместе читали Библию, и я узнала о бесконечном милосердии Господа нашего. Когда я вышла из тюрьмы, то пожелала удалиться в англиканскую обитель, но мать-настоятельница не была уверена в истинности моего призвания. Она предполагала, будто я боюсь, что общество не примет меня, и поэтому хочу скрыться от него. Она сказала, что я должна провести еще несколько лет в миру, рассказывая всем, кто пожелает слушать, историю моей жизни, — во искупление моего страшного греха.

— Я бы назвала это слишком жестоким решением. Вы и так страдали десять лет. Не понимаю, почему верующий человек должен быть так непримирим.

Миссис Уэйл впервые улыбнулась, впрочем, едва заметно:

— Тесны ворота, и узок путь.

Служба была очень торжественной. Мы с Фредди пели с большим воодушевлением, в то время как остальные едва открывали рты. В начале гимна я взглянула сквозь экран, пыталась рассмотреть солистку, и увидела миссис Уэйл, стоящую на ступенях алтаря с запрокинутой головой и распевающую, словно дрозд. Во время проповеди о любви к ближнему большинство из нас последовали примеру сэра Освальда и закрыли глаза. У священника был такой пронзительный голос, что Дирк начал лаять. Это продолжалось некоторое время, пока миссис Мордейкер не расшипелась, как целое змеиное гнездо, и чуть не вдавила бедному животному нос внутрь черепа, но на этот раз все же заставила его замолчать.

От продолжения беседы с миссис Уэйл на обратном пути меня спасла Фредди, выразившая желание пройтись пешком.

— Вере пошел наблюдать за птицами. Он надеется опять увидеть этих соколов. Завтра мы уезжаем, и это его последний шанс. Портрет практически закончен. На следующей неделе отнесу его в багетную мастерскую.

— Очень жаль, что вы уезжаете. Здесь так хорошо, правда? Мне нравятся такие сборища. Можно неплохо узнать людей.

— Меня всегда пугала такая навязанная близость с теми, кто может быть тебе неприятен. Наверное, потому, что я была единственным ребенком в семье. В таких случаях я пытаюсь быть аналитиком, изучаю людей, вместо того чтобы присоединиться к ним. Хотя для тебя это должно быть привычно, потому что ты из большой семьи.

— На самом деле я часто чувствую себя аутсайдером даже в собственной семье. Все они выглядят ярче, более заметны, чем я. Но они здесь ни при чем, наоборот, я не была бы собой, если бы не они. Семья придает тебе какое-то значение, помогает определиться. Не представляю, какой бы я стала, если бы была единственным ребенком.

— Что касается семьи, дело в том, что тебе приходится приспосабливаться к людям, которых ты не выбираешь. И в любом случае ты связана с каждым из них. Я даже завидую тебе. Такая хорошая школа терпимости и любви.

— Ты не любила своих родителей?

— Моя мать умерла, когда мне было девять. Я боготворила ее. Фэй возникла уже на следующий день после похорон. Ее ужасно раздражала необходимость присматривать за мной. Отец всегда был на ее стороне. В течение многих лет я даже не пыталась кого-нибудь полюбить.

Я взяла ее за руку, чувствуя невыразимую жалость:

— Но сейчас ты вознаграждена за все.

— Да… — Фредди будто не переставала удивляться вновь обретенному счастью. — Вере признался, что рассказал тебе о ребенке.

— На самом деле я сама догадалась. Надеюсь, ты не сердишься?

— Нет, конечно же нет! Я не собираюсь делать из этого тайну. Просто мне самой еще нужно к этому привыкнуть.

— Я так рада за вас. Я обожаю детей!

Мы немного прошли молча.

— О чем ты пишешь в своей газете? — спросила Фредди.

Я вкратце обрисовала ей идею «Призрачной зоны».

— Я надеюсь, это не ты стащила руку, чтобы было, о чем писать? Конечно, я шучу. Ты не поступила бы так с Мэгги.

— Она так плохо выглядела с утра. Думаю, если б я жила здесь круглый год, постоянно слушая этот ветер, мое воображение тоже проделывало бы со мной неприятные шутки. Здесь невероятно красиво, но как-то неспокойно. Даже сны снятся не такие, как всегда, — более похожие на жизнь. А прошлой ночью я и вправду поверила, что видела призрак. — Я рассказала Фредди историю о Леди Рва. К моему удивлению, Фредди расхохоталась до слез.

— О, дорогая моя! — наконец проговорила она. — Прости, что так напугала тебя. Боюсь, это была я.

— То есть?..

— Я и не представляла, что ты шла за мной.

— Так это ты была в длинной галерее?

— Мне не спалось, и я решила еще разок посмотреть на подбородок сэра Освальда. Я не собиралась ничего рисовать, но меня неожиданно осенило. Я не заметила, как прошло время, и неожиданно услышала, как часы бьют половину второго. Я не чувствовала себя уставшей, но понимала, что нужно ложиться спать. И решила принять ванну, чтобы расслабиться.

— Но я же была в ванной!

— Не говори никому, но я пользовалась емкостью для стирки в бельевой. Она наполняется гораздо быстрее. К тому же там так тепло. А ванная все время занята. Я взяла ночную рубашку и полотенце, но забыла шлепанцы. Поэтому пришлось идти обратно босиком. Нужно было, конечно, получше вытереть ноги, но я торопилась добраться до постели. Вот тебе и разгадка…

— Но… — Я была весьма разочарована тем, что мой первый опыт расследования оказался неудачным.

— Как ты прошла мимо полковника? И почему спустилась вниз?

— Я оставила сумочку в гостиной. Это моя любимая сумочка, и я не хотела, чтобы Ди… чтобы какая-нибудь собака добралась до нее. Полковник спал мертвым сном, упершись подбородком в приклад. Когда я поднялась обратно, он уже практически лежал в кресле, откинув голову на спинку, и булькал, как вода в унитазе. Кто-то — должно быть, Мэгги — укрыл его пледом.

— Вот черт! Я действительно думала… Какая досада! Чтобы удержаться на работе и заставить читателей дрожать, придется обмануть их и забыть о том, что ты мне рассказала.

— Ты становишься настоящим журналистом.

Пруд у мельницы превратился в замечательный каток. Вся деревня собралась там. Немногие обладатели коньков выписывали круги и восьмерки на середине, где лед был более гладким. С краю дети возились, скользили, держась друг за друга, валялись в снегу и радостно вопили. Наиболее отчаянные скатывались с вершины холма на жестяных подносах. Малыши таскали туда-сюда самодельные санки. Бабушки и дедушки, примостившись на заборчике, окружающем мельницу, наблюдали за происходящим, судача о временах своей молодости. Вся эта картина удивительно походила на те, которые так любили изображать голландские художники.

Наше появление вызвало большой интерес. Нас было восемь. При разборе коньков Джорджия сцепилась с Корделией из-за единственной свободной белой пары. Последующая за этим сцена очень напоминала финальную сцену из «Золушки», и в результате коньки остались за Корделией.

Фредди катание очень понравилось, хотя на нас периодически наезжали группы детей, норовившие нас повалить.

— Я люблю физические упражнения, — сказала она. — Наверное, потому, что так редко ими занимаюсь.