Облака среди звезд

Фотограф уже собирался нажать на кнопку, но, увидав разгневанную домработницу с половником, бросился к воротам.

В это время вошла Корделия. Выглядела она тоже неважно. На ней были джинсы вместо школьной формы, хотя день был учебный.

— Эти подлые твари достали меня! Знаешь, о ком я? Друзилла Пэпворт все время лезет в драку. Эта завистливая дрянь теперь и вовсе не оставит меня в покое. Все уже знают, что его обвинили в убийстве.

— Он не убивал. Ты не должна этому верить. Я понимаю, что не все твои одноклассницы к тебе хорошо относятся, но это не значит…

— Ты уже забыла, что такое школа! — воскликнула Корделия, тряхнув головой. — Со мной же никто не будет общаться теперь. Навсегда. Все будут от меня шарахаться. Мне придется все время быть одной, везде. Но, может, я к этому и привыкну… А если все это осточертеет, то сбегу в лес и буду жить в шалаше. И кто-нибудь станет приносить мне еду из сострадания, потом у меня откроется пророческий дар, и я буду предсказывать, как оракул.

— Ненавижу школу! — продолжала Корделия. — Всех учителей и наставников ненавижу. Им бы только наказывать ни за что ни про что. У них на уме только одно — как бы побольше помучить детей. Ни за что не пойду в школу. А если ты станешь заставлять меня, покончу с собой. — Я вздохнула, не имея сил спорить с ней, и она с торжеством добавила: — Я собираюсь приготовить папе пирог. — Вынув из шкафа миску, она стала насыпать муку. — Это поднимет ему настроение. Заверну его и положу в коробку, чтобы не остыл. — Корделия отыскала пачку рецептов Марии-Альбы и начала отмерять ингредиенты.

Я бессмысленно следила за ней, понимая, что и мне пора чем-нибудь заняться.

Когда я снова спустилась вниз через час, приняв душ и немного успокоившись за чтением Джерарда Мэнли Хопкинса, то была немало удивлена, обнаружив в гостиной Макса Френшэма. Макс так же, как отец, играл в «Короле Лире». Он был другом моих родителей.

— Хэрриет! — Он взял меня за руки. — Я пришел убедиться, все ли в порядке. Как самочувствие Вальдо?

— Как вы тут оказались?

— Прошел через заднюю дверь. Вы, должно быть, уже позабыли, что в прошлый раз, когда я был у вас на дне рождения Клариссы, сами показали мне тайный путь через лабиринт.

Я вспомнила, что действительно год назад водила Макса по лабиринту Лавди и рассказывала ему о замечательных талантах нашего садовника. Каролина, жена Макса, очень разозлилась на нас за эту прогулку и в отместку весь вечер флиртовала с моим отцом, зная, что никто уже не смог бы упрекнуть ее в чрезмерной развязности. Но все это не вызвало серьезных подозрений и не привлекло ничьего внимания — Френшэмы считались вполне респектабельной супружеской парой. У Макса было бледное и узкое аристократическое лицо и карие глаза. Нельзя было не поддаться его редкостному обаянию. Пока что успехи его на сцене были невелики, и в «Короле Лире» он должен был исполнять роль Эдгара. Ему было только тридцать четыре, и расцвет его карьеры был еще впереди, как полагали многие.

— Очень мило, что вы навестили нас.

— Такое несчастье! Он не мог этого сделать. Я знаю Вальдо, уж кто-кто, а он и мухи не обидит. Он даже руки ни на кого бы не поднял, разве что по сценической необходимости. Бедняга Бэзил, конечно, его можно только пожалеть. Но должна же полиция разобраться с этой глупой ошибкой. Мы все подтвердим, что Вальдо не способен совершить убийство… — Он остановился, переводя дыхание. Его слова бальзамом пролились на душу — за эти два дня Макс оказался первым человеком, горячо отстаивавшим невиновность моего отца. — Бедная Хэрриет, вы, наверное, так устали от вчерашних треволнений?

Втроем с Марией-Альбой и Корделией мы сели завтракать в столовой, не поднимая занавесок на окнах. Сквозь маленькую щелочку виднелись только ровно подстриженные кусты и несколько деревьев. Мне было грустно оттого, что жизнь моей семьи стала предметом бесцеремонного любопытства окружающих. Где-то за оградой промелькнули две мужские фигуры, и, присмотревшись, я увидела репортера, примостившегося на каменном парапете и заряжавшего пленку. Еще один настраивал объектив камеры, шаря по окнам дома. От досады я даже уронила вилку на пол. Корделия подняла голову и недоуменно посмотрела на меня. Если даже для меня вся эта история обернулась потрясением, то каково ей, в столь юном возрасте ставшей жертвой нелепой травли.

— Дурацкая рассеянность, — пробормотала я, стараясь сохранить улыбку, — как роялисты в период Французской революции, прячемся от обезумевшей толпы за стенами особняка.

— Мы так долго не протянем, если будем рассчитывать, что Брон один будет за нас отдуваться, — сказала Корделия, постучав ложкой по скорлупе вареного яйца.

— Ну, знаешь ли, дорогая, это несправедливое обвинение — женщины не так часто прятались за спину мужчин, как принято считать. Даже в более трудные времена они тоже сражались. Даже лили раскаленную смолу на головы врагов. Впрочем, это мало помогало. Когда заканчивалось продовольствие, а затем собаки, кошки и крысы…

— Лучше умереть, чем съесть Марка-Антония! — Корделия продолжала невозмутимо чистить яйцо.

Мы выпили по чашке шоколада со сливками, и Мария-Альба остроумно заметила, что, коль мы попали в осаду, она использует этот шанс, чтобы откормить нас как следует, сохранив жизнь несчастному животному.

— Дверь хлопнула, — сказала, прислушавшись, Мария-Альба, — кто-то пришел.

Я встала из-за стола и бросилась в прихожую, где увидела Рональда Мэйсона в распахнутом пальто и сбившемся галстуке.

— Хэрриет! Дорогая моя! Я не знал, что подумать! — Мне нравился его голос, мелодичный, низкий, с чуть заметной хрипотцой, какая бывает у все курящих. — Я не забыл, где у вас хранится запасной ключ. — Он вернул его мне. — Но сейчас лучше держите его в доме.

Рональду Мэйсону было около сорока, человек он был весьма прозаический и приземленный, но не лишенный чувства юмора и сентиментальности. В речи он нередко употреблял архаические формы и слова, свойственные людям старшего поколения.

Увидав в дверях Марию-Альбу, он обратился к ней на итальянском, демонстрируя безупречное произношение, усвоенное в Оксфорде:

— Sono io, Maria-Alba, il tuo anziano amico — Ro

— Anziano, vero (И точно старый), — заметила Мария-Альба, мрачно оглядев его, но, все же отложив в сторону кочергу, которую прихватила с собой из столовой для самообороны.

— Ронни, хорошо, что ты приехал, — я поцеловала его в щеку, ощутив запах лавандовой туалетной воды, — они не прицепились к тебе?

— Нет, нет, — Рональд пригладил взлохмаченные волосы.

Не успели мы уйти из прихожей, как снова раздался звонок в дверь.

Я подошла и глянула сквозь щель почтового ящика. На лестнице стоял незнакомый молодой человек.

— Цветы из магазина по заказу, — произнес он на ломаном английском.

Цветы? Возможно, мама что-то заказала, не предупредив нас. Я уже собралась отворить дверь, но Мария-Альба, вновь вооружившись кочергой, подошла поближе.

Как только я высунулась на улицу, мне в нос тут же сунули не только букет, но и микрофон. Со всех сторон посыпались вопросы: что я думаю по поводу ареста, считаю ли отца виновным, какова моя реакция на выдвинутые против него обвинения и так далее.

Наглому юнцу повезло. Мне не давали закрыть дверь.

— Подождите, мисс, секунду, ответьте, прошу вас… — кричали они все вместе. Но тут вмешался Рональд — он оттолкнул от двери незваных гостей.

— Пошли все вон, вон! — крикнул он, отцепляя особенно назойливых репортеров от ручки. Наконец нам с трудом удалось от них избавиться и запереться. Для надежности я еще навесила на дверь цепочку.

— Шакалы, гады, мерзавцы! — пробормотал Ронни. — Молодые бессовестные мерзавцы. Они даже не сознают, до чего отвратительны и вульгарны.

— Идемте, я угощу вас кофе, — пригласила я его.