Волна

Тетрадь №1. Запись №5

Проснулся я рано утром от того, что услышал звон разбивающегося стекла и грохот чего-то тяжёлого. Вскоре этот звук снова повторился, надо мной просвистел камень, а меня самого осыпало осколками стекла! Что это за ерунда такая? Похоже, что кто-то специально, даже можно сказать, целенаправленно, бьёт стёкла в моих окнах?! Выглядываю в окно и чуть не получаю в морду очередным булыжником. Повезло, что я вовремя заметил летящий в меня камень, и я успел перехватить его телекинезом. На улице было ещё темно, Селестия не успела поднять солнце, но луна давала достаточно света, что бы я увидел стоящего на улице очень старого пони.

— Эй, мистер, зачем вы это делаете?! — спросил я его.

— А! Проснулся, поганец! — обрадовался тот. — Получай, гроверово семя!

Старик метнул в меня булыжник, который уже держал в копыте. Тот, выпущенный умелым копытом, полетел мне прямо в голову и непременно бы попал, если бы я не остановил его магией.

— Успокойтесь, мистер! — попытался я образумить старика. — Не знаю чем я вам так досадил, но я сейчас выйду и мы непременно поговорим об этом и во всём разберёмся!

— О да! Обязательно выходи! Уж я с тобой разберусь! — улыбнулся дед и, если честно, то меня бросило в дрожь, и от его тона, и от его улыбки.

Но я решил, что всё же выйду и мы всё выясним. А то на шум могут выглянуть и соседи. Например: миссис Гринстоун. А уж привлекать её внимание мне очень не хотелось. Она же распустит потом такие слухи, что мне потом стыдно на улице будет показаться! Я уже имел «счастье» убедиться в её талантах.

Выйдя на улицу, я было подошёл к этому старому жеребцу, но мне пришлось очень быстро отскочить от него, потому что этот старый понь очень быстро попытался заехать мне копытом по морде. А когда промазал, то он было погнался за мной, но даже я услышал, что у него что-то внезапно хрустнуло в спине, и он, охнув от боли, повалился на бок, не в силах пошевелиться.

— Позвольте мне помочь вам? — обратился я к нему, когда понял, что он больше не будет на меня нападать.

— Тебе повезло, ублюдок, что я так стар, — буквально прорычал он, в бессильной ярости буквально прожигая меня взглядом. — Будь я помоложе — уж я бы тебе задал!

— Давайте я занесу вас в дом и постараюсь помочь со спиной, а потом мы попьём чай и вы расскажете мне, чем я вас так разозлил? — предложил я.

— Не вижу как я этому мог бы помешать, — скривил морду, скрючившийся на земле дед.

* * *

Аккуратно подняв телекинезом и занеся старого жеребца в дом, я скастовал на него диагностическое заклинание. Что ж… оказалось не так всё и плохо, обычное защемление нерва. Я разогрел воспалённый участок магией, а потом вправил на место выскочивший позвонок. Дед вскрикнул от неожиданности, но потом невольно расплылся в улыбке, когда понял, что снова может двигаться, не опасаясь боли.

— Вам пока лучше обойтись без резких движений, — предупредил я, видя, как он снова старается взглядом прожечь во мне дыру. — Давайте я налью вам чаю, и вы расскажете мне, чем я вас так разозлил.

Дед кряхтя поднялся на ноги и доковылял до моего мягкого кресла у стола, в которое и рухнул, блаженно прикрыв глаза.

— Как же мне не злиться, если это ты виноват в том, что мой родной внук уже который день кричит в моём собственном доме эти гроверовы кричалки?!

— Я-ясно, — кивнул я, поднося старику чашку с чаем, в который я добавил щепотку пустырника — ему просто необходимо немного успокоиться. — Тогда я понимаю ваши чувства. Вы, к тому же, наверное, застали ещё ту войну?

— Застал ли я её?! — вскинулся дед. — Да я на своём крупе испытал всё то, о чём сейчас не принято говорить, если ты не хочешь испортить беззаботную атмосферу в компании!

Старый пони отхлебнул из чашки, закашлялся, после чего отхлебнул ещё:

— Пустырник добавил? — хмуро спросил он.

— Немного, — кивнул я. — Вам вредно волноваться.

— Не могу с этим не согласиться, — кивнул дед, отхлебнув ещё глоток. — Знаешь, мне было тогда где-то то ли три, то ли четыре года. Я, в общем-то так и не знаю когда у меня день рождения — сам не помню, а подсказать уже некому. Но я хорошо запомнил тот день, когда на нашу деревеньку напали грифоны. До сих пор не могу избавиться от тех запахов, что чувствовал тогда! А дикие крики умирающих даже сейчас звучат в моей голове! Запах крови, дыма, горелого мяса — вот что я чувствую, вспоминая тот день!

Дед помолчал, повертев чашку между копыт, потом сделал ещё глоток и продолжил:

— Меня и моих родителей, как и многих других жителей нашей деревни, собрали тогда и погнали в очень жуткое место. Я тогда не знал, что оно называется концентрационный лагерь, но то, что это очень нехорошее место — я понял практически сразу. Нас всех загнали тогда в какой-то длинный барак и мы спали там прямо на холодном каменном полу. Еды нам тогда не давали, только мутную, протухшую воду, от которой потом болел живот и приходилось бегать в один из углов барака, который пони решили отвести под эти дела. Через несколько дней привезли доски и пони, под присмотром грифонов-стражников, стали сколачивать нары. После этого стало полегче. Особенно после того, как нам позволили набрать на ближайшем поле травы и набить ей тюфяки. По ночам, лёжа на своём тюфяке, я расковыривал дырочку в нём и таскал оттуда травинки. Пожалуй, они были гораздо вкуснее той бурды, которой нас кормили грифоны.

Старик снова отхлебнул из чашки чай и продолжил:

— Именно тогда я запомнил этот запах, — кивнул он на кружку. — Моя мать была что-то типа знахарки в нашей деревне. Лечила поней травами. И в том страшном бараке она умудрилась среди собранной травы выбрать те травы, что могли помочь понибудь при каких-то недугах. Она рассказывала мне в то время какая трава от чего помогает и как надо приготовить её, чтобы она была полезна. Эти знания я до сих пор не забыл и они не раз помогали мне в моей долгой жизни.

Старик резко отставил пустую чашку и сменив тон продолжил:

— Всё изменилось тогда, когда в наш лагерь приехало какое-то большое грифонье начальство! Нас к их приезду заставили убрать территорию, выдраить до блеска барак, а потом загнали в другой, пустующий пока барак и окатили всехпони из брандспойтов! Я помню какой обжигающе-холодной была вода той струи, которая попав в меня, отбросила меня на других пони!

После этого, на следующее утро нас выстроили на плацу и здоровенный грифон в чёрной форме выбрал из строя нескольких пони. Их тут же увели из лагеря, и я больше никогда не встречал их.

Старик глянул мне в глаза и продолжил, так и не отводя от меня взгляда:

— Так продолжалось несколько дней. Из разговоров других пленных, я узнал, что пленных увели на обед. Так это стали называть и пони, и караулящие нас грифоны. Я, по малолетству, тогда не мог взять в толк, от чего многие пони плачут, когда это случается. Почему многие уводимые сопротивляются и отказываются идти. Разве они не понимают, что обед — это хорошо! Я тогда мечтал о вкусной овсянке, которую раньше моя мама никак не могла заставить меня съесть.

Старик судорожно вздохнул и прижав копыта друг к другу, продолжил говорить:

— Там была одна кобылка… мы подружились, хотя она и не назвала своего имени… такая милашка, чуть постарше меня… у неё была такая забавная расцветка — розовые глаза, зелёные грива и хвост, небесного цвета шёрстка… вот она-то и объяснила мне всё. Я… я долго не мог поверить в это… на следующий день, вместе с остальными выбранными «на обед» пони, увели и её.