Стальной пляж

— Спасибо, что пришла, — шепнул я и взял ее за руку. Она сжала мою ладонь и отвернулась.

Тем временем поток пострадавших со съемочной площадки прекратился, и команда медиков собралась вокруг меня. Они подключили меня к дюжине приборов, внимательно изучили результаты и отошли в сторонку пошептаться — как будто бы их мнения и в самом деле что-то значили, как будто бы медицинский компьютер не контролировал полностью постановку диагноза и ход моего лечения.

Врачи приняли решение перевернуть меня на живот. Полагаю, они пришли к выводу, что так будет легче добраться до сломанного позвоночника. Лучше бы мне было никогда не слышать, что медиков называют высокооплачиваемыми кровожадными обезьянами!

Началась операция. Я не мог ничего чувствовать, но до моего слуха доносились на редкость отвратительные звуки. Представляете себе этакое склизкое чмоканье, каким обычно в фильмах озвучивают сцены, где кому-нибудь вспарывают кишки? Так вот, звукооператоры могли бы записать этот эффект прямо на операционном столе. Внезапно что-то с глухим стуком шлепнулось на пол. Я покосился через край кровати и увидел нечто вроде сырой кости из супового набора. С трудом верилось, что это когда-то было частью меня.

А медики все продолжали возиться, что-то отрезать, подключать все новые приборы… Они приносили жертвы богам-целителям — Эскулапу, Митридату[20], Лете и Пфайцеру, — изучали внутренности козла, разрывали на себе одежды и водили, взявшись за руки, целебный хоровод над моей распростертой тушей…

На самом деле, уж лучше бы они и вправду проделали нечто подобное. Это было бы гораздо интереснее, чем то, чем они занимались на самом деле: по большей части просто стояли рядом и следили, как автоматы чинят меня.

Смотреть мне было решительно не на что, кроме старинного прибора с большим стеклянным экраном и множеством кнопок, что стоял у стены в нескольких футах от моего лица. По экрану змеились синие линии, время от времени обнадеживающе вскидывая яркие точки-головки, чтобы обрисовать зубец острого пика.

— Принести тебе чего-нибудь? — спросил прибор. — Цветов? Конфетку? Игрушек?

— Разве что новую голову, — ответил я, разумеется, не ему, а ГК.

Голос ГК может раздаться откуда угодно, поскольку он обращается непосредственно к слуховым центрам в моем мозгу.

— Во сколько мне все это обойдется? — поинтересовался я.

— Окончательная оценка пока еще не проводилась. Но Принцесса Уэльская уже отправила запрос на пересылку счета за лечение ей.

— Возможно, я имел в виду не совсем…

— Хочешь узнать, насколько серьезны твои травмы? Ну, как тебе сказать. В среднем ухе есть три косточки — стремечко, молоточек и наковальня. Ты наверняка будешь счастлив узнать, что ни одна из этих шести костей не сломана.

— Так что я снова смогу играть на пианино.

— Да, так же плохо, как и раньше. Кроме того, многие второстепенные органы остались неповрежденными. И удастся спасти почти половину квадратного метра кожи.

— Скажи… Если бы меня привезли сюда… то есть, в такой военный госпиталь, декорации которого тут стоят…

— Я понял, о чем ты.

— …к врачам с незамысловатыми хирургическими методами того времени… я бы выжил?

— Маловероятно. Сердце у тебя не задето, мозг поврежден несильно, но другие твои травмы таковы, как будто ты подорвался на противопехотной мине. Ты никогда не смог бы ходить и мучился бы от страшной боли. Ты сам пожалел бы, что остался жив.

— Как ты можешь такое говорить?

ГК не ответил, и я остался наедине со своими переживаниями. Обычно это не больно-то помогает, когда имеешь дело с ГК.

Нам всем приходится обращаться к ГК по дюжине раз на дню, но почти всегда мы взаимодействуем с одной из его подпрограмм на совершенно обезличенном уровне. Но помимо рутинных житейских операций он занят еще и поддержкой многих миллионов индивидуальных интерфейсов, фактически личностей, которые он создает для каждого жителя Луны. ГК всегда рядом, готов помочь советом, проконсультировать, да просто выслушать и подбодрить. В молодости я много и подолгу разговаривал с ГК. Он — лучший товарищ по играм и идеальный воображаемый друг каждого ребенка. Но по мере того как мы взрослеем и вступаем в более реальные, менее управляемые и куда более сознательные отношения, чреватые горем и разочарованиями, мы постепенно сокращаем контакты с ГК. А с приходом зрелости и осознания, что другие люди, невзирая на их недостатки, могут дать нам гораздо больше, чем когда-либо сможет ГК, мы еще сильнее ограничиваем общение с ним, пока он не становится не более чем на редкость сообразительным и ненавязчивым слугой, который всегда под рукой, чтобы легче преодолеть жизненные трудности.

Но теперь ГК сам вмешивался в мою жизнь. Он вмешался уже дважды. И я помимо воли принялся гадать, что у него на уме. В прошлом мне крайне редко приходилось заниматься этим.

— Похоже, я сотворил большую глупость, — запустил я пробный шар.

— Возможно, мне следует позвонить Уолтеру и попросить уничтожить передовицу.

— Ладно! Стало быть, это уже не новость. То, что у меня кое-что на уме.

— Я надеялся, что тебе захочется это обсудить.

— Быть может, сначала нам следует обсудить то, что ты сказал до этого.

— Ты о тех предполагаемых страданиях, которые ты претерпел бы, если бы получил такие травмы году, скажем, в 1950-м?

— Я о твоем заявлении, что я предпочел бы умереть.

— Это было всего лишь предположение. Основанное на моих наблюдениях за тем, как плохо современный человек подготовлен к испытанию болью, поскольку никто из вас ни разу в жизни не ощущал ее достаточно долго. Я заметил, что и люди Старой Земли, для которых боль не была шокирующей новостью, часто предпочитали смерть страданиям. Из чего я и заключил, что сегодня мало кто стал бы так цепляться за жизнь, если бы она превратилась в нескончаемую череду неослабевающих мук.

— Так что это был просто общий вывод из отвлеченных соображений.

— Естественно.

Я не поверил ему, но говорить об этом вслух не было смысла. ГК все равно все выяснит своими методами и в свое время. Я молча следил, как ползли по экрану прибора синие линии, и ждал.

— Я смотрю, ты не делаешь никаких заметок о новом жизненном опыте. На самом деле ты вообще последнее время крайне редко что-либо записываешь на память, — заметил ГК.

— Так ты следишь за мной, не правда ли?

— Только когда мне больше нечем заняться.

— Как ты и сам наверняка знаешь, я не делаю заметок из-за того, что у меня сломался рукопис. И не починил я его до сих пор лишь потому, что единственный парень, который сейчас в них разбирается, так перегружен заказами, что, по его словам, до моего рукописа у него руки дойдут не раньше августа. Если только он не бросит свое занятие и не займется починкой штыревых антенн.

— На самом деле, он не единственный, — сообщил ГК. — Еще есть женщина, которая чинит рукописы. В Пенсильвании.

— Кроме шуток? Приятно видеть, что жизненно важный навык не сгинет без следа.

— Мы стараемся сохранять и поощрять любые навыки, какими бы непрактичными и бесполезными они ни были.

— Уверен, внуки будут благодарны нам за это.

— Чем ты теперь пользуешься, когда пишешь статьи?

— Двумя способами. Первый — беру брусок мягкой глины и острой палочкой выдавливаю на нем кучу треугольничков в самых различных сочетаниях. Затем отправляю глину на обжиг в печь — и через четыре-пять часов у меня готов вполне удобочитаемый оригинал. Я все думаю, как бы назвать этот процесс.

— Клинопись подойдет?

— Ты имеешь в виду, для человечества это не новость? Ну ладно. Когда глина меня утомляет, я достаю древний молоток и зубило и высекаю свои бессмертные литературные творения в камне. Это избавляет меня от необходимости таскать Уолтеру в офис смешные бумажонки: я просто кидаю статьи через всю редакцию прямо ему в окно.

— Так что мне не следует думать, будто бы ты согласишься еще раз попробовать Прямой Интерфейс.

20

Митридату VI, царю Понтийскому (умер в 63 году до нашей эры), приписывается изобретение мифического универсального противоядия.